Земляничная тату

(В Новый Год я дала зарок прекратить повторять свою коронную фразу: «Если б я знала, как все обернется…». Поэтому вынуждена прикусить язык. Но положение дел от этого не изменится. Люди все равно будут умирать. Вот только почему-то умирают они в подозрительной близости от меня. Получается, что я в каком-то смысле помесь мисс Марпл и гербицида. Так что, если я бы осталась дома, то очередное убийство запросто случилось бы в Лондоне.)
Но вернемся ко вчерашнему вечеру. Я отправилась в паб вместе с тремя другими МБХудаками. Вообще, каждый из четверки должен был представить на выставку две работы. («Два на четыре». Это каламбур. Если у Кэрол Бергман все шуточки такие, то, пожалуй, в Нью-Йорке мне грозит преждевременная кончина от смеха.) Мои коллеги в той или иной степени знали друг друга: вместе учились в Кембервеллской художественной школе, так что представляли сплоченный мафиозный междусобойчик. Я пару раз сталкивалась то с одним, то с другим на разных модных тусовках, однако идея поближе познакомиться накануне выставки показалась здравой.
Я мысленно вернулась в паб на Кэртон-роуд. Кажется, это была именно Кэртон-роуд, оттуда мы отправились в ночной рок-клуб на Хокстон-сквер, словно стремясь оправдать стереотипные представления о МБХудаках. Как-никак, именно район лондонской Олд-стрит в глазах богемы – центр вселенной. Послушать репортеров, так грязные забегаловки на Олд-стрит – современный аналог доисторического Алгонкинского круглого стола [1]. Странно, что журнал «Хелло!» не сделал еще это место ареной светской хроники. Только вообразите себе: «…мистер Дэмиан Хёрст и мисс Рэчел Уайтред злословят над фасолевыми тостиками. Вскоре к ним должна присоединиться мисс Джиллиан Уиринг, обещавшая заглянуть на чашечку чайку и бутербродик с бекончиком…»
В нашу нью-йоркскую команду входили еще два парня и одна девушка. Девицу, Мел Сафир, я немного знала, но все равно пришлось глаза сломать, оглядывая бар, прежде чем я ее заметила. Мел весьма преуспела в искусстве сокрытия от окружающих своей половой принадлежности. Впрочем, скрыть женскую суть совсем несложно. В самом начале стремишься, как говорится, одеваться практично, но с шиком: все эти походные примочки, удобная обувь, за плечами – рюкзачище с бесчисленными водонепроницаемыми карманами. В итоге выглядишь завзятым путешественником, только что вернувшимся из пешей экспедиции по Антарктике. Но на достигнутом не останавливаешься и напяливаешь грубую армейскую шинель с медными пуговицами (на мой взгляд, явное излишество), а голову украшаешь таким вязаным шлемом с колоритным национальным орнаментом, у которой на макушке вместо помпона смешная пипка. Теперь ты похожа на эдакого «русского мужика» – он, правда, исхитрился выписать по европейскому каталогу модное спортивное снаряжение. У тебя темные густые брови, которые никогда не выщипываешь, лоб лоснится салом, а губ касается разве что гигиеническая помада. Если при всем том ты худа и скулы резко очерчены, то можешь преспокойно отрезать большую часть волос, не опасаясь, что лицо будет напоминать блин.
Именно так Мел и выглядела.
Кроме того, она очень застенчива. Это, пожалуй, самое лестное объяснение ее привязанности к плейеру: она вечно крутит в руках наушники, словно в любую секунду готова воткнуть их в уши и отключиться от окружающего мира. Но между тем Мел – вполне дружелюбное создание, голосок у нее очень приятный: точь-в-точь нежный перезвон одинокого колокольчика, ворвавшийся в шумную беседу. Вероятно, мы с ней слишком разные, чтобы когда-нибудь стать подругами, но, в общем и целом, Мел мне нравилась. По слухам, у нее есть склонность зацикливаться на чем-нибудь, но пока я ничего подобного не наблюдала. Против ее творений я тоже ничего не имею: Мел малюет огромные полотна, на каждом из которых изображен кусочек обнаженной плоти, увеличенный до жутких масштабов. Ее скандальные шедевры отлично подходят под определение сексуализма и выглядят типичным МБХудом. На полотнах Мел, как правило, изображает гениталии или вторичные половые признаки, но всегда так крупно, что разобрать, с каким именно органом имеешь дело, можно лишь прочитав табличку под картиной. Хитрый ход. С одной стороны, картины Мел изобретательны и вполне профессиональны, с другой – достаточно скандальны, чтобы оставаться в рамках дешевого, но модного направления «сексуальные насилия и увечья».
Роб Робинсон, следующий МБХудак, также ничем особо не выделялся. Это я вежливо пытаюсь сказать, что он нагнал на меня смертную тоску. У меня сложилось впечатление, что разговаривать Роб может либо о компьютерных играх, либо о ремиксах какой-то музыкальной нуды. Наружность у него – так сказать, техно-эксцентричная. Когда Роб вошел в бар, на нем была преогромная куртка-аляска, почти раритет, за который какой-нибудь коллекционер охотно выложил бы круглую сумму. В том-то и дело. Вся эта жуть, которую напяливают на себя Мел и Роб, стоит раз в десять дороже, чем мой самый парадный наряд: пуловер и оловянного цвета юбка с разрезом. Роб выбрался из своей доисторической аляски, и оказалось, что под курткой он весь, с головы до пят, упакован в новую на вид темно-синюю джинсу. Пиджачок сидел в обтяжку, штаны, как и полагается, на несколько размеров больше и внизу подвернуты, на заднем кармане красуется самый огромный и самый тупой фирменный лейбл, какой я когда-либо встречала. Возможно, такой прикид и хорош на страницах журнала «Уличная мода», но держу пари: ни один из модных дизайнеров не рискнул бы появиться в таком виде на людях. Я ухмыльнулась и самодовольно расправила юбку. Мне даже показалось, что я слышу вой неотложки, мчащейся на подмогу жертвам моды. Признаюсь, никогда не понимала людей, которые предпочитают наряжаться в мешки.
Последним появился Лекс. Он ввалился в паб как к себе домой, самоуверенный и гордый тем, что опоздал – наглец, убежденный в собственной неотразимости. Он мне не понравился с первого взгляда. Не зря ведь говорят, что человек ненавидит тех, в ком узнает себя.
– Как дела, нормально? – весело спросил Лекс, оглядывая собравшихся. – Мел, дорогая. – Он потрепал ее по волосам. Та обрадованно заулыбалась. – Роб, мальчик мой, – и его тоже шлеп по волосам.
Я скривилась. А будь я собакой, то, наверное, оскалилась бы и зарычала. Я уже ждала, что его рука метнется в мою сторону – если коснется выше затылка, точно укушу.
– А ты, наверно, Сэм?
В ответ я гипнотически сощурила глаза, что означало: «Даже не мечтай коснуться моих волос». Однако – вот досада – стоило нашим взглядам встретиться, как враждебность моя куда-то испарилась. Словно что-то щелкнуло внутри. Так обычно бывает, когда два человека вдруг осознают, что их тянет друг к другу; его глаза слегка расширились, и я поняла, что он почувствовал то же самое. Мы кивнули друг другу – пожимать руки в такие мгновения не стоит, вдруг шибанет электрическим разрядом.
– Недавно видел статью о тебе в «Геральд», – как ни в чем не бывало заговорил Лекс. Он подвинул стул и сел, этак типично по-мужски – широко расставив ноги, словно говоря: «у меня такие здоровые яйца, что по-другому сидеть я просто не могу». – Милая фотка. Это ты делала декорации к Шекспиру на Кингз-Кросс?
Все мы, подающие надежды молодые дарования, ревниво следим за успехами друг друга. И каким бы разным идолам мы ни поклонялись: Ришару Серра, Луизе Буржуа, Марселю Дюшену или Поле Рего, – мы все равно соперники, хотя бы в борьбе за признание критиков. У Лекса хватало честности этого не скрывать, я оценила его жест, но особой нежности к нему не почувствовала. Наверняка, дает понять, что дьявольски уверен в себе. Я сама собиралась предпринять такой же маневр.
– Да, моя карьера стандартностью не отличалась, – сказала я любезно. – Не то, что у тебя. Окончил Кэмбервелл, выставлялся в «Черном ящике», а теперь вот перебрался в галерею Саатчи.
«Черный ящик» – лондонская галерея, которой вожделеют все молодые художники, вообразившие себя главными бунтарями своего поколения. А вот упоминание Саатчи – настоящая подлость с моей стороны. На самом деле, насколько я знала, эта выставка еще не утверждена окончательно, и он наверняка боится сглазить. Но уж такая у меня натура – привыкла злобствовать, если человек мне симпатичен. Люблю наблюдать, как он держит удар. А Лекс был достойным противником и не преминул вскоре дать отпор.