На высотах твоих

— Команда собрана, капитан? — спросил представитель иммиграционной службы. Капитан Яабек коротко кивнул.
— Следуйте за мной, пожалуйста.
Процедура была давно знакома, и команде не нужно было никаких приказов, чтобы собраться у офицерской кают-компании в средней части судна. Она выстроилась у ее дверей, офицеры ждали внутри.
Стабби Гэйтс подтолкнул локтем Анри Дюваля, обращая его внимание на проходившую мимо них группу во главе с капитаном.
— Вот эти типы — самые главные начальники, — пробурчал Гэйтс. — Они скажут, можно ли тебе на берег. Анри Дюваль повернулся к старшему товарищу:
— Я хорошо постараться, — сказал он вполголоса. На смену прежнему унынию пришел мальчишеский энтузиазм. — Я стараться работать. Может быть, получится остаться.
— Вот это дело, Анри! — подбодрил его Гэйтс. — Никогда не сдавайся.
В кают-компании для офицера иммиграционной службы был приготовлен столик и стул. Он уселся и стал просматривать переданный ему капитаном машинописный список команды.
В другом углу кают-компании таможенник перелистывал грузовой манифест.
— Тридцать человек команды, включая офицеров, и один заяц, — объявил представитель иммиграционной службы. — Правильно, капитан?
— Да, — кивнул капитан Яабек.
— Где он к вам подсел?
— В Бейруте. Его зовут Дюваль, — пояснил капитан. — Он у нас уже давно. Даже слишком.
Выражение лица офицера иммиграционной службы оставалось бесстрастным.
— Так. Сначала командный состав. — Он кивком головы пригласил первого помощника капитана, который подошел к столику, протягивая шведский паспорт.
После командиров в кают-компанию по одному потянулись матросы. Беседа с ними была непродолжительной. Имя, гражданство, место рождения, несколько поверхностных вопросов. Затем каждый из них переходил к таможеннику.
Дюваль подошел последним. Вопросы, которые задавал ему сотрудник иммиграционной службы, были уже не столь поверхностными. Он отвечал на них серьезно и вдумчиво, с трудом подбирая английские слова. Несколько матросов, среди них и Стабби Гэйтс, задержались в кают-компании, прислушиваясь к беседе.
Да, его имя Анри Дюваль. Да, он тайком пробрался на судно. Да, в Бейруте, Ливан. Нет, он не ливанский гражданин. Нет, паспорта у него нет. И никаких других документов тоже нет. У него никогда не было паспорта. Свидетельства о рождении тоже никогда не было. У него никогда не было никаких документов. Да, он знает, где родился. Французское Сомали. Мать француженка, отец — англичанин. Мать умерла, отца он никогда не видел. Нет, он не может представить доказательства того, что говорит правду. Да, ему отказали в разрешении на въезд во Французское Сомали. Нет, сомалийские власти не поверили его утверждениям. Да, в других портах ему запрещали сходить на берег. В каких? Их было столько, что он все не помнит. Да, он уверен, что у него нет никаких документов. Никаких.
Это было повторением тех же вопросов, которые ему задавали во многих других местах. К концу собеседования надежда, мимолетно осветившая лицо молодого человека, сменилась унынием и подавленностью. Но он все же предпринял еще одну попытку.
— Я работать, — Дюваль не сводил умоляющих глаз с лица сотрудника иммиграционной службы, ища сочувствия. — Пожалуйста — я уметь хорошо работать. Работать в Канаде.
Он выговорил последнее слово с запинкой, словно недостаточно хорошо заучил, как оно произносится.
— Только не в Канаде, — покачал головой офицер иммиграционной службы и обратился к капитану Яабеку:
— Я выдам ордер на арест вашего зайца, капитан. Вы отвечаете за то, чтобы он не сошел на берег.
— Об этом мы позаботимся, — заверил его агент судоходной компании.
Сотрудник иммиграционной службы кивнул:
— Остальные свободны.
Задержавшиеся в кают-компании матросы потянулись к выходу, но Стабби Гэйтс шагнул к офицеру иммиграционной службы.
— Можно на пару слов, начальник?
— Да, — ответил удивленный офицер. У выхода произошла заминка, и несколько матросов вернулись в кают-компанию.
— Насчет нашего Анри.
— А что насчет него? — в голосе сотрудника иммиграционной службы зазвучало раздражение.
— Да понимаете, Рождество ведь через пару дней, а мы будем в порту, так кое-кто из нас тут подумал, может, возьмем Анри с собой на берег, на один вечер.
— Я ведь только что сказал, что ему придется оставаться на судне, — резко оборвал офицер.
— Да знаем мы это все, — повысил голос Стабби Гэйтс. — Неужели на какие-то чертовы пять минут нельзя забыть о ваших треклятых запретах?
Гэйтс не хотел горячиться, но не совладал с обычной моряцкой неприязнью к береговым крысам, особенно начальникам.
— Ну, все, хватит! — зло сверкнул глазами сотрудник иммиграционной службы.
Капитан Яабек неспешно выступил вперед. Матросы в кают-компании замерли в напряженном ожидании.
— Тебе, педику тупому, может, и хватит, — в ярости сорвался Стабби Гэйтс, — а когда мужик почти два года не сходил с посудины, да тут еще ваше Рождество хреново…
— Гэйтс, — спокойно, но властно одернул его капитан. — Все, кончили.
Наступило молчание. Залившийся краской офицер иммиграционной службы взял себя в руки. С сомнением глядя на Стабби Гэйтса, он спросил:
— Вы хотите сказать, что этот Дюваль не был на берегу два года?
— Ну, не совсем два, — с невозмутимым спокойствием вмешался капитан. Он говорил на хорошем английском с едва уловимым норвежским акцентом. — С тех пор как этот молодой человек очутился на моем судне двадцать месяцев назад, его ни в одной стране не пускали на берег. В каждом порту, повсюду мне говорили одно и то же: “У него нет паспорта, нет документов. Поэтому он не может расстаться с вами. Он ваш”, — Капитан вопрошающим жестом поднял свои здоровенные ручищи моряка. — Что же мне теперь, скормить его рыбам только потому, что ни одна страна его не принимает?
Напряжение в кают-компании спало. Стабби Гэйтс отступил к стене, храня молчание из уважения к капитану.
Смягчившись, офицер иммиграционной службы с ноткой сомнения произнес:
— Он утверждает, что француз. Родился во Французском Сомали.
— Верно, — согласился капитан. — Но французы, к сожалению, тоже требуют документы, а у него их нет. Дюваль клянется, что у него никогда не было никаких документов, и я ему верю. Он честный человек и хороший работник. Что-что, а уж это за двадцать месяцев понять можно.
Анри Дюваль вслушивался в их диалог, с надеждой переводя глаза с одного на другого. Сейчас его напряженный взгляд остановился на сотруднике иммиграционной службы.
— Очень сожалею. Он не может остаться в Канаде. — Офицеру, похоже, было не по себе. Несмотря на внешнюю суровость, он не был злым человеком, и порой ему хотелось, чтобы правила, которым приходилось следовать в его работе, не были столь жесткими. Почти извиняющимся тоном он добавил:
— Боюсь, я ничего не могу сделать, капитан.
— Даже одну ночку на берегу? — с упрямством типичного кокни сделал еще одну попытку Стабби Гэйтс.
— Даже этого, — в голосе офицера послышалась непререкаемая решительность. — Сейчас выпишу ордер на арест.
После швартовки прошел уже целый час, и вокруг судна начали сгущаться сумерки.
 
Глава 4
Часов в одиннадцать вечера по ванкуверскому времени, то есть примерно два часа спустя после того, как премьер-министр в Оттаве отошел ко сну, к темному пустынному пирсу Пуант под проливным дождем подъехало такси.
Из него вышли двое: репортер и фотограф газеты “Ванкувер пост”.
У репортера, Дана Орлиффа, грузного мужчины далеко за тридцать, были грубоватое широкоскулое лицо и спокойные расслабленные манеры, что придавало ему обманчивое сходство с дружелюбным простодушным фермером и уж никак не указывало, что за этой внешностью скрывается преуспевающий и порой беспощадный журналист. В отличие от него фотограф Уолли Де Вир, тощий верзила — больше шести футов [12], отличался быстрыми и порывистыми нервными движениями и нес на себе печать несгибаемого пессимизма.