Дым и зеркала

Тут он кивнул, где-то что-то связалось, до него дошло.
— Смысл понят, — сказал он. — Вы пишете роль для Шэрон Стоун, мы горы сворачиваем, чтобы ее достать. У меня есть кое-какие каналы, чтобы связаться с ее командой.
На том я ушел.
Ночь выдалась холодная, а в Лос-Анджелесе не полагается быть холодам, и в воздухе сильнее обычного пахло леденцами от кашля.
Где-то под Лос-Анджелесом жила одна моя давняя знакомая, и я решил ее найти. Отыскав ее номер, я взялся за дело и провисел на телефоне почти весь вечер. Мне давали номер, я по нему звонил, и все новые люди давали мне все новые номера, я звонил и по ним тоже.
Набрав очередную череду цифр, я наконец узнал ее голос.
— Ты знаешь, где я? — спросила она.
— Нет, — честно ответил я. — Мне просто дали этот номер.
— В больничной палате, — сказала она. — У матери. У нее кровоизлияние в мозг.
— Извини. С ней все в порядке?
— Нет.
— Извини.
Повисло неловкое молчание.
— Как у тебя дела? — спросила она.
— Довольно скверно.
Я рассказал все, что до сих пор со мной случилось. Сказал, как себя чувствую.
— Почему оно так выходит? — спросил я у нее.
— Потому что они напуганы.
— Почему напуганы? Чем напуганы?
— Потому что здесь твое имя и твоя репутация целиком и полностью зависят от последнего хита, к которому ты сумел примазаться.
— Не понял.
— Если ты что-то одобришь, то студия может этот фильм снять, и ей это обойдется в двадцать — тридцать миллионов долларов. А если потом фильм обернется провалом, твое имя будет раз и навсегда связано с этим провалом, и ты потеряешь статус. А если тянешь время или отказываешь, то нет и риска потерять статус.
— Правда?
— Вроде того.
— А откуда ты столько знаешь? Ты же музыкант, к киноиндустрии отношения не имеешь.
Она устало рассмеялась.
— Я тут живу. Все, кто тут живет, такое знает. Ты пытался расспрашивать людей про их сценарии?
— Нет.
— Попытайся как-нибудь. Спроси кого угодно. Парня на бензоколонке. Все равно кого. У каждого есть сценарий. — Тут кто-то ей что-то сказал, она ответила, а потом бросила мне: — Послушай, мне надо бежать. — И положила трубку.
Если в коттедже вообще полагался обогреватель, то я его не нашел и до костей промерз в моем маленьком номере, так похожем на тот, в котором умер Белуши, с такой же бездарной гравюрой на стене, с такой же стылой сыростью в воздухе. Я налил себе горячую ванну, чтобы согреться, но когда выбрался, мне стало еще холоднее, чем раньше.
Белые рыбины скользили взад-вперед в воде, шныряли и шмыгали между листьев кувшинок. У одной на спине была алая отметила, которую с некоторой натяжкой можно было счесть отпечатком великолепных губ: чудесный стигмат полузабытой богини. В прудике отражалось серое небо раннего утра.
Я уныло смотрел на отражение.
— У вас все в порядке? — Я повернулся. Рядом со мной стоял Благочестивый Дундас. — Рановато поднялись.
— Плохо спал. Слишком холодно.
— Надо было позвонить портье. Вам принесли бы обогреватель и дополнительные одеяла.
— В голову не пришло.
Дыхание у него было тяжелым, с присвистом.
— Вы в порядке?
— Нет, разрази меня гром. Я старый. Доживете до моих лет, сами будете не в порядке. Но я еще буду тут, вас уже не будет. Как продвигается работа?
— Не знаю. Я перестал работать над синопсисом и застрял со «Сном художника», рассказом про викторианского иллюзиониста. Действие должно происходить на морском курорте в Англии, под дождем. Фокусник показывает на сцене иллюзию и этим как-то изменяет публику. Его магия касается их сердец.
Он медленно кивнул.
— «Сон художника»… — повторил он. — М-да. Вы видите себя художником или иллюзионистом?
— Не знаю, — ответил я. — Кажется, ни тем и ни другим.
Я уже повернулся уходить, но тут мне в голову пришло кое-что.
— У вас случаем нет в столе сценария, который вы сами написали, мистер Дундас? — спросил я.
Он покачал головой.
— Вы не написали ни одного сценария?
— Только не я.
— Честное слово?
Он улыбнулся:
— Честное слово.
Я вернулся к себе в номер. Перелистнул большим пальцем страницы моего английского издания «Сынов человеческих» в твердом переплете, спрашивая себя, как вообще опубликовали нечто, столь неумело написанное, и зачем Голливуд приобрел на него права, если, купив, они не хотят его ставить.
Я попытался сесть за «Сон художника» — с плачевным результатом. Персонажи застыли. Они, казалось, были неспособны дышать, двигаться или говорить.
В туалете я выпустил в чашу ярко-желтую струю. По серебру зеркала пробежал таракан.
Вернувшись в гостиную, я открыл новый файл и написал:
Я вспоминал об Англии… Был дождь
И странный театр на пирсе, бледный след,
Кошмар и колдовство, и боль, и ложь.
Каков кошмар? В безумие сойдешь…
А магия? Как старой сказки бред…
Я вспоминал — и Англию, и дождь.
Я одинок? Увы, ты не поймешь.
Там — пустота, где глохнет гром побед,
Где — колдовство, кошмар, и боль, и ложь.
Я думал — правду выдает за ложь
Волшебник.
Под покровом меркнет свет.
Я вспоминаю — Англия и дождь…
Виденья повторяются — точь-в-точь?
Вот меч, и чаша, сумрак и рассвет,
Кошмар и колдовство, и боль, и ложь.
Бледнеем мы — волшебный жезл воздет,
Печальна правда — пониманья нет.
Я вспоминаю Англию и дождь,
Кошмар, и колдовство, и боль, и ложь.
Не знаю, хорошее получилось стихотворение или плохое, но это не имело значения. Я написал нечто новое и свежее, чего раньше даже не пытался делать, и ощущение было чудесным.
Я заказал завтрак в номер и потребовал обогреватель и пару дополнительных одеял.
На следующий день я написал шестистраничный синопсис к фильму под названием «Когда я был Хулиганом». Джека Хулигана, убийцу-маньяка с огромным вырезанным на лбу крестом, казнили на электрическом стуле, но он вернулся в интерактивной игре и завладел волей четырех молодых людей. Пятый молодой человек победил Хулигана: сжег электрический стул, на котором казнили преступника, а после выставили (такой я нашел ход) в музее восковых фигур, где в дневную смену работала подружка пятого молодого человека. По ночам она исполняла экзотические танцы.
Синопсис отправился со стойки портье на студию, а я — в кровать.
Засыпая, я молился, чтобы студия официально отказалась от проекта, и я мог бы уехать домой.
Мне приснился театр иллюзиониста, и в нем бородач в бейсболке внес на сцену киноэкран и, топая, ушел за кулисы. Серебряный экран висел в воздухе сам по себе.
Потом на нем вдруг пошел мигающий немой фильм: появилась женщина и стала смотреть прямо на меня. Это была Джун Линкольн, которая ступила за край мигающего экрана и, сделав несколько шагов, присела на мою кровать.
— Вы намерены посоветовать мне не сдаваться? — спросил я.
В общем и целом я знал, что это сон. Я смутно помнил, что понимаю, почему эта женщина звезда, помнил, как сожалел, что ни одного фильма с ней не сохранилось. В моем сне она была действительно прекрасна, несмотря на багровую полосу вокруг шеи.
— Зачем, скажи на милость, мне это делать? — спросила она. В моем сне от нее пахло джином и старым целлулоидом, хотя я не припоминал, чтобы хоть когда-то ощущал во сне запахи. Ее губы раздвинулись в ослепительной черно-белой улыбке. — Я ведь вырвалась, правда? — Встав, она прошлась по номеру. — Не могу поверить, что этот отель еще стоит, — сказала она. — Я когда-то тут трахалась.