Навозный жук летает в сумерках…

Казалось, он увидел что-то запретное. Как будто во сне побывал там, где не следует. Пробрался туда, где висит табличка: «Посторонним вход запрещен».
Но кто может запретить ему видеть сны?
Давид шел куда глаза глядят. В такое время ночи лес был прекрасен — посеребренный, с блестящими полянами.
Отец, наверное, был еще в церкви. Он всегда возвращался поздно, когда работал с пастором Линдротом. Они обсуждали музыку для хоровой сюиты, которую сочинял отец. Конечно, Линдрот немного несобранный, но с ним всегда весело, потому что он всем интересуется и умеет думать. И не говорит ерунды, как некоторые священники.
Возвращаясь, Давид редко заставал отца дома, там всегда было тихо. Давида никто не ждал. Когда-то он из-за этого расстраивался, но теперь привык, и ему даже нравилось. Мать ушла от них очень давно. Давид про нее больше не спрашивал, а отец никогда о ней не вспоминал. Она как будто умерла. Но Давиду это было уже безразлично. Он больше не переживал. Хватит… Порой ему даже казалось, что мамы у него никогда и не было.
Как тихо в лесу! Давид шел осторожно, чтобы никого не спугнуть. Но вдруг впереди раздался какой-то треск. Давид в ужасе остановился. Неужели он разбудил лося?
Но ему навстречу шел человек. В лесу, посреди ночи. Сердце Давида тревожно застучало.
Лица человека Давид не видел, но вскоре догадался, что это старик Натте. Бояться было нечего, Натте, как всегда, был пьян, правда, обычно Давид все же старался его избегать — выпив, Натте имел обыкновение задираться.
Но сейчас отступать было некуда. Натте заметил Давида. Он шел, шатаясь, прямо на него и злобно рычал:
— Кто тут шастает по лесу? А ну, поди сюда, дайка на тебя взглянуть!
— Здравствуйте, Натте, это я — Давид!
Натте остановился и потряс бутылкой, которую держал в руке, — проверить, не осталось ли чего.
— Это я, Давид, вы меня знаете, — повторил Давид и шагнул вперед.
— Нет, не знаю.
— Я живу на другом конце деревни… Давид Стенфельдт. Мы с вами несколько раз виделись…
— Заткнись! — перебил его Натте. — Из-за тебя мне не слышно, сколько осталось в бутылке.
Давид хотел побыстрее уйти.
— До свидания, Натте, я пошел спать.
— Только попробуй, сукин сын! Я с тобой буду говорить! Что ты тут делаешь?
— Просто гуляю…
Они стояли друг против друга. Натте открутил крышку, поднес бутылку ко рту и, пока пил, не сводил с Давида недоверчивого взгляда. Он еле держался на ногах и опустился на пень.
— И на Лобном месте не оставят в покое! — сказал он.
— Я не хотел вам мешать…
— А помешал. И сейчас я буду с тобой говорить!
Давид огляделся. Что ему надо?
— А правда, что раньше здесь была виселица? — поинтересовался он — просто так, чтобы что-то сказать.
Натте уставился на него.
— Так, по-твоему, мы знакомы? — с недоверием спросил он.
— Да, несколько раз виделись.
— Что-то не припомню.
— Ничего не поделаешь, — Давид начинал раздражаться. С какой стати он должен это выслушивать? Конечно, жаль старика, но разве он не сам виноват?
— Иди ты к черту! Придется тебе меня выслушать, потому что я буду с тобой говорить!
— Это срочно?
— Посмотрите, какой наглец! Если я сказал, что хочу с тобой говорить, значит, срочно! Понятно?
— Понятно.
— Где ты был сегодня вечером?
— Мы просто гуляли по деревне.
— Где это по деревне?
— Просто бродили.
— Кто это «мы»?
Прямо допрос какой-то. Давид не знал, как положить этому конец. Разговор совершенно бессмысленный, ну какое Натте до этого дело? Но лучше, наверное, все-таки ответить.
— Юнас, я и Анника. А что?
— И какого черта вы шатаетесь ночью по деревне?
— А что в этом такого? Мы просто гуляли и смотрели.
— Вот-вот, смотрели! И на что же вы смотрели?
— Так, по сторонам… Например, мы были у реки, а потом забрели в Селандерское поместье.
Натте встал и сильно покачнулся. Потом швырнул пустую бутылку о камень так, что она разлетелась вдребезги. Но затем он пришел в себя и впился в Давида взглядом:
— Мне послышалось, ты сказал: Селандерское поместье?
— Да, а что?
— Какого черта вас туда занесло?
— Просто так. Мы забрели туда случайно.
— Вот как… значит, случайно? И ты хочешь, чтобы я в это поверил?
— Да, конечно.
Натте на минуту замолчал и зашагал по траве — видимо, пытался думать. Давид осторожно сделал шаг назад — может, самое время…
Но тут Натте снова на него уставился. Только выражение его лица изменилось. Глаза наполнились слезами, и он запричитал:
— Не-ет… не-ет… я туда больше ни за что не пойду. Клянусь всем святым, туда я больше ни ногой! И никто меня не заставит! Ни за что на свете!
— И правильно, — Давид решил, что лучше согласиться.
— Проклятое Селандерское поместье, — всхлипнул Натте. Глядя перед собой, вздыхая и стеная, он покопался в карманах и извлек окурок сигары. Давид помог ему прикурить. Неожиданно Натте заговорил другим тоном — растроганным и доверительным.
— Обещай дяде Натте не ходить к Селандерскому поместью!
— Почему?
— Почему-почему! — Натте выпустил дым и засопел. — Мне-то почем знать? Обещай!
— Что я должен обещать?
— Поменьше болтай. Ты должен только слушать, потому что дядя Натте, он знает… много чего!
Давид промолчал, а Натте только дымил и загадочно кивал. Потом сделал неуверенный шаг, схватил Давида за плечи и снова заныл:
— Давным-давно, в детстве… в тыщакаком-то году, я был еще совсе-ем мальчишкой и ходил играть в Селандерское поместье, потому что папаша мой там работал, он был столяр, и брал меня с собой… И, скажу тебе, я до сих пор об этом жалею.
— Да что вы…
— Да что вы, да что вы — тоже, заладил, я бы на тебя посмотрел. Этот чертов мерзавец хотел, чтобы мой отец распилил пополам куклу… большую, красивую, чудесную куклу… вот так… прямо посередине… пополам… прямо у меня, малого, на глазах.
— Почему он это сделал?
— Потому что подлец, вот почему. До сих пор не могу забыть. Это же убийство!
— Это была твоя кукла, Натте?
— Чего? Я в куклы не играл. Неужели ты думаешь, что у моей матери были деньги на игрушки? Но моя мать была умной женщиной, знала толк в вещах… и всегда говорила, что на доме этом лежит проклятие. Что знаю, то знаю, за то и выдаю, — торжественно произнес Натте.
— Понятно, — ответил Давид.
Натте вдруг снова недоверчиво на него посмотрел.
— Понятно? — переспросил он. — Что ты можешь понимать? Этого никто не может понять! Все, некогда мне с тобой! Проваливай!
И так замахнулся, будто хотел смести Давида с дороги. Похоже, его снова что-то рассердило.
— До свидания, Натте!
Давид сделал было несколько шагов, но Натте опять заорал:
— И если у тебя есть мозги в голове, то не суйся в Селандерское поместье! А то огребешь неприятностей на свою голову! Слышишь?
— Слышу, слышу! — прокричал Давид в ответ. И заспешил домой.
 
ЦВЕТЫ
— Она была хорошей покупательницей. Жаль, что она уезжает, — произнесла мама и задумчиво посмотрела на остальных.
— Кто?
— Фру Йорансон из пансиона.
— А, та тетенька! Подозрительная особа, — сказал Юнас.
Они сидели за завтраком — мама, папа, Юнас и Анника. Все немного торопились, потому что пора было открывать «Рингарюдскую лавку» — магазин, которым владели родители.
Но рано утром позвонила фру Йорансон и спросила, не знает ли мама кого-нибудь, кто согласился бы поливать летом цветы в Селандерском поместье. Самой фру Йорансон не так давно пришлось закрыть пансион — она неважно себя чувствовала и собиралась в санаторий для аллергиков.
— Надеюсь, она поправится, — сказала мама.
— Да, у нас будут убытки, если пансион закроется навсегда, — ответил папа. — Ей надо просто немного отдохнуть… ну и разумеется, мы придумаем, как помочь ей с цветами.
— Она спросила, не могу ли я порекомендовать какого-нибудь надежного человека. Ты никого не знаешь? — поинтересовалась мама. — Наверное, она надеялась, что я сама… но мне, честно говоря, и магазина хватает.