Невский проспект
Сейчас – говоря с ней, пустоватой, взбалмошной и действительно больной, если не на всю голову, то на большую ее часть точно, Иволгин вдруг по-настоящему почувствовал, как ему не хватает того семейного тепла, что он ощущал всю свою жизнь вплоть до женитьбы на Наташе, положившей всему конец. Впрочем, то, что для одних означает конец, для других является только началом. И доказательство этой нехитрой философии лежало рядом, в кроватке, агукало и порывалось дотянуться ручкой до картинки на стене.
– А родителей пустишь? – не отставала Ленка.
– Чьих? – уточнил Иволгин. – Твоих?
– Да нет, Вадим, – сказала сестра серьезно. – Твоих.
Мать звонила несколько дней тому назад. Столько времени он представлял себе возможный разговор с ней, но всякий раз всплывало все, что ему довелось услышать после побега Наташи. Каждое сказанное в тот момент слово отпечаталось в его памяти, а память у него была хорошей.
Сейчас голос ее был уже не так тверд. Эх, мама, мама! Но почему-то он не чувствовал того, что непременно почувствовал бы прежний Вадим Иволгин. Домовой. Дим-Вадим. Не дрогнуло сердце, не сорвался голос, и слеза не скатилась по щеке. Перегорело. Гертруда Яковлевна, кажется, была разочарована, когда продолжительное молчание прервалось словами, которые Вадим подбирал не меньше минуты.
– Мама, я тебя очень люблю, но сейчас не время. Не время!
И, положив трубку, он еще несколько минут прислушивался к своим ощущениям, пытался проанализировать их, попереживать, что ли, для приличия. В конце концов он просто выругался. Хорошо выругался, по-русски, благо Верочка была в другой комнате да и вообще вряд ли бы поняла, даже если бы услышала. И неожиданно полегчало. Вот вам и психотерапия а-ля рюс. Дешево и в буквальном смысле этого слова – сердито!
Он подумал, что жизнь его складывалась таким образом, чтобы выбить из него всю эту винни-пуховскую неуклюжесть, наивность эту. Но вместе с наивностью нетрудно было утратить способность понимать и прощать. И это пугало. Он помолчал, потом спросил:
– Как они там?
– Переживают! – сказала Ленка. – Из-за тебя. Образумишься – звякни им, пожалуйста!
– По-прежнему у тетки квартируют?!
– Да, знаешь, она ведь совсем старая. Впадает потихоньку в маразм!
– Это мама тебя просила позвонить? – спросил Вадим, помолчав.
– Нет, – сказала сестра. – Честно, это моя инициатива, я ведь тоже соскучилась, хоть ты и такая свинья! Но мне вас всех жалко!
Вадим молчал, ковырял пальцем обои, дожидаясь, когда Ленка сменит тему.
– А твоя тебе ничего не присылает из Англии? – Тему сестра сменила, но не слишком удачно.
– Лена! – простонал Вадим.
– А что, думаешь – мы такие темные, ничего не понимаем! Люди могут разъехаться и все равно продолжать друг другу помогать. Ну там джинсы фирменные прислать, для нее же это просто копейки!
– Нет, не присылает!
– Да ладно, не злись! А марки, марки не шлет?
– Я марки не собираю!
– Марки не собирают, их коллекционируют!
У меня муж на них деньги тратит бешеные – говорит, это потом окупится! А ты все еще переживаешь? – спросила она, помолчав.
И Вадим, обычно многословный, тоже помолчав, ответил кратко, обдумав ответ не для Ленки, а для себя:
– Нет, уже нет!
– Вот и правильно, Дим! Только не обижайся, но какой из тебя муж, я не представляю! Если бы я стала бы твоей женой, я бы тоже убежала…
– Если бы ты была моей женой, – выдал Вадим прогнозируемый ответ, – я бы повесился!
Попрощались сердечно. Минуту спустя Вадим подошел к кроватке. Смотрел на дочку, угадывал знакомые черты в ее мордашке и улыбался, стиснув зубы. «Что же ты со мной сделала?» – спрашивал он ту, чье отражение видел в детском лице.
Вспоминались Наташкины лисьи завывания: – «Димочка, Димочка, только с тобой! Никто мне, кроме тебя, не нужен». Интересно, верила она в это сама? Обманывала себя так же, как обманывала его, или это был, так сказать, театр одного актера?
И зрителя.
Верочка молчала, сосредоточенно хмурилась, потом со свойственной детям непредсказуемостью разражалась визгом.
– Прекрати, ты же не поросенок! – серьезно уговаривал ее Домовой.
И призрак Наташи Забуги мгновенно исчезал, и все переживания, связанные с этой теперь уже почти чужой женщиной, уступали место отцовской заботе. В сентябре дочка подхватила какую-то детскую простуду. Вадим поверить не мог – он ведь так внимательно следил за ней. Но верь, не верь, а у малышки начался жар. Вадим вызвал неотложку и поехал с Верочкой в больницу, оставив дом на Маркова, который все еще квартировал у старого друга. Больница ему сразу не понравилась, как не понравилась и нервозность усталых врачей. Все вокруг казалось мрачным, серым и мало пригодным для лечения вообще и Верочкиного в особенности. Однако других вариантов просто не существовало, и свое недовольство Вадим оставил при себе.
– Не бойся, – он прижимал дочку к себе, не решаясь передать ее медсестре, – все будет хорошо!
– Да что это вы, папаша, весь трясетесь? – взгляд женщины смягчился.
Домовой, и правда, представлял сейчас собой жалкое зрелище. На какое-то мгновение ему показалось, что эта пустяковая детская болячка здесь, в этой страшной больнице, может перерасти бог знает во что. Память подсказывала какие-то жуткие истории – вот был случай: привезли ребенка в поликлинику с гриппом, а он там подхватил скарлатину… Или это про собаку какую-то рассказывали? Вадим почувствовал, что еще немного, и он спятит. Стоило только подумать, что он может потерять дочь, и сердце обрывалось.
– Валерьяночки попейте… – приговаривала сестра. – Или лучше седуксену!
Остаться с Верочкой ему не дали. Всю ночь он промаялся без сна, гадая – как она там. Утром, набирая телефон справочного больницы, одновременно пытался надеть сапоги. Левый надел на правую ногу, правый – на левую.
Марков, привлеченный шумом, выбрался в коридор – посмотреть, что, собственно, происходит. Иволгин уже выбрался из открытого гардероба, куда умудрился свалиться. В руках он держал зеркальце, которое отлетело от дверцы.
– Не разбилось! – удовлетворенно заметил он, когда не без помощи Кирилла поднялся на ноги и обулся заново.
Плохих примет им еще не хватало! От помощи Маркова, который готов был его сопровождать к дочери, он все-таки отказался.
– Ты и так после своих репетиций на ногах не стоишь! Тебе нужно сегодня отоспаться как следует! – сказал Домовой, хотя дело было не только в этом.
Ему казалось, что Кириллу не стоит лишний раз посещать больницу. Ни к чему это! Марков в ответ пожал плечами.
– Как знаешь, но на самом деле я не чувствую никакой усталости.
– Ты просто перевозбудился! – определил Вадим и буквально за минуту, прежде чем лететь к дочке, заварил успокаивающий чай из трав, который обладал, по его словам, потрясающим снотворным эффектом.
Марков, отведав чаю, подумал, что, пока странный горько-пряный вкус этого варева не исчезнет с языка совсем, вряд ли он сможет заснуть, даже если очень захочет. Но едва пристроившись в привычном уже кресле с книгой, почувствовал, что веки становятся тяжелыми, а спустя секунду книга уже выпала из его рук.
– Ты вернулся?! – голос раздался из дымки, которая растаяла окончательно несколько секунд спустя.
Марков прищурился, солнечный свет, проникавший в открытые окна опочивальни, показался ослепительно ярким.
– Как видишь! – сообщил он и ощупал рукой грудь.
Интерьер был мрачноват, единственное яркое пятно – желтый балдахин, под которым он лежал, весьма, кстати, пыльный. Чистота простыней сомнений не вызывала, но в этих матрацах, набитых конским волосом, как правило, было множество клопов. «Издержки эпохи», – подумал он.
Кирилл вспомнил удар, нанесенный ему на сватовстве Гийома Аквитанского, и провел рукой по груди. Никаких следов.
– Кардинал скончался, – сообщил ему Невский, он сидел у постели, в кресле с высокой спинкой. – Теперь будет очень сложно объяснить в Риме, что произошло!