Сиддхартха

Говинда был в восторге и готов был еще долго спрашивать и слушать, но Сиддхартха дал знак идти дальше. Они поблагодарили и пошли, и им даже не приходилось спрашивать дорогу, потому что немалое число паломников и монахов из общины Готамы направлялись в Джетавану. Друзья добрались туда уже ночью, но и после них приходили все новые; слышались голоса: вновь прибывшие перекликались, требовали устроить их на ночлег. Два привычных к жизни в лесу самана быстро и бесшумно отыскали себе ложбинку и уснули там до утра.
Когда поднялось солнце, они с удивлением увидели, как много их, какая толпа верующих и любопытных ночевала здесь. По всем дорожкам великолепного сада прогуливались монахи в желтых одеждах, группами и в одиночку они сидели под деревьями, погрузившись в созерцание или ведя духовную беседу; тенистая роща, наполненная людьми, напоминала улей, кишащий пчелами. Большинство монахов с чашами для подаяния направлялись в город, чтобы собрать еды для дневной трапезы, единственной за день. И сам Будда, Просветленный, обычно шел по утрам собирать подаяние.
Сиддхартха узнал его сразу, как будто бог указал ему перстом. Скромный человек в желтой монашеской рясе тихо шел по дорожке с нищенской чашей в руке.
— Смотри! — негромко сказал Сиддхартха Говинде. — Это он. Будда.
Говинда внимательно посмотрел на монаха в желтей рясе, который, казалось, ничем не отличался от сотен других. Но вскоре и Говинда понял: это он. И они пошли вслед за ним и смотрели не отрывая глаз.
Не спеша, погрузившись в раздумья, шел Будда своим путем; его спокойное лицо не было ни радостным и печальным, казалось, он чуть-чуть усмехается собственным мыслям. Не спеша, спокойно, с затаенной усмешкой, чем-то напоминая здорового ребенка, шел Будда — так же ступал, так же носил одежду, как все его монахи, по тем же точным правилам. Но его лицо и его походка, его спокойно потупленный взгляд, спокойно опущенная рука и даже каждый палец этой спокойно опущенной руки выражали мир, выражали совершенство, ничего не искали, никому не подражали, мягко дышали незатуманенным покоем, незатуманенным светом, неосязаемым миром.
Так шел Готама, направлюсь к городу, чтобы собрать подаяние, и оба самана безошибочно узнали его по совершенству его покоя, по этому спокойствию облика, в котором не было ни следа суеты, желания, усилия, подражания — лишь свет и мир.
— Сегодня мы воспримем учение из его уст, — сказал Говинда.
Сиддхартха не ответил. Его мало интересовало учение, он не ожидал найти в нем что-то новое, поскольку он, как и Говинда, не раз уже прослушал содержание этого учения, хотя и переданное из вторых и третьих рук. Но его интересовал Просветленный! Внимательно смотрел он на Готаму, на его голову, на его плечи, на его ноги, на его спокойно опущенную руку — и ему казалось, что каждая фаланга каждого пальца этой руки была Учением, высказывала, выдыхала, исторгала, излучала правду. Этот человек, этот Будда был правдив до мельчайшего движения его мизинца. Это был святой. Никогда ни к кому не испытывал Сиддхартха такого почтения, такой любви, как к этому человеку.
Они следовали за Буддой до самого города и потом молча возвратились назад, потому что сами в этот день решили воздержаться от еды. Они видели, как вернулся Готама, видели, как в кругу своих учеников принимает он пищу — и птица не насытилась бы тем, что он съел, — видели, как удаляется он вновь под сень манговых деревьев.
И вечером, когда спала жара и все в лагере оживились и собрались вместе, они услышали учение Будды. Они услышали его голос, и он тоже был совершенен, полон совершенного покоя, полон мира. Готама говорил о страдании, о происхождении страданий, о пути избавления от них. Размеренно и ясно текла его спокойная речь. Страданием была жизнь, полон страданий был мир, но найдено спасение от страданий, и обретет его тот, кто пойдет путем Будды. Мягко, но твердым голосом говорил Возвышенный, учил четырем основам, учил восьмеричной стезе, терпеливо шел он привычным путем рассуждении, примеров, повторений; спокойно и ясно лились звуки его голоса над слушавшими — как свет, как звездное небо.
Когда Будда окончил свою речь, уже спустилась ночь; и тогда выступили вперед многие паломники, и провозгласили желание примкнуть к учению, и попросили принять их в общину. И Готама принял их, сказав:
— Вы слышали учение, оно открыто вам. Вступайте же, и шествуйте в святости, и всем страданиям конец готовьте.
И неожиданно выступил вперед Говинда, этот застенчивый, и сказал:
— Я тоже хочу примкнуть к Возвышенному и его учению.
И он попросил принять его в общину и был принят.
Сразу после этого, когда Будда удалился отдыхать, повернулся Говинда к Сиддхартхе и с горечью сказал:
— Сиддхартха, не пристало мне делать тебе упреки, но… Мы оба слушали Возвышенного, оба восприняли учение. Говинда слышал учение, Говинда примкнул к нему. А ты, высокочтимый, разве не пойдешь и ты путем спасения? Ты сомневаешься? Ты еще будешь думать?
Сиддхартха как будто очнулся от сна, услышав голос Говинды. Долго всматривался он в его лицо. И потом тихо, голосом, в котором не было насмешки, сказал:
— Говинда, друг мой, вот ты и сделал этот шаг, вот ты и выбрал свой путь. Всегда, о Говинда, был ты моим другом, всегда ты шел на один шаг позади меня. Часто я думал: сделает ли когда-нибудь Говинда этот шаг без меня? В одиночку, по собственному движению души? Что ж, вот ты и стал мужчиной и сам выбираешь свой путь. Да сумеешь ты пройти его до конца, о друг мой! Да обретешь ты спасение!
Говинда, не вполне еще поняв смысл сказанного, повторил тоном нетерпения свой вопрос:
— Говори же, мой милый, прошу тебя! Скажи мне, ведь это не может быть иначе, и ты, мой ученый друг, ты тоже примкнешь к возвышенному Будде?
Сиддхартха положил руку на плечо Говинды:
— Ты слышал мое благословение, о Говинда. Я повторю его: да сумеешь ты пройти твой путь до конца! Да обретешь ты спасение!
И тогда понял Говинда, что его друг оставляет его, и поняв, заплакал.
— Сидд-харт-ха! — всхлипывал он жалобно, и мягко говорил ему Сиддхартха:
— Не забывай, Говинда, ты теперь принадлежишь к саманам Будды! Ты отказался от родины и родителей, отказался от происхождения и собственности, отказался от своей воли, от желаний, отказался от дружбы. Так велит учение, так хочет Возвышенный, так захотел ты сам. Завтра, о Говинда, я покидаю тебя.
Долго еще бродили друзья по роще, долго лежали они, не находя сна. Снова и снова приставал Говинда к другу, чтобы тот сказал ему, почему не хочет он примкнуть к учению Готамы, какие ошибки он в этом учении находит. Но всякий раз Сиддхартха отвечал ему одно и то же:
— Успокойся, Говинда! Превосходно учение Возвышенного, как мог я найти в нем ошибку?
Ранним утром один из учеников Будды, один из старейших его монахов, прошел по саду, сзывая всех примкнувших к учению новичков, чтобы одеть их в желтые рясы, дать первые уроки и посвятить их в обязанности их нового положения. И Говинда, как будто отрывая часть души, обнял еще раз друга своей юности и присоединился к длинной веренице новообращенных.
А Сиддхартха побрел, задумавшись, через парк.
И ему встретился Готама, Возвышенный, и Сиддхартха почтительно приветствовал его, и так полон был доброты и покоя взгляд Будды, что юноша набрался храбрости и попросил у Почтенного разрешения поговорить с ним. Молча кивнул Готама ему в ответ.
Сказал Сиддхартха:
— Вчера, о Возвышенный, посчастливилось мне услышать твое поразительное учение. Я пришел вместе с другом издалека, чтобы услышать его. И вот мой друг провозгласил желание примкнуть к тебе и остается с твоими. Я же вновь продолжу путь моих странствий.
— Как тебе будет угодно, — сказал Почтенный вежливо.
— Слишком смелы мои речи, — продолжал Сиддхартха, — но не хотел бы я покинуть Возвышенного, не высказав ему откровенно моих мыслей. Уделит ли мне Почтенный еще несколько мгновений внимания?
Молча кивнул Будда ему в ответ.