Последний присяжный
— Некоторые люди любят разгадывать кроссворды, — пояснила она, — а я — выискивать ошибки.
Трудно было не принять это замечание на свой адрес, хотя у нее, разумеется, и в мыслях не было кого бы то ни было критиковать. Я дал себе зарок впредь вычитывать корректуру более тщательно.
И еще кое-что уносил я с собой: ощущение, что в качестве награды обрел дружбу.
Глава 9
Очередной номер «Таймс» снова вышел с огромным снимком на первой полосе. Это была фотография бомбы, сделанная Уайли до того, как полиция ее демонтировала. Крупная подпись внизу сообщала: «БОМБА, ЗАЛОЖЕННАЯ В РЕДАКЦИИ „ТАЙМС“».
Моя статья начиналась с рассказа о Пистоне и его невероятном открытии. В ней были изложены все подробности, которые мне удалось проверить, и кое-какие из тех, что проверить не удалось. Никаких комментариев со стороны шефа полиции, несколько весьма бессмысленных замечаний шерифа Коули. В заключение приводились выводы, сделанные криминалистом: при детонации взрыв произвел бы «массированное» разрушение зданий, находящихся на южной стороне площади.
Уайли не позволил мне обнародовать свою изуродованную физиономию, как я его ни умолял. В нижней части первой полосы был напечатан крупный заголовок: «ФОТОГРАФ „ТАЙМС“ ПОДВЕРГСЯ НАПАДЕНИЮ ВОЗЛЕ СОБСТВЕННОГО ДОМА». В заметке я, не вдаваясь в подробности, описал все, что считал нужным, хотя Уайли требовал, чтобы я позволил ему самому ее отредактировать.
В обоих материалах, ничуть не стараясь что-либо завуалировать, я связывал между собой эти два преступления и весьма жестко утверждал, что власти, особенно шериф Коули, не предпринимают должных усилий для того, чтобы предотвратить в дальнейшем акты устрашения. Фамилия Пэджитов не упоминалась, да в этом и необходимости не было: каждый человек в округе понимал, что именно они запугивают меня и мою газету.
Пятно ленился писать редакционные статьи. За все то время, что я при нем проработал в газете, он написал всего одну. Некий конгрессмен из Орегона внес какой-то безумный законопроект, который мог плачевно сказаться на судьбе калифорнийских секвой — то ли увеличить, то ли уменьшить их вырубку, понять было трудно. Это возмутило Коудла. В течение двух недель он корпел над редакционной статьей и в конце концов разродился тирадой в две тысячи слов. Любому окончившему среднюю школу было очевидно, что писал он ее, держа в одной руке перо, а в другой — толковый словарь Уэбстера. В первом же абзаце содержалось больше многосложных слов, чем кто бы то ни было слышал в своей жизни, поэтому понять что бы то ни было возможным не представлялось. Пятно был потрясен тем, что статья не вызвала отклика. Он ожидал лавины писем в поддержку своей позиции. Однако мало кто из читателей сумел вынырнуть из той лавины терминов, которая обрушилась со страниц Уэбстера.
Наконец, через три недели, кто-то все же подсунул под дверь нацарапанную от руки записку, в которой говорилось:
«Уважаемый редактор, разделяю Вашу озабоченность судьбой калифорнийских секвой, которые, как известно, не растут у нас в Миссисипи. Если в конгрессе будет затеваться что-нибудь против деревьев хвойных пород, не откажите в любезности дать нам знать».
Записка была анонимной, но Пятно ее все-таки опубликовал, радуясь, что хоть кто-то обратил внимание на его статью. Позднее Бэгги сообщил мне по секрету, что записку сочинил один из его друзей-собутыльников.
Моя редакционная статья начиналась так: «Свободная и независимая пресса — жизненно важный фактор деятельности здорового демократического правительства». Без излишнего многословия и назидательности в последующих четырех абзацах я высказывался о важности деятельной и пытливой прессы не только для страны в целом, но и для каждой маленькой общины и торжественно обещал, что «Таймс» никому не удастся запугать и она никогда не перестанет честно информировать своих читателей о преступлениях, совершающихся в их краях, будь то изнасилования, убийства или коррупция в среде представителей власти.
Статья вышла смелая, дерзкая и, безусловно, блестящая. Горожане были на моей стороне. Получилось нечто вроде «„Таймс“ против Пэджитов и их шерифа». Мы заявляли свою непоколебимую позицию: противостоять всем плохим людям. Я ясно давал понять: какими бы опасными они ни были, я их не боюсь. Мысленно я без конца повторял себе, что обязан быть смелым. Впрочем, у меня и выхода другого не было. Разве могла моя газета обойти молчанием убийство Роды Кассело? И безнаказанно спустить все Дэнни Пэджиту?
У моих сотрудников редакционная статья вызвала восхищение. Маргарет заявила, что гордится своей принадлежностью к «Таймс». Уайли, все еще не оправившийся от ран, носил при себе оружие и надеялся, что ему дадут веский повод пустить его в ход.
— Давай, покажи им чертей, новобранец! — подзадоривал он меня.
Только Бэгги выражал скептицизм.
— Тебе это с рук не сойдет, — предупредил он.
А мисс Калли снова назвала меня мужественным. В следующий четверг обед продолжался всего два часа и проходил в присутствии Исава. Я начал наконец делать записи, касавшиеся их семьи, а в газете — что гораздо важнее — на сей раз обнаружилось всего три ошибки.
* * *Вскоре после полудня в пятницу я сидел у себя в кабинете один, когда кто-то шумно вломился в редакцию и с грохотом стал подниматься по лестнице. Дверь кабинета распахнулась.
— Привет! — На пороге возникла фигура с засунутыми в карманы руками, которая показалась смутно знакомой, — должно быть, мы встречались где-то здесь, в районе площади. — Есть ли у вас что-нибудь в этом роде, парень? — прогудел мужчина, вынимая из кармана правую руку и, словно связку ключей, швыряя мне через стол блестящий пистолет. Я похолодел. Пистолет, какую-то долю секунды тяжело проскользив по столу, остановился прямо напротив меня — слава Богу, дулом к окну.
Мужчина перегнулся через столешницу, протянул мощную руку и представился:
— Гарри Рекс Уоннер, рад познакомиться.
В первый момент я был слишком потрясен, чтобы двинуться или что-то сказать, но сумел взять себя в руки и позорно слабо ответил на рукопожатие. Мой взгляд не отрывался от пистолета.
— Это «смит-и-вессон» тридцать восьмого калибра, шестизарядный. Чертовски хорошее оружие. У вас есть револьвер?
Я отрицательно покачал головой. От одного названия по спине побежали мурашки.
Гарри Рекс держал в левом углу рта отвратительную черную сигару. Казалось, она висела там с утра, медленно распадаясь, как щепоть жевательного табака. Никакого дыма — сигара не была зажжена. Он уронил свое тяжелое тело в кожаное кресло, словно собирался провести здесь часа два, не меньше.
— Вы — чокнутый сукин сын, вы это знаете? — Он не столько говорил, сколько рычал. Я наконец сообразил: ко мне явился местный адвокат, тот, о котором Бэгги сказал, что он самый зловредный в округе специалист по бракоразводным делам. У Гарри Рекса было мясистое лицо, обрамленное торчащими во все стороны, как солома на ветру, коротко остриженными волосами. Допотопный помятый и засаленный пиджак цвета хаки был, вероятно, призван оповещать весь свет о том, что его хозяину на все плевать.
— И что я должен с ним делать? — поинтересовался я, взглядом указывая на пистолет.
— Прежде всего зарядить, патронов я вам дам, потом сунуть в карман и носить с собой повсюду. А когда кто-нибудь из Пэджитов выскочит на вас из кустов, стрелять прямо между глаз! — Для наглядности он ткнул себя указательным пальцем в переносицу.
— Так он не заряжен?
— Черт, конечно, не заряжен. Вы вообще что-нибудь смыслите в оружии?
— Боюсь, нет.
— Тогда советую подучиться, парень, вы слишком далеко зашли.
— Неужели дела обстоят так серьезно?
— Однажды, лет, наверное, десять назад, я вел бракоразводный процесс. Молодая жена моего клиента повадилась шастать в бордель, чтобы срубить немного деньжат. Парень, моряк, большую часть времени проводил в плавании и понятия не имел, чем она занимается. Но в конце концов все-таки узнал. Бордель принадлежал Пэджитам, один из них положил глаз на юную леди. — Сигара загадочным образом даже во время разговора оставалась на месте, только подпрыгивала в такт движению губ. — Мой клиент, убитый горем, возжаждал крови. И получил ее. Они поймали его как-то ночью и избили до полусмерти.