Шпиль

– Да, поговорим о деньгах. Это ваша печать? И вот это?
– Кажется, моя. Да.
– Вы богаты?
– Нет.
– Как же все это будет оплачено?
– Точно так же, как Он укрепил опоры и ниспослал нам Гвоздь.
И снова потусторонняя песня, провал в памяти, давящая громада… Он равнодушно смотрел, как, бесшумно ступая, вернулся писец и к свидетельскому месту рядом с ним приблизился отец Безликий. Он слышал, как бесы скребутся и стучат в окна. Лихорадочно напрягая мозг, он соображал, как бы поскорее подняться на шпиль и опередить их.
– Милорд, пока мы тут разговариваем, шпиль может рухнуть. Позвольте мне отнести Его и вбить!
Визитатор пристально смотрел на него из-под густых бровей.
– Вы думаете, если не будет гвоздя, шпиль может…
Джослин поспешно поднял руку и остановил Визитатора. Нахмурясь, он пытался уловить песню, которая дрожала так близко, на грани памяти, но она растаяла, и Ансельм тоже растаял. Джослин поднял глаза на Визитатора, который со странной улыбкой откинулся на спинку стула.
– Милорд настоятель, право, я восхищен вашей верой.
– Моей?
– Вы говорили о женщине. Кто она? Пресвятая дева?
– Нет! Отнюдь! Никоим образом. Это жена его, Пэнголла. Понимаете, с тех пор как я нашел ягоду омелы…
– Когда это было?
Вопрос был острым и твердым, как грань камня. Он видел, что все семеро замерли и смотрят на него пристально, серьезно, словно судят его.
«Вот оно что, – подумал он. – И как это я сразу не понял? Меня судят».
– Не знаю. Забыл. Очень давно.
– Вы сказали, что некие люди были «обращены в камень». Как это понять?
Он обхватил голову руками, закрыл глаза и стал раскачиваться из стороны в сторону.
– Не знаю. Для этого нет слов. Столько сложностей…
Наступило долгое молчание. Наконец он открыл глаза и увидел, что Визитатор снова откинулся назад и дружелюбно улыбается.
– С вашего позволения, милорд настоятель, мы продолжим. Эти люди, которые остались с вами до конца… Вы утверждаете, что они праведники?
– О да!
– Праведники?
– Истинные праведники, уверяю вас!
Но на длинном столе уже переворачивались листы. Визитатор взял один и начал читать бесстрастным голосом:
– «Убийцы, головорезы, разбойники, смутьяны, насильники, явные прелюбодеи, содомиты, безбожники и гораздо худшие злодеи».
– Я… Нет, нет!
Визитатор смотрел на него поверх листа.
– И это праведники?
Джослин стукнул себя кулаком по левой ладони.
– Они отважные!
Визитатор вдруг недовольно засопел. Он бросил лист поверх кучи других.
– Милорд. Как все это понять?
Джослин благодарно ухватился за этот прямой вопрос.
– Сначала все было так просто. Люди способны видеть в этом лишь позор и безумие – они называют это «Джослиновым безумством». Но мне было видение, ясное и непреложное. Все было так просто. А дальше начались сложности. Сначала только зеленый росток, потом цепкие усики, побеги, ветки, и наконец все поглотила суета, и я не знал, что мне делать, хотя готов был принести себя в жертву. А потом он и она…
– Расскажите о видении.
– Оно записано у меня в книжке, эта книжка в сундуке, на самом дне, в левом углу. Если нужно, можете прочитать. Скоро я произнесу проповедь… в соборе, на средокрестии будет новая кафедра, и тогда все…
– Вы хотите сказать, что видение побудило вас строить шпиль, сделало это неотвратимым?
– Да, именно.
– И это видение… или, может быть, следует назвать его откровением?
– Я не учен. Простите.
– И это видение неизбежно повлекло за собой все остальное?
– Именно так, именно.
– Кому вы в этом исповедались?
– Своему духовнику, разумеется.
Бесы, хоть и незримые, были тут, за окнами. Джослин с нетерпением посмотрел на Визитатора.
– Милорд. Пока мы здесь…
Но Визитатор поднял руку. Писец на левом конце стола объяснил:
– Это Ансельм, милорд. Ризничий.
– Тот самый, который так печется о свечах? Это он ваш духовник?
– Он был моим духовником, милорд. И ее. Вы только представьте себе, как это тяжко – знать и не знать!
– Но потом вы сменили духовника? Когда?
– Я… Нет, милорд.
– Стало быть, он и сейчас ваш духовник, если только вы вообще исповедуетесь?
– Да. Пожалуй.
– Милорд настоятель, когда вы в последний раз были у исповеди?
– Не помню.
– Месяц назад? Год? Два?
– Я же говорю, не помню!
Вопросы давили и сковывали его, неправые вопросы, на которые не было ответа.
– И все это время вы чуждались равных вам по духу и жили среди людей, которые, сколько нам известно, погрязли в грехах?
Этот вопрос встал перед ним, как огромная гора. Он увидел, на какую высоту должен взобраться его ум по шатким стремянкам, чтобы дать ответ, и приготовился снова лезть наверх. Он встал, подхватил правой рукой подол рясы, пропустил его между ногами, скрутил жгутом и заткнул за пояс.
Все семеро тоже встали. Но они были недвижны в сравнении со святыми, которые с грохотом прыгали на окнах.
Визитатор медленно сел. Он снова дружелюбно улыбался.
– Вы измучены трудами, милорд. Мы продолжим наш разговор завтра.
– Но пока мы тут теряем время, там, за окнами, они…
– Властью, данною мне этой печатью, я приказываю вам удалиться к себе.
Он сказал это ласково и мягко, но, когда Джослин взглянул на печать, он сразу понял, что ответить нечего. Он повернулся, и семеро поклонились ему, но он сказал себе: «Теперь уж незачем кланяться!» Он шел по звонкому мозаичному полу, и отец Безликий не отставал от него ни на шаг. Дверь затворилась, а в аркаде стояли равные ему по духу. Они подросли немного, но все-таки были совсем маленькие. Он прошел через их ряды, провожаемый взглядами, и сразу забыл о них.
У западной двери он прислушался и вгляделся, стараясь понять, что творят бесы со стихиями. Бесы вырвались на волю или вот-вот вырвутся, но все равно они уже сделали свое дело. Ветер перешел с юго-востока на восток, и по эту сторону собора, у стены, было затишье. Струи дождя не хлестали здесь, вода падала лишь из водостоков, извергалась из каменных ртов и заливала мощеную дорожку у ступеней. Но несмотря на этот потоп, небо было высокое и светлое, нити облаков словно переплетались друг с другом. Дождь шел не из видимых облаков. Он словно рождался из воздуха – как будто воздух был губкой, из которой во все стороны брызгала вода.
Отец Безликий был рядом.
– Пойдемте, милорд.
Плащ окутал плечи Джослина.
– Надвиньте капюшон, милорд. Вот так.
Локоть ему сжали, спокойно, уверенно.
– В эту сторону, милорд. Сюда.
Когда они отошли от стены, ветер набросился на них и погнал к дому. Они поднялись в спальню Джослина, он сбросил плащ на руки священнику и застыл на месте, глядя в пол. Петля все так же стягивала ему грудь.
– Я не засну, пока дело не завершено.
Он повернулся к окну и увидел, что дождь хлещет в стекло как из ведра. Он чувствовал, как за спиной его ангел борется с диаволом.
– Ступайте сию же минуту. Скажите им, что нужно вбить Гвоздь немедля, иначе будет поздно. Я должен опередить…
Он закрыл глаза и сразу почувствовал, что не может молиться. Снова открыв глаза, он увидел, что отец Безликий мешкает.
Он резко приказал ему идти.
– Вы пока еще обязаны мне повиноваться. Ступайте!
Когда он опять поднял глаза, маленький священник исчез. Он принялся шагать из угла в угол. «Как только я вобью Гвоздь, – подумал он, – шпиль и ведьма перестанут меня преследовать. Быть может, когда-нибудь я узнаю, как она была порочна, да, порочна. Но сейчас главное – шпиль!.. И Гвоздь».
Он подошел к окну, но ничего не увидел сквозь капли, которые прыгали, метались по стеклу и вдруг исчезали, словно чья-то рука срывала их оттуда. Он ждал известий, но никто не приходил. «Я назвал себя дураком, – подумал он, – и даже не подозревал, как я прав. Надо было пойти самому – зачем я здесь?» Но он все стоял у окна, стиснув руки, шевеля губами, а там, снаружи, ползли сумерки и ревел ветер. Когда прямоугольник окна потускнел, он почувствовал, что ноги уже не держат его; тогда он лег на кровать, не раздеваясь, и ждал. Вдруг он услышал грохот и треск где-то над крышей своего дома и подскочил. Больше он не мог лежать, а приподнялся на локте в густой темноте и вслушивался. Сто раз он видел, как шпиль рушится, сто раз слышал, как он рушится, а потом гроза врывалась и начинала бушевать в нем, разламывая голову. Он пробовал задремать, но не мог отличить сон от яви – все было кошмаром. Он пробовал думать о другом, но лишь убедился, что шпиль прочно стоит у него в голове и ни о чем ином он думать не может. Иногда ветер ненадолго стихал, и сердце его вздрагивало от радости, но ветер налетал снова и бил в окно, как тяжелый молот, а потом рев его стал непрерывным.