Гавана

И все же он не сомневался: слева поставлена приманка для отвода глаз, а справа выстроена западня. Он знал, что должен принять решение, начать контригру, проявить упорство и агрессивность. Поэтому...
– Нет, нет, нет! – резко выкрикнул старший. – Ты что, ничему не научился за все эти дни? Спал? Мечтал невесть о чем? Ах, ну какой же ты болван!
– Но, сэр, – возразил двадцатишестилетний Кастро, – мне показалось, что...
– Хватит тянуть, ходи, а то мне уже скучно.
Кастро сделал ход. Старший резким, явно презрительным движением передвинул фигуру почти одновременно с ним, и сразу же после этого ответа Кастро увидел брешь в своей обороне, увидел, как непредвиденный им удар разрывает всю его позицию, и почувствовал, что азарт покидает его.
– Проклятье! – воскликнул он. – Играем заново.
– Сначала доиграй эту партию, балбес.
На это ушло совсем немного времени: три хода, и он в шестой раз подряд и в девятый раз за десять дней получил мат. Наградой за все усилия была лишь одна ничья, да и та, честно говоря, случайная.
– Надо иметь чутье на такие вещи, – спокойно произнес победитель. – Может быть, шахматы вообще не для тебя. Здесь нет никакой возможности произнести речь или выступить по радио. Не исключено, что именно в этом ты по-настоящему силен. Это не слишком высокий талант, но, я думаю, человек должен полностью использовать то, что ему дано. А разбираться в событиях и принимать решения оставим более толковым людям.
– Нет-нет, – жалобно возразил младший, – я толковый. Вы увидите, что... – Он умолк, не закончив фразы, и продолжил после паузы: – Ведь это было в прошлом году. Откуда вы знаете, что я выступал по радио? Вы не с Кубы.
– Да так, знаю кое о чем. И одно знаю совершенно точно: когда играешь в шахматы, нужно больше ворочать мозгами. Было бы куда разумнее начать именно с них, а не с речей, где тебе платят аплодисментами, а к вечеру оказывается, что ты так и не создал ничего ощутимого. О чем я тебе все время толкую? Не торопись. Из-за этого ты всегда нарываешься на резню.
– По крайней мере это славная гибель, – ответил молодой человек.
– Тебе когда-нибудь доводилось видеть настоящую резню? – спросил старший.
– Нет, – признался Кастро.
– Ну а мне доводилось. Ничего привлекательного. И уж конечно, ничего славного. Уродливое, кровавое, жалкое, отвратительное, безнадежное дело. Именно так заканчиваются все большие кампании, если они недостаточно хорошо готовятся и управляются.
– Кто вы такой? – спросил Кастро. – Вы появляетесь неизвестно откуда, и вдруг мы с вами начинаем каждый день играть в шахматы. Вы говорите на нашем языке совершенно свободно и с европейским акцентом. Вы учили испанский язык в Испании.
– Совершенно верно, в Испании.
– В тридцать шестом – тридцать девятом. И видели там резню?
– Мне, увы, пришлось увидеть много резни. Слишком много. Надеюсь, больше не доведется.
Собеседники сидели под пальмами в парке Сан-Франциско, в Старой Гаване, неподалеку от стойки, где готовили кофе, неподалеку от чистильщика обуви, неподалеку от целой эскадры продавцов различных бутылок с крепкими и легкими напитками, неподалеку от пары шлюх, отдыхавших после трудового утра, неподалеку от женщины, скручивавшей сигары, рядом со множеством расхаживавших по газонам чаек. Солнце пекло, но освежающий бриз, тянувший от находившейся невдалеке гавани, играл пальмовыми листьями и охлаждал кожу, мгновенно осушая выступавший пот.
– Думаю, что вы прибыли издалека, чтобы встретиться со мной, – сказал Кастро. – Могу сказать совершенно точно, что вы интересовались мной с самого начала. Это мне было сразу ясно.
– У меня есть кое-какой практический опыт. Возможно, ты захочешь выслушать мои советы. А когда-нибудь в будущем, обретя мудрость, ты, может быть, и последуешь какому-нибудь из них.
– Откуда вы?
– Разве это имеет значение? Какая разница, если мы с тобой верим в одни и те же вещи и, возможно, в одни и те же методы.
Парень завел заученную декламацию о своих убеждениях. А Спешнев тем временем пристально смотрел на него, пытаясь разгадать собеседника, и видел лишь хорошо знакомый тип – такие люди во множестве появлялись во время революций и войн по всему миру. Оппортунист, имеющий в характере и заметную ленцу, и очевидную склонность к насилию. Не слишком блестящий, но достаточно умный для того, чтобы нажить себе серьезные неприятности. Неплохо подвешенный язык, но ни настоящего характера, ни цельности. Не видит ничего, кроме себя, но готов использовать жаргон борьбы ради своей собственной личной карьеры.
Разумеется, Спешнев изучал документы. Мальчишка Кастро – кубинец только в третьем поколении, его отец был сыном испанского солдата, который, когда испанцы в тысяча восемьсот девяносто девятом убрались с острова, предпочел не возвращаться в старую страну, а остаться в новой. Он был галисийцем, из той суровой области на севере Испании, откуда вышло много конкистадоров и других людей, отличавшихся жестокостью и алчностью. Но пока что Спешнев не получил никаких подтверждений того, что потомок солдата обладал той же силой духа. Пока что за ним числились, если не считать речей, одни лишь шалости: он играл в организацию демонстраций против американского госсекретаря в сорок восьмом году, затем перешел к подготовке совершенно безумной кампании по освобождению доминиканцев из-под власти диктатора Трухильо и бросил дело, когда запахло жареным. Все вопросы пока оставались без ответа.
Это был один из тех многочисленных парней, которые либо заканчивают свои дни подвешенными за ребро на мясницком крюке в застенках тайной полиции, либо идут на сделку с совестью, изменяют, превращаются в пародию на самих себя, становятся предателями за несколько долларов за несколько дней мнимой свободы.
Наделен ли он стальной, несгибаемой волей? Сможет ли убить и не умереть потом от мук совести? Будет ли способен шпионить, пытать, запугивать, предавать ради успеха великого дела? Кто мог это знать наверняка? А вдруг он отступит перед гнилой буржуазной моралью своего отца, мелкого землевладельца из провинции Орьенте, который умеренно преуспевал, пресмыкаясь перед американскими властителями?
И вот перед ним, размахивая руками, распинался этот мальчишка – гремучая смесь из дарования, амбиций и сумятицы в мыслях, чересчур романтичный, чтобы это пошло на пользу хоть кому-нибудь, и прежде всего ему самому. Он мог обладать всеми необходимыми качествами, а Спешнев мог оказаться в состоянии помочь ему. Но сегодня, сейчас, кто скажет, так это или не так?
– Позволь мне еще одно замечание, – резко, менторским тоном произнес Спешнев, решивший указать своему подопечному на очередной недостаток. – Тебе явно не хватает любопытства. День за днем, раз за разом я обыгрываю тебя. Ты же не задаешься вопросом, почему так происходит, не пробуешь новую тактику, не думаешь, не совершаешь рассчитанных жертв. Ты атакуешь, атакуешь и атакуешь. В атаке видишь романтику. А это лучший способ умереть молодым и разочарованным.
– Я следую зову сердца.
– А-ах! У меня от тебя уже голова болит. Так много страсти и так мало мысли. Нужно твердо идти к той цели, которая достижима в данный момент. Место в законодательном собрании, колонка в газете, одобрение старшего товарища... Тянись к людям, и к тебе тоже потянутся. Под крыльями других ты сможешь вырасти. Все великие революционеры это знали. А сегодня ты показал только то, что ничего не знаешь.
Теперь Кастро спокойно сносил оскорбления. Кого-нибудь другого он не задумываясь убил бы за подобные слова, этот тощий старый коршун, несомненно, знал кое-что полезное.
– Так что подумай. Подумай о человеке, который сможет помочь тебе.
– Хмм... – протянул Кастро. – Я знаю такого человека. Может быть, мне стоит пойти повидаться с ним и попробовать заключить стратегический союз.
– Превосходное начало.
– Его зовут Леон Лемус.
– Я должен знать, кто такой сеньор Лемус?
– Он лидер движения. Он возглавлял Социалистическое революционное движение в сороковые годы и отчаянно боролся за то, чтобы изменить положение вещей. У него и сейчас большая сила.