Тихий американец
Я повернул тогда назад у резиденции верховного комиссара, где на страже стоят солдаты Иностранного легиона в белых кепи и малиновых эполетах, пересек улицу у собора и пошел назад вдоль угрюмой стены местной охранки; казалось, она насквозь пропахла мочой и несправедливостью. Однако и эта стена тоже была частью моего дома, как те темные коридоры и чердаки, которых так боишься в детстве. На набережной в киосках продавали последние выпуски порнографических журналов «Табу» и «Иллюзия», а матросы тут же на тротуаре пили пиво — отличная мишень для самодельной бомбы. Я подумал о Фуонг, которая, наверно, торгуется с продавцом рыбы в трех кварталах отсюда, прежде чем пойти к одиннадцати часам в кафе-молочную (в те дни я всегда знал, где она бывает), и Пайл незаметно улетучился у меня из памяти. Я даже не сказал о нем Фуонг, когда мы сели обедать в нашей комнате по улице Катина и она надела свое самое красивое шелковое платье в цветах, — ведь в тот день исполнилось ровно два года с тех пор, как мы встретились в «Гран монд» в Шолоне.
Никто из нас не помянул о нем, когда мы проснулись наутро после его смерти. Фуонг встала раньше меня и приготовила чай. Нельзя ревновать к покойнику, и в то утро мне казалось, что прежнюю жизнь легко начать сначала.
— Ты будешь ночевать сегодня здесь? — спросил я Фуонг небрежным тоном, жуя рогульку.
— Мне придется сходить за вещами.
— Там, наверно, полиция, — сказал я. — Пожалуй, лучше мне пойти с тобой.
Ближе в тот день мы не коснулись темы о Пайле.
Пайл занимал квартиру в новой вилле, недалеко от улицы Дюрантон — одной из тех магистралей города, которые французы постоянно делили на части в память о своих генералах; таким образом улица де Голля, после троекратного деления, стала и улицей Леклерка, а та в свою очередь рано или поздно вдруг станет и улицей де Латтра. Сегодня должна была прилететь из Европы какая-то важная персона: вдоль всего пути к резиденции верховного комиссара через каждые двадцать шагов лицом к тротуару выстроились полицейские.
У дома Пайла, на дорожке, посыпанной гравием, стояло несколько мотоциклов. Вьетнамец-полицейский проверил мое удостоверение. Он не пустил Фуонг в дом, и я пошел разыскивать французского офицера. В ванной Виго мыл руки мылом Пайла и вытирал их полотенцем Пайла. На рукаве его костюма было жирное пятно, — машинное масло, вероятно, тоже было Пайла.
— Что нового? — спросил я.
— Машину его мы нашли в гараже. Бензина в ней нет. Вчера ночью он взял, по-видимому, велорикшу. Или чью-нибудь машину. А может, бензин вылили.
— Он мог пойти и пешком, — сказал я. — Разве вы не знаете американцев?
— Ведь ваша машина сгорела? — задумчиво продолжал Виго. — У вас есть новая?
— Нет.
— В общем, это неважно.
— Да.
— У вас есть какие-нибудь предположения? — спросил он.
— Сколько угодно.
— Расскажите.
— Видите ли, его могли убить вьетминцы. Они ведь убили в Сайгоне немало народу. Тело его было найдено возле моста в Дакоу, — это вьетминская территория, когда ваша полиция уходит оттуда на ночь. Он мог быть убит и агентами местной охранки, — такие случаи тоже известны. Может, им не нравилось, с кем он дружит. Может, его убили каодаисты за то, что он был знаком с генералом Тхе.
— А он был с ним знаком?
— Говорят. Может, его убил генерал Тхе за то, что он был знаком с каодаистами. Может, его убили приверженцы хоа-хао за то, что он заигрывал с генеральскими наложницами. Может, его убили просто с целью грабежа.
— Или просто из ревности, — сказал Виго.
— Или агенты французской охранки, — продолжал я, — которым не нравились его связи. А вы на самом деле хотите знать, кто его убил?
— Нет, — сказал Виго. — Я должен отчитаться, вот и все. Идет война, разве каждый год не убивают тысячи людей?
— Меня вы можете исключить из списка, — сказал я. — Я в этом деле не замешан. Не замешан, — повторил я, словно заповедь. — Меня оно не касается.
Если жизнь так устроена, пусть дерутся, пусть любят, пусть убивают, — меня это не касается. Моим собратьям по перу нравится называть себя корреспондентами, — слово, которое может означать «соответчик», — я же предпочитаю титул репортера. Я описываю то, что вижу, и ни в чем не принимаю участия. Даже своя точка зрения — это тоже своего рода соучастие.
— Что вы здесь делаете?
— Я пришел за вещами Фуонг. Ваши полицейские ее не пускают.
— Ладно, пойдемте вместе.
— Это очень любезно с вашей стороны, Виго.
Пайл занимал две комнаты, кухню и ванную. Мы прошли в спальню. Я знал, где Фуонг могла держать свою корзинку — под кроватью. Мы вытащили ее оттуда вдвоем с Виго; там лежали книжки с картинками. Я вынул из гардероба ее одежду: два праздничных платья и штаны. Казалось, им здесь не место и они пробыли тут совсем недолго, всего несколько часов, словно бабочка, которая ненароком залетела в комнату. В ящике я нашел ее маленькие треугольные трусики и коллекцию шарфов. Так мало вещей надо было уложить в корзинку, — куда меньше, чем берет с собой гость, уезжая за город на воскресенье.
В гостиной висела фотография ее с Пайлом. Они снялись в ботаническом саду, рядом с большим каменным драконом. Она держала собаку Пайла на поводке — черного чау с черной пастью. Собака была слишком черная. Я положил фотографию в корзинку.
— А что стало с собакой? — спросил я.
— Ее нет. Может, он взял ее с собой.
— Если она вернется, дайте на исследование землю с ее лап.
— Я не Лекок и даже не Мегрэ, а тут идет война.
Я подошел к книжной полке и стал разглядывать книги, стоявшие на ней в два ряда, — библиотеку Пайла. «Наступление красного Китая», «Угроза демократии», «Миссия Запада», — тут, по-видимому, было полное собрание сочинений Йорка Гардинга, а также множество отчетов конгресса, вьетнамский разговорник, история войны на Филиппинах, томик Шекспира. А что он читал для развлечения? Я нашел более легкую литературу на другой полке; карманное издание Томаса Вульфа, странную мистическую антологию под названием «Триумф жизни» и американский чтец-декламатор. Был там и сборник шахматных задач. Все эти книги вряд ли могли украсить жизнь после рабочего дня, но, в конце концов, для этого у него была Фуонг. В глубине полки, засунутая за антологию, лежала книжка без переплета — «Физиология брака». Видно, и половую жизнь он изучал так же, как изучал Восток: по книгам. И паролем к этой жизни было слово «брак». Пайл считал, что человек непременно должен быть с кем-то неразрывно связан.
Письменный стол его был совершенно пуст. Я сказал:
— Ну и здорово же вы здесь почистили!
— А-а… Мне пришлось это сделать по поручению американской миссии. Вы ведь знаете, как бежит молва. Квартиру могли ограбить. Все его бумаги опечатаны. — Он говорил серьезно, без улыбки.
— Нашли что-нибудь компрометирующее?
— Мы не можем позволить себе найти что-нибудь, компрометирующее нашего союзника, — сказал Виго.
— Вы не будете возражать, если я возьму одну из этих книг? На память.
— Я отвернусь.
Мой выбор пал на «Миссию Запада» Йорка Гардинга, и я положил ее в корзинку между платьями Фуонг.
— Неужели вы мне ничего не можете рассказать по-дружески? — спросил Виго. — Строго между нами. Мой доклад готов: его убили коммунисты. Можно предполагать, что это начало кампании против американской помощи. Но если говорить начистоту… Послушайте, от этой сухой материи у меня пересохло горло, не выпить ли нам здесь за углом стаканчик вермута?
— Еще рано.
— Он вам ни в чем не исповедовался, когда вы его видели в последний раз?
— Нет.
— А когда это было?
— Вчера утром. После большого взрыва.
Он подождал, чтобы я мог обдумать ответ. Допрос велся благородно.
— Вас не было дома, когда он зашел к вам вечером?
— Вечером? Нет, я был дома. Я не знал…
— Вам может понадобиться выездная виза. А ведь мы вправе ее задержать на самый неопределенный срок.