«Б» – значит безнаказанность
– Она была одна?
– Насколько я понял, да.
– Вы никогда прежде ее не подвозили?
– Нет. Я переехал сюда из Лос-Анджелеса в ноябре прошлого года. Райское место. Мне здесь нравится.
– Хорошо, – сказала я. – Признательна вам за помощь. По крайней мере теперь известно, что она села в самолет. Видимо, мне предстоит ответить на другой вопрос: добралась ли она до Бока-Рейтона?
– Она сказала, что направляется именно туда, – заметил Нельсон. – Правда... на ней была такая шуба. Было бы резонно предположить, что она едет на север. Там от шубы по крайней мере был бы какой-то прок. Я ей так и сказал. Она только рассмеялась.
В голове моей словно сработала кнопка "паузы". Я вдруг живо представила себе эту странную картину, и мне стало как-то не по себе. Элейн Болдт в меховом манто и тюрбане отправляется к теплу и солнцу; вот она поворачивается, чтобы помахать рукой водителю, который привез ее в аэропорт. Было в этом что-то подспудно тревожное; я вдруг поняла, что до сих пор воспринимала личность Элейн как некую абстракцию, и только теперь ее образ обрел в моих глазах живую плоть. Я всегда тешила себя надеждой, что она в бегах, хотя в глубине души зрела уверенность – в которой я пока не хотела признаваться даже самой себе, – что ее нет в живых. Я не в силах была избавиться от мысли, что тот, кто убил Марти Грайс, убил и ее. Сама не знаю, почему была так уверена в этом. Теперь меня вновь одолевали сомнения. Что-то не клеилось. Но что именно?
16
Что ж, по крайней мере теперь у меня появилось занятие. Когда я уходила от Нельсона, он мерил температуру при помощи цифрового термометра, сконфуженно признавшись в своей тайной страсти к подобного рода техническим новшествам. Пожелав ему скорейшего выздоровления, я села в машину и отправилась на Чепел-стрит.
Ветеринарная лечебница представляла собой небольшое прямоугольное строение из стекла и шлакоблоков желтовато-серого цвета, расположенное в тупике, который образовался, когда прокладывали 101-е шоссе. Мне нравится этот район улочек-тупиков, служащих живым напоминанием о том, каким был город когда-то; здесь не ощущается засилья вездесущего испанского стиля. Уютные каркасные дома на самом деле представляют собой викторианские особнячки, которые когда-то строили для работного люда, – с обработанными вручную крылечками, экзотическими наличниками, деревянными ставнями и высокими кровлями. В наши дни они кажутся сошедшими со старинных гравюр, и все же я могу представить их новенькими, только что отстроенными, сияющими свежей краской, а вокруг на молодой зелени лужаек – крошечные саженцы, которые теперь превратились в вековые деревья. В то время в городе были сплошь грунтовые дороги, по которым колесили двуколки. В душе мне жаль, что от того старого мира немногое сохранилось.
Я поставила машину за зданием лечебницы и прошла внутрь через заднюю дверь. Где-то в глубине хрипло лаяли собаки, взывая о милосердии. В приемном отделении было только два пациента – скучающего вида кошки, похожие на диванные валики. Хозяева обращались к ним на каком-то чудном диалекте (видимо, это был кошачий английский), произнося слова нарочито пронзительными голосами, от которых хотелось заткнуть уши. Мне показалось, что время от времени, когда лечебница в очередной раз оглашалась собачьими воплями, по морде то одной, то другой кошки пробегала ухмылка.
Видимо, прием вели два врача, потому что обеих кошек пригласили одновременно, и я осталась одна, если не считать сестры за стойкой регистратуры. Я решила, что ей около тридцати; бледная блондиночка с голубыми глазами и синим – как у Алисы в Стране чудес – бантом в волосах. На нагрудной бирке было написано "Эмили".
– Могу я вам чем-то помочь?
У нее был такой голосок, словно, достигнув шестилетнего возраста, она остановилась в своем развитии: тоненький, дрожащий, с легким придыханием – может, выработанный специально, чтобы успокаивать несчастных страждущих тварей. Мне доводилось встречаться с такими женщинами, которые застряли в детстве; в мире, где все мы стремимся поскорее встать на ноги, они неизменно вызывают удивление.
Я почувствовала себя верзилой-полузащитником.
– Хочу узнать, не могли бы вы предоставить мне кое-какую информацию?
– Попробую, – прошептала она одними губами. Это была сама кротость.
Я хотела показать копию моей лицензии частного детектива, но испугалась, как бы не причинить ей боль. Решила приберечь этот козырь на тот случай, если меня вынудят потуже затянуть гайки.
– В январе этого года одна женщина приносила сюда своего кота, которому требовалась неотложная помощь. Я хотела бы узнать, забрала ли она его?
– Я могу проверить по нашим записям. Будьте добры, назовите ее имя.
– Имя той женщины Элейн Болдт. Кота звали Мингус. Это было вечером девятого января.
На щеках ее проступил румянец; она облизнула губы и испуганно уставилась на меня. Я подумала, уж не продала ли сестра кота для опытов.
– В чем дело? – спросила я. – Вы знаете этого кота?
– Да, я его помню... он пробыл здесь несколько недель. – Она вдруг заговорила как-то гнусаво, несколько в нос, словно чревовещатель. Не то чтобы она готова была расплакаться, но у нее был такой тон, как у ребенка в супермаркете, которому мамаша, отчитывая его за плохое поведение, грозит оборвать руки.
Я видела – ее что-то насторожило, но не знала, что именно. Она взяла небольшой жестяной ящик и принялась перебирать лежавшие там карточки. Наконец достала одну из них и с вызовом бросила на стойку.
– Она внесла плату за его содержание только за три недели вперед, на наши открытки и звонки не отвечала. В феврале врач сказал, что придется что-то придумать, потому что места у нас ограниченны...
Я поняла, что она вот-вот разрыдается.
– Эмили, – участливо произнесла я. – Так, кажется, вас зовут, или это не ваш нагрудный знак?
– Да, я Эмили.
– По правде говоря, мне нет дела до того, где находится этот кот. Мне нужно знать только одно: приходила эта женщина еще раз или нет?
– Нет-нет, она больше не появлялась.
– А что же стало с котом? Мне просто любопытно.
Она недоверчиво покосилась на меня, затем решительным жестом откинула волосы за плечи и выпалила:
– Я взяла его себе. Он был такой очаровательный. Просто не могла отдать его в приют.
– Отлично. Нет, правда, это замечательно. Я слышала, что он чертовски обаятельный котяра, и рада, что у вас нашлось для него место. Я буду молчать – могила. И все же, если эта женщина снова объявится, не могли бы вы дать мне знать?
Я положила на стойку свою карточку, она прочитала и молча кивнула.
– Благодарю вас, – сказала я, направляясь к выходу.
* * *Подъезжая к офису, я подумала, что неплохо бы позвонить Джулии Окснер – рассказать, что кот нашелся и ей не придется проверять ветлечебницы и кошачьи приюты в Бока-Рейтоне. Поставив машину и поднявшись по задней лестнице, я увидела в коридоре мужчину, который что-то царапал шариковой ручкой на листке бумаги.
– Вы не ко мне?
– Право, не знаю. Кинси Милхоун – это вы? – Он улыбался с чувством собственного превосходства.
По лицу было видно, что вся ситуация его немного забавляет, словно у него имелась некая ценная информация и он не знал, стоит ли делиться ею со мной.
– Да, это я.
– А я Обри Дэнзигер.
Меня осенило.
– Так вы муж Беверли?
– Совершенно верно. – Он коротко хохотнул, хотя повода для веселья, на мой взгляд, не было решительно никакого. Высокого роста – никак не меньше шести футов двух дюймов, – худощавый, темные гладкие волосы, должно быть, очень мягкие, карие глаза, надменная линия рта. Светло-серый костюм-тройка. Он выглядел как карточный шулер, только что сошедший с борта богатой яхты, этакий денди, щеголь, если подобные типы еще встречаются в наши дни.
– Чем могу быть вам полезна?
Я открыла дверь и вошла в офис. Проследовав за мной, он обозрел скептическим взглядом мое хозяйство, видимо, прикидывая в уме мои накладные расходы, во что мне обошлась мебель, какие налоги я плачу ежеквартально, а также удивляясь, почему его жена не обратилась в приличную фирму.