Мастер-снайпер

Но специалисты по баллистике сказали, что это невозможно. Ни один человек не может так хорошо стрелять, не видя цели. Здесь должно было быть какое-то замаскированное освещение. Радар? Маловероятно, так как радары все еще очень примитивны и лучше всего работают в воздухе, где можно увидеть только самолеты и пространство. На флоте каким-то образом используют звук, кто-то рассказывал про гидролокаторы. Может быть, немцы нашли способ слышать цель. Сверхчувствительные микрофоны?
— А что, если этот парень просто может видеть в темноте? — предположил Роджер.
— Спасибо, Роджер. Ты нам очень помог, — огрызнулся Литс.
Но даже если он может видеть, то каким образом он поражает цели? Четыреста метров — это большое расстояние. Если он хочет поразить цель на таком расстоянии, то ему надо воспользоваться высокоскоростными зарядами. А когда такой заряд проходит сверхзвуковой барьер, хлоп! Литс это и сам прекрасно помнит. К тому же ему известно, что этот малый стрелял сверхскоростными зарядами 7.92 миллиметра [13]. Могли ли немцы сделать их бесшумными? Конечно, сделать бесшумным выстрел не составляет особого труда; но сделать бесшумной пулю нельзя! Пуля издает звук.
Так как же, черт подери, они это делают?
Это приводило его в ужас.
Кто же будет целью?
Тут должна быть какая-то значимая фигура. Если выяснить, что это за фигура, все остальное можно очень легко распутать. В своих догадках Литс пришел к единственному заключению: это должна быть группа людей. Иначе зачем Реппу упражняться на групповой цели и зачем использовать тридцати зарядный STG-44, а не прекрасный пятизарядный карабин «Кар-98», нарезное, дальнобойное оружие, которое немцы в этом столетии производили миллионами?
Однако убийство кого бы то ни было не принесет им большой пользы, разве что это будет сделано из чистой мести. Конечно, можно убить Черчилля, убить Сталина. Но это не повлияет на исход войны. Убить обе палаты парламента, конгресс и сенат, президиум и политбюро — это ничего не изменит. Германия все равно будет раздавлена. Останутся большие люди, которые будут продолжать дергать за веревочки.
Но, черт подери, немцы не просто собираются убить кого-то — СС прилагает огромные усилия, требующие в эти тяжелые дни привлечения всех возможных ресурсов, для того чтобы убить еще несколько человек.
Что бы это могло значить? Уже и так убиты миллионы, миллионы людей мертвы. Кого они так ненавидят, что хотят убить, даже погибая сами?
До кого они хотят добраться, даже стоя на краю могилы?
Именно на этом месте и заканчивалась информация, предоставленная Шмулем. За исключением одного момента.
Литс сидел один в кабинете, заработавшись до позднего вечера. В этот день работа с евреем прошла не совсем хорошо. Он начал буксовать. Похоже, он не очень-то беспокоился о своих новых союзниках. Он был мрачным маленьким болванчиком, сварливым, раздражительным, нелепо выглядевшим в новой американской одежде. Сейчас он вернулся в свою больницу, Тони ушел на какую-то конференцию, Родж колотил мячиками об стенку, а Литс, нянча свою больную ногу, сидел здесь, среди скомканных листов бумаги, книг, разного хлама, фотографий, карт, и старался не думать о Сьюзен.
Литс выдвинул ящик стола и достал оттуда папку. На ней было написано: «Репп (имя неизвестно), немецкий офицер СС, главный подозреваемый», и хотя содержание папки было довольно отрывочным, все же оно скрывало в себе одно настоящее сокровище. Литс открыл папку, и оттуда на него бесцветными глазами уставился Репп. Это была копия с газетной фотографии 1936 года. Длинное молодое лицо, ничем особым не выделяющееся, темные, коротко подстриженные волосы, высокие скулы.
Еврей назвал его мастер-снайпером.
Литс не позволял себе часто рассматривать фотографию. Он не хотел, чтобы она стала для него слишком привычной, слишком знакомой. Он хотел каждый раз смотреть на нее свежим взглядом, никогда не воспринимать ее как нечто само собой разумеющееся. Литс знал, что смотреть на этого парня как на что-то давно примелькавшееся будет большой ошибкой.
Они показали эту фотографию Шмулю.
Тот посмотрел на фотографию и вернул ее им.
— Да, это он.
— Репп?
— Да. Конечно, здесь он намного моложе.
— Мы полагаем, что он был замешан в военных преступлениях против британских военнопленных в тысяча девятьсот сороковом году во Франции, — пояснил Аутвейт, который и принес эту папку. — Один из раненых, которому удалось выжить, назвал два имени. Среди них был Репп. Тогда следователи порылись в запасниках Британского музея и нашли вот эту фотографию из спортивного раздела «Illustrierter Beobachter» [14], довоенного нацистского издания. Похоже, этот парень входил в немецкую команду по стрельбе из мелкокалиберной винтовки. Выживший пленный опознал его по этой фотографии. Так что у нас давний интерес к господину Реппу.
— Надеюсь, вы арестуете его или как там у вас это называется, — сказал Шмуль. Он вынужден был вернуться к теме Реппа, но в конце концов добавил только: — Он солдат. Довольно спокойный человек, держит под контролем себя и других. Я не сумел проникнуть в его душу. Евреи никогда не понимали людей такого сорта. Не могу даже вообразить, что он из себя представляет, что у него на уме, какими глазами он смотрит на мир. Он пугает меня. Пугал тогда. Пугает и теперь, в этой комнате. Он не знает, что такое горе.
Хотя Шмуль и не хотел понимать Реппа, именно это было сейчас основной задачей Литса. Он пристально уставился на фотографию. Под ней стояла простая подпись: «Кадет Репп, один из наших образцовых немецких спортсменов, имеет большое будущее в стрелковых состязаниях».
Прошел еще один день, и снова вяло тянулся очередной допрос. Проведя в предыдущий вечер столько времени над фотографией немца, Литс чувствовал себя совсем разбитым. По запросу Тони очередная группа аналитиков отправилась в Британский музей просматривать немецкую периодику, надеясь, что там может всплыть что-нибудь новое. Таким образом, этот аспект тут же выскользнул из рук Литса, и вместо этого перед ним теперь сидел все тот же еврей, который выглядел хуже, чем обычно. В первые дни, проведенные у союзников, когда его до отвала кормили легкой пищей, с навязчивым энтузиазмом заботились о нем, возможно, даже слегка льстили ему, он несколько оживился. Но по мере того как проходило время, Литс начал чувствовать, что они теряют его. А в последнее время он стал замкнутым, на вопросы отвечал ворчливо, с причитаниями. Литс слышал, что у него иногда случаются ночные кошмары и он кричит: «Ost! Ost!» (восток, восток); из всего этого американец сделал вывод, что еврей прошел через тяжелые испытания. Но, черт подери, он ведь вышел из них, верно? Литс был воспитан не в том духе, чтобы сочувствовать унынию. Он не терпел трагических взглядов на жизнь, а когда сам порой впадал в мрачное состояние духа, то при этом остро ненавидел себя.
Что там ни говори, но сейчас не только еврей вел себя недружелюбно, но и сам Лиге чувствовал себя больным. По меньшей мере, он простудился.
— Вы выглядите просто ужасно, — заявил Роджер в редком для него порыве человеческого сострадания, хотя, что касается несчастья другого человека, он вряд ли был убедителен.
— Англичане предпочитают держать комнаты прохладными, — заметил бывший узник.
— Роджер, затопи обогреватель, — раздраженно сказал Литс, которому не терпелось вернуться к главному сегодняшнему делу — очередному обсуждению смысла слов «человек с дубом».
Что-то пробормотав, Роджер поплелся к обогревателю и загромыхал там.
— Здесь почти сорок градусов, — сказал он в пространство.
Шмуль снова шмыгнул носом, прочистил свой саднящий нос в тряпочку и выбросил ее в корзину для бумаг.
— Мне бы хотелось получить обратно мою шинель. Немецкую. По крайней мере, они делают их теплыми. Эту насквозь продувает.