Дангу

 
ОДИНОЧЕСТВО КОНЧИЛОСЬ
Григорий снова очнулся и поднял голову. И в ту же секунду непроизвольно вздрогнул. Он увидел склонившееся над ним лохматое, невообразимо страшное существо, ни дать ни взять ведьма из сказок, которые он часто рассказывал своим детям.
Существо с тихим возгласом отпрянуло в сторону, и вместо него в поле зрения Григория возник тот таинственный добрый незнакомец. Его спаситель.
— Почитаю за великое счастье, что спас мне жизнь, благодарствую премного, — тихо проговорил россиянин, потом перекрестился. — Свят, свят, Господи Боже!
Пошевелил раненой ногой. Боли не было. На душе отлегло, и он улыбнулся в ответ на доброжелательную улыбку незнакомца, подошедшего к нему.
— Дангу! — громко сказал тот и показал пальцем на себя.
— Григорий! — ответил купец, пытаясь сесть и тыча в себя пальцем. — Расейский я, понимаешь? Хорунжий, служил в Астрахани, в казачьем полку его светлости графа Рамодина, да вот беда — бусурмане проклятые полонили, — быстро заговорил он, — теперь вот скитаюсь по чужбинам который год. Ах ты, Господи прости, забыл, что по-расейски не разумеешь.
Дангу с бесстрастным лицом слушал Григория. Снова его речь напомнила юноше журчание горного ручейка.
— Григо? — полувопросительно сказал он, показывая на собеседника.
— Да! Да! Григорий я, — обрадованно ответил тот.
— Лхоба! — махнул юноша в сторону кустов, из-за которых испуганно выглядывало то самое существо. — Ама Лхоба, — повторил он с нежными нотками в голосе.
Нога Григория была аккуратно обернута толстым слоем листьев и перевязана лианами. Все стало понятно: «Существо по имени Лхоба лечит тебе ногу. Не надо бояться».
Существо вышло из кустов, робко подошло к Григорию и что-то осторожно положило под листья на раненой ноге. Присмотревшись, Григорий увидел, что это самка. Дикарка, что ли, вся-вся лохматая, да не одета… Ну да ладно, чего на свете не бывает…
— Не бойся меня, родная, благодарствую, что помогла мне, — улыбнулся он ей.
Лхоба знала, что делала. Она была мать и женщина, и ухаживать было ее обязанностью. Но, как и всякая женщина, она была любопытна, и, пока Григорий все эти дни лежал без сознания, она не переставала спрашивать у Дангу, помогавшего ей, отчего у этого ми такая белая кожа, почему на шее у него висит такой же гау — крестик, как и у Дангу, а на пальце крангма — нефрит. Но что он мог ей сказать? Он сам терзался теми же вопросами, ответить на которые было во власти только этого ми.
«Господи, — думалось Григорию, когда он смотрел на Дангу, — до чего ж отрок похож на моего Ванятку, старшого. Только куда порослее да и шире горазд в плечах будет. И где ж вы, мои дорогие, будете сейчас? Авдотья, милая женушка, Ванятка, Петр, Аннушка с Дарьей, что поделываете там на родной сторонке? — У него защемило, заныло на сердце. Так захотелось домой! — Да когда ж кончится бродяжничанье мое?» Григорий вздохнул, помотал головой, словно стряхивая грустные мысли.
За время, которое Григорий, выздоравливая, провел в этом уединенном месте, он сумел научить Дангу более или менее сносно говорить по-русски на бытовые темы. Благодаря живости ума и природным способностям, юноша оказался прекрасным учеником и схватывал все на лету, как в детстве, когда его учителем был Вангди. С едой проблем не было. Об этом заботился Дангу.
Нога Григория быстро заживала, и Дангу пришлось отпустить Лхобу, все время прятавшуюся в зарослях. Она по-прежнему боялась Григория, его громкого голоса, жестикуляции.
Юноша оттягивал как можно дольше расставание с Лхобой. Но этот тягостный момент наступил. Они отошли от площадки довольно далеко, оставив на время Григория одного. Поднявшись на водораздел и выйдя на поляну, окаймленную невысоким кустарником, откуда открывался прекрасный вид на теснившиеся горные вершины, они остановились. Лхоба прикоснулась к Дангу:
— Данг-чи-канг теперь уйдет насовсем к ми? И забудет своих ама и ата и родную пещеру? — спросила она Дангу.
Юноша молча схватил ее за руку. У него сжалось сердце, он не знал, что сказать. На протяжении многих лет он был привязан тысячью нитей к родителям, брату и сестре, родному племени, приютившему его, к этим местам игр детства, бродяжничества, охоты. И вот что-то появилось сильнее его, что потянуло прочь отсюда. Это был, наверное, голос крови белого человека, внутренняя неудовлетворенность образом жизни, внезапно пробудившееся смутное сознание того, что он способен на большее.
И было еще чувство вины перед Лхобой, перед матерью, — отличительное свойство цивилизованного человека. И все же голос крови в подсознании был, наверное, сильнее всего. Тут были и природная любознательность, желание изменить свою жизнь, узнать, кто же он? Откуда? Почему так отличается от своих соплеменников?
— Я вернусь! — наконец глухо ответил он Лхобе и нахмурился. Сделав несколько шагов в сторону, потом остановился в нерешительности. Ему было невыразимо тяжело. Может быть, вернуться сейчас? Но там, внизу на площадке ми. Его новый друг. Нет! Решение принято! Он бросил последний взгляд на Лхобу и начал уходить широким свободным шагом, потом перешел на бег. Лхоба рванулась было за ним, но остановилась, не отрывая взгляда от уходящего сына. Обернись! Может быть, больше никогда не увидимся! Он словно услышал, на ходу повернулся, взмахнул рукой и скрылся за поворотом. Теперь она точно знала, что он вернется.
Между делом Григорий позаботился о своей обуви. Он ведь был бос. Прохаживаясь по площадке и разрабатывая заживающую ногу, разговаривая с Дангу, он разыскал подходящие кусты, надрал лыка и сплел отличные лапти.
Все эти дни Дангу почти непрерывно находился в сильном возбуждении, мозг перерабатывал новую информацию. Все, что Григорий смог рассказать ему о себе и ином мире, вызывало у него изумление, граничившее с восторгом. Это было так интересно!
Когда Григорий с помощью кресала и кремня разжег костер, удивлению Дангу не было предела.
— Me, — благоговейно бормотал он, — огонь!
Еще в начале общения Григорий попытался выяснить у Дангу, почему у него на шее крестик и медальон. Но юноша не смог объяснить. И вот теперь можно было спросить снова, так как доверие и дружба между ними укрепились.
— Почему носишь крестик и медальон? Крещеный?
— Дангу не знает. Его нашли маленького на снегу вместе с этими ray.
Любопытство Григория еще больше усилилось.
— Дай-ка глянуть вот это! — Он показал на медальон.
Дангу снял медальон и протянул с улыбкой Григорию. Тот немного повертел его в руках, нашел потайную защелку, нажал, и крышка откинулась, открыв взору Григория заветную гравировку.
Теперь настала его очередь изумляться.
— Отрок мой любезный! Да ты ж наш, расейский, веры православной, сын князя Василия Боголюбова! Его имение на нашей земле новгородской! — крикнул Григорий.
Он бухнулся на колени перед оторопевшим юношей и забормотал вполголоса:
— Прости меня, грешного, ваша милость, Никита свет Васильевич, раб на веки вечные в услужение! Господи Боже наш Всеспаситель!
Потом встал, размашисто перекрестился:
— Отче наш, сущий на небесах, да святится имя твое!.. — И, как мог, начал объяснять прерывающимся от волнения голосом: — Слушай-ка вот что, ты да я — россияне православные. Наша родина — Россия, там, — он махнул рукой на север, — большая страна, сильная… Царь наш государь, его императорское величество Петр Алексеевич шведов побил, турок-бусурман побил. Стольный град Санкт-Питербурх расположил. Страной правит да государит… Помощники у него графы, князья и батюшка твой Василий Боголюбов тоже, адмиралы, генералы, ну и мы, офицеры, служим, воюем, дак тяжело нам, вот ведь полонянником стал…
Он остановился, видя, что юноша напряженно вслушивается в его речь, пытаясь понять.
— Ладно вот, опосля в толк возьмешь. А что заподлинное есть, дак мы земляки-единоверцы. Наш Господь и владыка Иисус Христос, вот! — Он ткнул пальцем сначала в свой крестик, потом в крестик Дангу. — А звать тебя Никита и ты есть княжич, Князев сын значит, почет тебе да уваженье наше.