Договор крови
— Хороший вопрос. Будь я проклят, если бы знал.
— Вот оно как? Тебе стоило бы вспомнить, что смерть близких на людей воздействует по-разному. Я помню, когда умер мой дядя, тетушка выглядела абсолютно спокойной, распоряжалась на похоронах, словно на встрече родственников. А спустя две недели — бабах! Прямо-таки развалилась на части. И кузен моей жены...
— Дэйв.
— Что?
— Позже расскажешь.
— Ох, и верно. Слушай, Кэнтри говорит, что ты можешь пробыть здесь столько времени, сколько понадобится. Он сказал, что мы легко сможем какое-то время обойтись и без тебя.
— На редкость порядочный поступок!
— Да он просто святой. Сообщи мне, когда все утрясется.
— Непременно, дружище. — Повесив трубку, Майк обернулся и встретил свирепый взгляд подруги. — Ну что ты злишься? Наш Том Чен получил рекомендацию от некоего доктора Дабира Рашида, с медицинского факультета Королевского университета. Нельзя ли предположить, что это один из псевдонимов доктора Брайт?
— Нет. Я встречалась вчера с доктором Рашидом, — Вики резко прошла через всю комнату и рухнула на диван. — Прелестный старикан достиг мафусаилова возраста и не знает точно, на каком он свете. Я полагаю, здесь он на постоянной штатной должности.
Селуччи от неожиданности ударился бедром о телефонный столик и зашипел от досады.
— Хочешь сказать, что этого Рашида легко ввести в заблуждение и попросить об услуге, причем никто об этом знать не будет?
— Именно так, — резко сказала Вики, поправив очки на переносице. — Причем даже если он и вспомнит, что давал рекомендацию некоему Тому Чену, ни за что не сможет вспомнить, кто его об этом просил.
— В таком случае придется стимулировать его память.
Вики фыркнула.
— Шок может убить старую развалину.
— Никогда не знаешь заранее. Рекомендация включала просьбу, чтобы Чен прошел четырехнедельный испытательный срок именно у Хатчинсона; чем больше подробностей, тем вероятнее, что хотя бы одна попадет в цель.
— Верно. — Схватив с дивана зеленую парчовую подушку, она швырнула ее к дальней стене. — Господи, Майк, почему все так сложно?
Еще один интересный вопрос.
— Я не знаю. Вики, быть может...
Голос Майка замер, когда он увидел, как внезапно побледнело лицо подруги.
— Вики? Что случилось?
— Четырехнедельный испытательный срок. — Руки дрожали так сильно, что ей никак не удавалось сцепить пальцы вместе, и она стиснула ладони в кулаки и прижала их к бедрам. — Моей матери оставалось прожить полгода. — Женщине с трудом удалось протолкнуть эти слова сквозь сжатое спазмом горло. — Они не могли постоянно держать своих людей в этом похоронном бюро. — Как случилось, что она не поняла это раньше?! — Моя мать должна была умереть за те четыре недели. — Она обернулась и встретилась взглядом с Селуччи. — Ты понимаешь, что это значит?
Он прекрасно это понимал.
— Моя мать была убита, Майк. — В ее голосе зазвучала холодная сталь. — А кто оказался рядом с моей матерью за несколько секунд до ее смерти?
Он обернулся назад и схватил телефонную трубку.
— Я думаю, мы напали на след. Вот теперь-то детектив Фергюсон будет вынужден нас выслушать...
— Нет, — решительно возразила Вики. — Сначала необходимо найти Генри. Как только он будет в безопасности, наступит ее очередь. Не раньше.
Она не собиралась потерять Генри, как уже потеряла свою мать.
Глава 12
Как только день, отступая, освободил его и он вновь обрел ощущения, Генри пришлось бороться с паникой, охватившей его сознание; он все еще оставался заключенным в стальном гробу, его обволакивала отвратительная вонь извращенной смерти и резкий запах его собственного страха. Он не смог справиться с собой и предотвратить первые два удара по своду из непреодолимого металла, обитого мягкой тканью, но ему удалось справиться с третьим. Когда сознание вернулось к нему полностью, вместе с ним он вновь обрел самообладание. Он вспомнил о своих бесплодных попытках освободиться предыдущей ночью и понял, что его физической силы будет недостаточно, чтобы выбраться из этой ловушки.
В голове проплывали лица: молодой человек, удушенный совсем недавно; взрослый мужчина, умерший давно, но не мертвый и не живой; молодая женщина, белобрысая, с бледной кожей и ничего не выражающими глазами. Вампир сглотнул, распробовал крохотную каплю крови, каким-то образом оказавшуюся в его ротовой полости, и чуть не потерял сознание от пробудившегося голода.
Голод был слишком силен, чтобы с ним можно было справиться. Фицрою едва удавалось удерживаться на тонкой грани между неодолимым голодом и самообладанием.
Он насытился в предыдущую ночь. Этого должно было быть достаточно, чтобы контролировать свой голод. Внезапно вампир обнаружил, что кто-то снял с него плащ и рубашку и не позаботился надеть что-то взамен. И поскольку он был раздет допояса, то различил на коже следы дюжины уколов.
«Я вовсе не желаю, чтобы меня привязали к столу до конца жизни, — ничуть не более, чем чтобы мне отрубили голову, а рот набили чесноком».
Он пришел к такому выводу, несколько шутливому, более года тому назад. Теперь Генри не находил в подобной позиции так уж много смешного. На протяжении дня кто-то, по-видимому, проводил над ним эксперименты. Днем он был лишен сознания и беспомощен. А ночью был пленником.
Паника возобладала, и темно-красный прилив голода захлестнул его.
Во второй раз за эту ночь вернулось сознание, принеся с собой ощущения боли и изнеможения: настолько всепоглощающие, что Фицрою едва удалось расправить сведенные конечности. Даже думать было мучительно больно. Крики, которых, судя по всему, никто не слышал, надорвали горло. Тело, покрытое синяками на локтях и коленях, протестовало против любого движения. Два пальца на левой руке были сломаны, кожа на суставах кровоточила. С последними, как ему показалось, остатками сил вампир вправил кости сломанных пальцев и лежал, задыхаясь, стараясь не вдыхать омерзительный запах.
«Эти люди взяли у меня столько крови, что можно предположить, они знают, кто я такой».
Голод наполнил его узилище пульсацией темно-красной жажды, нараставшей в моменты слабости. Вскоре слабость отступит, и голод один будет властвовать над его телом и разумом.
* * *За все семнадцать лет Генри никогда не оказывался в такой полной тьме, и, вопреки запомнившимся заверениям Аннабель, начал поддаваться панике. Паническое состояние лишь возросло, когда он попытался приподнять крышку склепа и обнаружил, что не может сдвинуть ее с места. Над ним оказался не каменный свод, а грубо оструганная древесина, столь тесно сковавшая его со всех сторон, что грудь, вздымавшаяся и опадавшая при дыхании, задевала доски.
Он не имел ни малейшего представления, как долго здесь находился, парализованный ужасом; яростный голод был готов разодрать его внутренности, но ему удавалось сохранить разум посредством...
* * *— Нет. — У него хватило сил протестовать всего лишь шепотом, недостаточным, чтобы стереть воспоминания. Ужас, охвативший его при первом пробуждении, когда он оказался погребенным не в усыпальнице их семейства, а в обычной могиле, почти растерзанный голодом, и теперь мог овладеть им полностью, если он ему это позволит. — Вспомни все, что осталось, если ты вообще в состоянии хоть что-либо вспоминать.
* * *...Он слышал, как вонзалось в землю над ним лезвие лопаты, шум, в сотни тысяч раз превышавший тот, каким он, скорее всего, должен был ощущаться.
— Генри!
Голод резко выплеснулся в направлении голоса, вынося его на гребне волны.
— Генри!
Его имя. Это она его звала. Он ухватился за звук, ставший единственный его надеждой.
— Генри, ответь мне!
Хотя голод захлестывал его сознание, он сумел выговорить:
— Аннабель...
Затем, протестуя, взвизгнули гвозди, и откинулась крышка гроба. Бледные руки, сильные, нежные руки обвили его, сдерживая рвущуюся наружу ярость. Грубую домотканую холстину сорвали с него, обнажив алебастровую кожу, она прижала его к груди, и он смог насытиться кровью, изменившей его природу, защищенный от света шелковым занавесом черных как смоль волос.