Тайна сокровищ Заколдованного ущелья

– Значит, жандарм вовсе не к тебе приходил, это точно? И у Масуме не был, и у брата твоего двоюродного?
– Нет, ни у кого.
– Чего же ему надо-то?! – воскликнул староста, обращаясь то ли к самому себе, то ли к шурину.
Тот облегченно вздохнул:
– Да ведь ты у нас староста, не я! Откуда ж мне знать?
 
15
– А может, он на крючок хочет нас взять? – говорил староста, обращаясь к двум своим помощникам. Один из них был в черных очках, красные лучи заката зажигали в темных стеклах алые огоньки. Глинобитные стены, закопченные двери, вся неровная поверхность двора, усыпанного камнями и мусором вперемешку с засохшим навозом, выкорчеванные пни и сосновый ствол с обрубленными сучьями пламенели от заката. А там, где лежала тень, все казалось синим.
Второй помощник, заглядывая на дно стакана из-под чая, который он только что допил, спросил:
– Ты про жандарма говоришь?
Староста в это время затягивался кальяном, он раздраженно мотнул головой, потом выпустил изо рта дым и проворчал:
– На пропитание созданий Божьих ополчились! Божий лес стоял, стоял, пока в уголь не превратился, а они теперь толкуют: запрещено! Стакнулись, мошенники!
Человек в черных очках бросил взгляд на другого. Тот сказал:
– Неужто ради этого и приходил?
Староста во всеоружии своей проницательности авторитетно объявил:
– А то как же! Эх, беда мне с вами! Да ведь это яснее ясного. Ради того самого, други мои, ради того, чтобы хлеб наш в камень обратить… о-хо-хо! Староста-то я только по названию. Старостой быть – и лес не рубить?! Да ежели старосте не дозволено палку-другую срубить, куда же ему деваться, как с нуждой сражаться?… Вот ведь незадача!
В черных очках одного из помощников отражался тускнеющий закат. Другой наливал себе в стакан чай и приговаривал:
– Аллах! Ну и дела!
 
16
Ожерелье и перстень или серьги? А может быть, подвески? Палаш. Шпоры. Шлем. Щит. Кольчуга. Меч. Молот. Кубок. Канделябр. Кувшин…
Чаще всего он брал какой-нибудь подсвечник, бросал его в мешок, относил в город и продавал ювелиру, все тому же ювелиру.
 
17
– Знать ничего не желаю! – завопила женщина. – Мне эта старая рухлядь до смерти опротивела! – Потом с тем же ожесточением, но мрачно и глухо проговорила: – Человек ведь не Ной, ему столько лет жизни не отпущено. Я хочу денег, хочу жить. Надоело! – И опять перешла на крик: – Да разделайся ты с ним наконец!
Ювелир сидел у печки и старательно подстригал ногти. Налегая на ручки щипчиков, тщательно удаляя все неровности и заусенцы, он как бы гасил резкое раздражение, досаду, ощущение своей слабости и беспомощности, которое вызывало у него непрерывное брюзжание жены. Словно ноготь был воплощением его жены и вот он отсекал от него кусок за куском, укорачивал его, отбрасывал прочь; однако женщина продолжала шагать взад-вперед по комнате, не замолкая ни на минуту:
– Ты ему позволяешь таскать тебе все, что ни попадается, барахло ненужное. А ведь ты видел, он уже однажды попался. Один раз посадили его… Откуда я знаю, может, он там раскаялся, может, бес попутал, выложил все…
Ювелир, пробившись сквозь поток упреков, спросил:
– Ну так что же мне делать?
Это, собственно, не был вопрос – он вовсе не ждал советов и указаний, – скорее просто восклицание, что-то вроде междометия. Но в ответ раздалось:
– Обхитри его как-нибудь, припугни, одурачь, к терьяку приучи – ну я не знаю что! Найди на него управу.
Жена замолчала, и ювелир испугался еще больше. Зловещая тишина казалась гораздо тягостнее привычных шумных нападок. Он снова прошелся щипчиками по ногтям: стричь там было уже нечего, он просто тянул время, притворялся занятым.
– Во что превратился дом?! – завопила жена. Немного погодя служанка подошла к хозяйке с чайным
подносом и сразу увидала, что та не в себе: она как будто впала в глубокую задумчивость. Но служанка не видела – ведь этого никому не дано видеть, – что в ту минуту решается ее судьба. Жена ювелира с отсутствующим видом, рассеянно протянула руку, взяла стакан, положила в рот кусочек сахара, пригубила горячий чай и вдруг вздрогнула и застыла. Глаза ее блеснули, по лицу расплылась улыбка, она слегка покачала головой, хитро и уверенно глянула на мужа и проговорила:
– Пригласи его. Пригласи, пусть придет сюда.
 
18
Крестьянин, обхватив рукой блестящую горячую трубу, любовался пламенем, метавшимся за круглым стеклянным окошечком. Он привык сидеть прямо на земле, а настоящей печки никогда в глаза не видел.
– A y нас в домах корси  [8] держат, – сказал он. Жена ювелира, утопая в бархатном кресле, ответила
ему с подчеркнутой мягкостью:
– Да ведь корси нынче вышло из моды…
– В наших краях бывает очень холодно, – объявил крестьянин, будто гордясь этим обстоятельством.
– Когда деньги есть, холод нипочем, – вступил в беседу ювелир. – Печку купишь – и все.
Крестьянин в замешательстве, которое выдавало в нем деревенского бедняка, пробормотал:
– А наши деревенские как на это посмотрят?
– Когда деньги есть, это значения не имеет, – возразила жена ювелира.
– Да, деньги от всех косых взглядов оградят, – поддержал ее муж. – Они всех тебе служить заставят.
Служанка наклонилась, чтобы поставить перед гостем чай. Сегодня на голове у нее вопреки обыкновению не было грязной косынки, и блестящие, хорошо расчесанные, душистые волосы свободно рассыпались по плечам. Одета она была в красную шелковую кофту и замшевую юбку. Большие груди подрагивали под красным шелком, готовые, казалось, выскользнуть наружу. Разглядеть бедра не давала плотная юбка, но исходивший от замши пряный запах и длинные наклеенные ресницы будили воображение, и оно дорисовывало остальное. В глазах мужчины загорелся огонь, разинутый рот наполнился слюной. Однако он слышал при этом, как жена ювелира говорила:
– Человек должен пользоваться благами жизни: хороший дом, горячая еда, а главное – хорошая жена.
Тут вклинился ювелир, увлеченный этой волной интриг и подстрекательства:
– Чтоб была красивая, сдобная, чтоб мужское сердце радовала… Не хамка какая-нибудь.
Он хотел продолжить, но под высокомерным взглядом жены, который выражал явное неудовольствие, вдруг позабыл, зачем он завел речь.
* * *
Теперь все четверо сидели за столом. Крестьянин сказал:
– Жена у меня есть, – сделав ударение на слове «жена». Потом повторил: – Есть у меня жена, – на этот раз подчеркнув слово «есть».
– Одна? – спросил ювелир.
– А что, одной мало?
– Одна-единственная? – укоризненно протянул ювелир. И после паузы продолжал: – Грех сравнивать, но един только Господь. Сколько у тебя глаз? Один? Нет, два. Сколько пальцев на руке? Один? Нет, пять. А зубов сколько? Тридцать два. Сколько волос у тебя на голове? Бог ведает. У самого Всевышнего сколько было пророков? Не знаешь? Так знай: сто двадцать четыре тысячи! И все они вершили Божью волю. А жены мужскую волю выполняют. И чем больше их, тем лучше.
 
19
Жена ювелира разработала детальный план обучения служанки искусству приманивать мужчин. Все было пущено в ход: кокетливое подмигивание, призывные взоры, удлиненные брови, вихляющий зад, сложенные бутончиком губы, томно склоненная шея, раздувающиеся ноздри, жаркое (от жгучей страсти) дыхание. Столь же подробны были указания, как стоять, как ходить, как лечь, как себя уберечь, как охнуть, как вздрогнуть.
Поначалу девушка никак не могла взять науку в толк. Но потом разобралась, что к чему. Сочетание опыта старшего поколения с незаурядным талантом и бесспорными способностями породили новый поразительный феномен. Дозировка, пожалуй, была великовата для простака крестьянина, но в таких делах чем крепче, тем лучше! И когда колесо закрутилось, естественный ход событий и нарастающее ускорение невольно вывели его за пределы первоначальной программы.