За рекой, в тени деревьев
— Ну и холодно же там будет!
— Наверно, — сказал полковник, надел плащ и поглядел на себя в большое зеркало, надвигая фуражку. — Ну и уродина! — сказал он в зеркало. — Вы когда-нибудь видели более уродливое лицо?
— Да, — сказал Арнальдо. — Мое, каждое утро, когда бреюсь.
— Нам обоим лучше бриться в темноте, — сказал полковник и вышел.
ГЛАВА 9
Когда полковник Кантуэлл шагнул за порог гостиницы «Гриттипалас», солнце уже заходило. На той стороне площади еще было солнечно, но там дул холодный ветер, и гондольеры предпочли укрыться под стенами «Гритти», пожертвовав остатками дневного тепла.
Отметив это про себя, полковник пошел направо по площади до угла мощеной улицы, сворачивавшей тоже вправо. Там он задержался и поглядел на церковь Санта-Мария-дель-Джильо.
"Какое красивое, компактное здание, а в то же время так и кажется, что оно вот-вот оторвется от земли. Никогда не думал, что маленькая церковь может быть похожа на «Р-47» 25. Надо выяснить, когда она была построена и кто ее строил. Ах, черт, жаль, что я не могу всю жизнь бродить по этому городу. Всю жизнь? — подумал он. — Вот умора! Умереть можно от смеха. Подавиться от смеха. Ладно, брось, — сказал он себе. — На похоронной кляче далеко не уедешь.
К тому же, — думал он, разглядывая витрины, мимо которых шел (charcuterie 26 с сырами пармезан, окороками из Сан-Даниеле, колбасками alia cacciatore 27, бутылками хорошего шотландского виски и настоящего джина «Гордон»; лавок ножевых изделий; антиквара со старинной мебелью, старинными гравюрами и картами; второсортного ресторана, пышно разукрашенного под первосортный), а потом, приближаясь к первому мостику через один из боковых каналов, где ему надо было подняться по ступенькам, — я не так уж плохо себя чувствую. Вот только этот шум в ушах. Помню, когда он у меня появился, я думал, что в лесу гудят цикады; мне тогда не хотелось спрашивать молодого Лаури, но я все-таки спросил. Он ответил: «Нет, генерал, я не слышу ни кузнечиков, ни цикад. Ночь совсем тихая, и слышно только то, что слышно всегда».
Потом, поднимаясь по ступенькам, он почувствовал боль, а спускаясь с моста, увидел двух красивых девушек. Они были хороши собой и одеты бедно, но с природным шиком; они с жаром о чем-то болтали, а ветер трепал их волосы, когда они взбегали по лестнице на длинных, стройных, как у всех венецианок, ногах. Полковник подумал, что ему, пожалуй, не стоит глазеть на витрины, — ему ведь надо взобраться еще на один мост, пройти еще две площади, свернуть направо, а потом идти все прямо, пока он наконец не дойдет до «Гарри».
Он так и поступил, с трудом преодолев боль, двигаясь обычным размашистым шагом и только изредка поглядывая на прохожих. «В этом воздухе много кислорода», — думал он, подставляя лицо ветру и глубоко вдыхая.
Но вот он отворил дверь в бар «Гарри» и вошел туда — он и на этот раз добрался благополучно и наконец был дома.
Возле стойки он увидел высокого, очень высокого человека с помятым, но породистым лицом, веселыми синими глазами и длинным разболтанным телом, как у поджарого волка.
— Привет, о мой маститый, но нечестивый полковник, — сказал он.
— Привет, мой беспутный Андреа.
Они обнялись, и рука полковника почувствовала грубую домотканую шерсть нарядного пиджака Андреа, который тот носил вот уже лет двадцать.
— У вас прекрасный вид, Андреа.
Это была ложь, что оба они отлично знали.
— Еще бы, — сказал Андреа, платя ему той же монетой. — Никогда не чувствовал себя лучше. Но и вы прекрасно выглядите.
— Спасибо. Ох, и здоровы же мы, черти, всей земли наследники!
— Прекрасно сказано! Я бы не прочь получить в наследство хоть клочок земли!
— Что вы канючите! Дадут вам не меньше ста девяноста сантиметров земли.
— Мой рост сто девяносто пять, — сказал Андреа. — Ах вы безбожник! Ну как, все еще тянете лямку la vie militaire 28?
— Тяну, но не надрываюсь, — сказал полковник. — Приехал поохотиться у Сан-Релахо.
— Знаю. Альварито вас искал. Просил сказать, что еще вернется.
— Хорошо. А ваша милая жена и дети здоровы?
— Вполне, просили передать вам привет, если я вас увижу. Они сейчас в Риме. Вот идет ваша девушка. Или одна из ваших девушек.
Он был такой высокий, что ему было видно даже то, что делается на улице; там уже стемнело; правда, эту девушку можно было узнать и в полной темноте.
— Пригласите ее выпить с нами у стойки, прежде чем уведете в угол, к своему столику. А ведь хороша, верно? — Да.
И вот она вошла — во всей своей красе и молодости, — высокая, длинноногая, со спутанными волосами, которые растрепал ветер. У нее была бледная, очень смуглая кожа и профиль, от которого у тебя щемит сердце, да и не только у тебя; блестящие темные волосы падали на плечи.
— Здравствуй, чудо ты мое, — сказал полковник.
— Здравствуй! — сказала она. — А я уж боялась, что тебя не застану. Прости, что я очень поздно.
Голос у нее был низкий, нежный; она старательно выговаривала английские слова.
— Ciao, Андреа, — сказала девушка. — Как Эмили и дети?
— Наверно, не хуже, чем в полдень, когда вы задали мне этот же самый вопрос.
— Пожалуйста, простите, — сказала она и покраснела. — Я почему-то ужасно волнуюсь, и потом я всегда говорю невпопад. А что мне надо было спросить? Ах да, вы весело провели здесь день?
— Да, — сказал Андреа. — Вдвоем со старым другом и самым нелицеприятным судьей.
— А кто он такой?
— Шотландское виски с содовой.
— Ну что ж, если он хочет меня дразнить, пусть дразнит, — сказала она полковнику. — Но ты не будешь меня дразнить, правда?
— Ведите его к тому столику в углу и разговаривайте с ним там. Вы оба мне надоели.
— А вы мне еще не надоели, — сказал полковник. — Но мысль у вас правильная. Давай, Рената, лучше сядем за столик, ладно?
— С удовольствием, если Андреа не рассердится.
— Я никогда не сержусь.
— А вы с нами выпьете, Андреа?
— Нет. Ступайте к вашему столику. Мне тошно, что он пустой.
— До свидания, саrо 29! Спасибо за компанию, хоть вы и не хотите с нами посидеть.
— Ciao, Рикардо, — коротко сказал Андреа. Он повернулся к ним сухой, длинной, нервной спиной, поглядел в зеркало, которое всегда висит за стойкой, чтобы видеть, когда выпьешь лишнего, и решил, что лицо, которое на него оттуда смотрит, ему не нравится. — Этторе, — сказал он, — запишите эту мелочь на мой счет.
Он спокойно дождался, чтобы ему подали пальто, размашисто сунул руки в рукава, дал на чай швейцару ровно столько, сколько полагалось, плюс двадцать процентов и вышел.
За столиком в углу Рената спросила:
— Как ты думаешь, он на нас не обиделся?
— Нет. Тебя он любит, да и ко мне хорошо относится.
— Андреа очень милый. И ты тоже очень милый.
— Официант! — позвал полковник, а потом спросил: — Тебе тоже сухого мартини?
— Да. Пожалуйста.
— Два самых сухих мартини «Монтгомери». Официант, который когда-то воевал в пустыне, улыбнулся и отошел, а полковник обернулся к Ренате.
— Ты милая. И к тому же очень красивая. Ты мое чудо, и я тебя люблю.
— Ты всегда так говоришь; я, правда, не очень понимаю, что это значит, но слушать мне приятно.
— Сколько тебе лет?
— Почти девятнадцать. А что?
— И ты еще не понимаешь, что это значит?
— Нет. А почему я должна понимать? Американцы всегда так говорят, когда собираются уехать. У них, наверно, так принято. Но я тебя тоже очень люблю.
— Давай веселиться, — сказал полковник. — Давай ни о чем не думать.