Последний присяжный

Большую часть того столетия, что минуло после Гражданской войны, Пэджиты содержали шерифов округа Форд. Они почти в открытую покупали их с помощью мешков денег. Маккей Дон Коули получал ежегодно сто тысяч (по слухам), а в год выборов и вовсе имел все, что пожелает. Так же щедры Пэджиты были и по отношению к другим представителям администрации и политикам. Они им платили втихую и полностью контролировали. Взамен просили немного: Пэджиты хотели, чтобы их оставили в покое на их острове.
После Второй мировой войны спрос на подпольную алкогольную продукцию стал постепенно падать. А поскольку из поколения в поколение Пэджитов учили действовать только за рамками закона, Бафорд и его семейство стали искать другие сферы запрещенной коммерции. Торговать лишь пиломатериалами было скучно: эта деятельность слишком сильно зависела от множества рыночных факторов и — что важнее всего — не приносила пачек наличности, притока которой требовала семья. Пэджиты торговали оружием, угоняли машины, мошенничали, покупали и жгли дома, чтобы получить страховку. В течение двадцати лет они содержали высокодоходный бордель на границе округа, пока тот загадочным образом не сгорел в 1966 году.
Они были людьми творческими и предприимчивыми, постоянно что-то придумывали и изыскивали новые возможности, выслеживали кого-нибудь, кого можно ограбить. Ходили слухи, порой весьма убедительные, что Пэджиты входили в объединенную мафию Дикси [5] — широко раскинувшую свою сеть воровскую банду, состоявшую из местного сброда, которая свирепствовала на Юге в шестидесятые годы. Никаких подтверждений этим слухам быть не могло, многие им и не верили, в первую очередь потому, что Пэджиты были слишком скрытны, чтобы допустить кого бы то ни было в свой бизнес. Тем не менее слухи продолжали циркулировать, и Пэджиты оставались объектами бесконечных пересудов, о них сплетничали в кафе и бакалейных лавках, расположенных вокруг главной площади Клэнтона. Героями их, разумеется, не почитали, но то, что они были местной легендой, — несомненно.
В 1967 году один из молодых Пэджитов смылся в Канаду, чтобы избежать призыва. Потом перебрался в Калифорнию, где попробовал марихуану и понял, что это — вещь.
Побыв несколько месяцев «противником войны во Вьетнаме», он затосковал по дому и тайком прокрался обратно на остров Пэджитов. С собой привез четыре фунта «дури», которой угостил своих кузенов. Тем она тоже понравилась. Парень поведал остальным, что вся страна, и в первую очередь Калифорния, курит травку как сумасшедшая. Миссисипи, как всегда, отставал от моды минимум лет на пять.
«Дурь» растет как трава, не требуя никаких затрат, ее можно собирать и отправлять в города, где на нее большой спрос. Отец парня, Джилл Пэджит, внук Кловиса, почуял безграничные возможности, и вскоре большая часть бывших пшеничных полей была засеяна коноплей. Участок земли длиной в две тысячи футов был расчищен под взлетную полосу, и Пэджиты приобрели частный самолет. Не прошло и года, как были налажены ежедневные рейсы в пригороды Мемфиса и Атланты, где Пэджиты также раскинули свою сеть. К их вящему удовольствию и с их деятельной помощью марихуана наконец вошла в моду и в южных штатах.
Производство виски почти свели на нет. С борделем было покончено. Пэджиты наладили связи с Майами и Мексикой, деньги потекли к ним рекой. В течение многих лет никто в округе Форд понятия не имел, что Пэджиты торгуют наркотиками. А когда узнали, их все равно не удалось схватить за руку. Ни один из Пэджитов никогда не представал перед судом по обвинению в каком бы то ни было преступлении, связанном с наркотиками.
Более того, ни один из Пэджитов вообще никогда не подвергался аресту. Подумать только: сто лет подпольно производить виски, воровать, заниматься контрабандой оружия, контролировать игорный бизнес, проституцию, изготавливать фальшивки, подкупать, даже убивать — и ни одного ареста. Они были ушлыми людьми, действовали исключительно осторожно, обдуманно и умели выжидать.
А потом Дэнни Пэджит, младший сын Джилла, был арестован за изнасилование и убийство Роды Кассело.
 
Глава 4
На следующий день мистер Диси рассказывал мне: удостоверившись в том, что Рода мертва, он оставил ее в качалке на террасе, а сам пошел в ванную, разделся и, встав под душ, наблюдал, как смываемая с него кровь соседки стекает в слив, после чего, переодевшись в рабочий комбинезон, стал ждать полицию и «скорую», держа под прицелом соседский дом и готовый стрелять, если заметит там хоть малейшее шевеление. Но никакого шевеления не было, ни единого шороха оттуда не доносилось. Потом он услышал приближающийся звук сирены.
Его жена уложила детей в дальней спальне и, укрыв одеялами, легла рядом, охраняя их покой. Майкл все время спрашивал о маме и о том, кто был тот мужчина. Тереза же была слишком перепугана, чтобы говорить. Она лишь дрожала, словно замерзла, сосала палец и время от времени издавала нечленораздельный звук — не то стон, не то мычание.
Очень скоро Беннинг-роуд ожила, повсюду замигали красные и синие проблесковые маячки. Прежде чем увезти, тело Роды сфотографировали под разными углами. Вокруг ее дома поставили оцепление. Действиями помощников руководил сам шериф Коули. Не выпуская из рук ружья, мистер Диси сделал заявление сначала следователю, потом шерифу.
Вскоре после двух часов ночи явился помощник шерифа и сообщил, что врач считает необходимым привезти детей на обследование. Они сели на заднее сиденье патрульной машины: Майкл, тесно прижавшись к мистеру Диси, Тереза — на коленях у миссис Диси. В больнице малышам дали легкое успокоительное и поместили в отдельную палату. Сестры принесли им молока с печеньем и не оставляли одних, пока дети не заснули. На следующий день приехала сестра Роды из Миссури и увезла племянников с собой.
* * *
Телефон зазвонил за несколько секунд до полуночи. Это был Уайли Мик, наш фотограф. Он узнал о происшествии по каналу полицейской связи и уже слонялся перед зданием тюрьмы, ожидая, когда привезут задержанного. В крайнем возбуждении он сообщил, что там полно полиции и мне необходимо срочно приехать. «Давай скорее сюда, — торопил он меня. — Это может стать настоящей бомбой!»
В то время я жил над старым гаражом, примыкавшим к разрушающемуся, но все еще величественному викторианскому зданию, известному как дом Хокутов. Его населяла орда престарелых Хокутов: три сестры и брат, которые по очереди выступали в роли моих хозяев. Их усадьба — пять акров земли — находилась всего в нескольких кварталах от центральной площади Клэнтона и вот уже сто лет представляла собой семейный капитал. Она заросла деревьями, запущенными цветочными клумбами, дебрями вымахавших сорняков, и во всех этих джунглях водилось столько зверья, что в пору было официально объявить ее охотничьими угодьями. Кролики, белки, скунсы, опоссумы, еноты, мириады птиц, зеленые и черные змеи всевозможных размеров — не ядовитые, как меня заверили, — и десятки кошек. Но — никаких собак. Хокуты собак ненавидели. Каждая кошка имела имя, и главным пунктом в моем устном договоре найма было требование уважать их.
Я уважал. Моя четырехкомнатная квартира на чердаке была просторной, чистой и обходилась в смешную сумму — пятьдесят долларов в месяц. Если хозяева желали, чтобы за такую щадящую арендную плату я уважал их котов, я был готов это делать.
Глава семьи, врач Майлс Хокут, несколько десятков лет практиковавший в Клэнтоне, был человеком эксцентричным. Мать умерла во время родов, и, согласно местной легенде, после ее смерти доктор Хокут стал болезненно трястись над детьми. Чтобы оградить их от внешнего мира, он состряпал самую невероятную ложь, когда-либо слыханную в округе Форд: объяснил детям, будто проклятие безумия родовое, коренится в глубине веков, поэтому они никогда не должны жениться и выходить замуж, чтобы не плодить идиотов. Дети боготворили отца, верили ему, и, вероятно, в какой-то мере он внушил им веру в собственную психическую неполноценность. Ни один из них не связал себя узами брака. Сыну, Максу Хокуту, когда он сдал мне квартиру, был восемьдесят один год. Близнецам Вилме и Джилме — по семьдесят семь, а Мелберте, «малышке», семьдесят три, и уж она-то была совершенно чокнутой.