Знамение

Наконец она заговорила. Грубым и невнятным голосом. Слова вылетали изо рта медленно и угрожающе, а взгляд сверлил присутствующих.
— Боги возмущены, — заявила она. — Сам Один ходит по окрестностям. Из дома в дом, чтобы наказать тех, кто отвернулся от истинной веры.
Она заговорила громче:
— В последний раз он посетил Бю, этот одноглазый бог, одетый в черный плащ, похожий на безлунную ночь. Хозяйка в Бю приняла крещение, и он направил свой беспощадный палец на нее. Спустя три дня она лежала холодной! — Последнее слово она произнесла резко.
У многих людей, находившихся в доме, по спине поползли мурашки. То, что хозяйка хутора Бю недавно скончалась, знали все. Но лицо Эльвира, сидевшего, подперев подбородок рукой, и смотревшего на нее, совершенно не изменилось.
Она тут же повернулась к нему и костлявым пальцем указала на него:
— Ты, — крикнула пророчица. — Ты, раньше приносивший богам богатые жертвы, изменил им.
Тогда со скамейки поднялась мать Эльвира Тора и, осенив себя крестом, произнесла:
— Во имя Иисуса Христа.
Колдунья вскочила, полная злобы. На нее посыпались проклятия, пока она, сверля глазами Тору, шла к двери. Эльвир даже не остановил ее.
Но только она вышла из дома, с улицы послышался крик, заставивший всех вскочить со своих мест. И прежде чем кто-нибудь из них успел выбежать во двор, узнать, что случилось, в дом, пошатываясь, вбежала Гюда дочь Халльдора, за которой ввалилась одна из служанок. Зубы во рту Гюды так стучали, что она не могла произнести ни слова.
— Ей что-то привиделось, — сказала служанка, она была не очень испугана.
Сигрид попыталась успокоить Гюду, но прошло много времени, прежде чем та пришла в себя и смогла рассказать, что случилось.
Они выходили из кухни, сообщила служанка, когда колдунья пересекала двор.
Рассказ продолжила Гюда:
— Она уставилась на меня, затем подошла, схватила за руку и пальцем своим показала в сторону.
«Смотри, — сказала она. — Видишь, он идет там!»
Я взглянула в направлении ее пальца и увидела его. Был он старым, согбенным и опирался на посох. На лице был шрам, словно его поцарапал медведь. И внезапно он исчез на моих глазах.
Гюде снова стало плохо, и она зарыдала.
— Ты тоже видела? — спросил Эльвир, обратившись к служанке.
— Нет, — ответила та. — Но я слышала, что говорила пророчица о нем, когда он пришел.
Тора побледнела.
— Это был Тронд Хака, — воскликнула она, — мой дед.
Беспредельное чувство ужаса охватило всех.
А Тора снова осенила себя крестом.
— Сатана хочет подвергнуть нас испытанию, — сказала она. — И те, кто умер, не замолив своих грехов, по его приказу должны встать из могил.
Ее спокойствие произвело впечатление. Но его было недостаточно, чтобы перебороть темноту и неуверенность, которые подобно туману легли на усадьбу.
Несмотря на грозные предсказания и знамения, пришло и прошло время солнцестояния, а волк Фенрир не поглотил Солнца. И Луна всходила на небесах каждую ночь, а волк не смог ничего ей сделать, только однажды оставил на ней след своих зубов.
Но как только люди узнали о том, что в долину пришла болезнь, колдунья стала говорить, что это месть богов. И такого безграничного страха и ужаса, распространившихся по окрестностям, не было на памяти людей.
После Рождества наступило время, когда Эльвир вместе с другими бондами собрались в Мэрине.
Сигрид было страшно.
Если они станут приносить жертвы, то, как поступит король, узнав об этом? Но ее грыз и другой страх, крепко засевший в ней: она вспомнила устрашающие изображения богов и, несмотря на все, что говорили Эльвир и священник Энунд, думала: а может быть, вдруг…
Эльвир вернулся из Мэрина раньше, чем она ожидала.
Да, ответил он, когда Сигрид спросила его о жертвоприношениях.
И она сама не понимала, ужаснуло ли это или облегчило ее душу.
— Я советовал им отказаться от этого, — добавил он. — Если король проведает, то никакой милости им ожидать не следует. И когда никто не пожелал слушать меня, я уехал домой.
Прошло немного времени, и от короля пришло послание, в котором он выразил желание поговорить с бондами.
Эльвир сказал: пусть едут те, кто приносил жертву. Ему с королем разговаривать не о чем.
Но они приехали в Эгга, один за другим, и, наконец, собрались здесь, все, кто совершал жертвоприношение. Приехал Бьёрн из Саурсхауга, Хакон из Олвесхауга, Орм из Хустада и Блотульв из Гьёврана; люди с севера и из усадеб по другую сторону фьорда. И все упрашивали Эльвира поехать к конунгу и поговорить от их имени. Они утверждали, что он лучше всех умеет говорить. И, кроме того, поездка для него будет безопасной, поскольку сам он не принимал участия в жертвоприношении.
Эльвир сдался и поплыл в Нидарос.
Настроение у него было мрачное, когда он вернулся домой к бондам, собравшимся, чтобы узнать, как прошла поездка, он ответил коротко и твердо:
— Олав сказал, что знает о жертвоприношении и не помилует никого.
Но в конце беседы он сдался. Однако Эльвир вынужден был поклясться своей жизнью, что больше жертвоприношений в Мэрине не будет.
— Мне кажется, — сказал Эльвир, — нам больше не следует собираться в Мэрине, пока все не утихнет.
— И это говоришь ты! — сказал Бьёрн из Саурсхауга. — Весной твоя очередь совершать жертвоприношение.
Почти все рассмеялись, больше от облегчения, что их снова миновал гнев короля. Серьезным оставался только Эльвир.
— Я не намерен отказывать в гостеприимстве своим друзьям, — сказал он, — тем, кто, не жалея, делится со мной едой и медом. Но если я буду устраивать пир, то должен попросить вас заранее дать клятву, что жертвоприношения не будет.
Бонды обещали.
Они были едины в том, что должны снова собраться вместе в Мэрине, так как место расположено удобно и дома в нем большие. Но они должны приехать туда до времени жертвоприношения, чтобы избежать подозрений конунга.
Эльвир рассказал и о том, что у конунга есть в их округе свой человек, который действует в собственных интересах.
Никто не упомянул имени управляющего Таральде, но все подумали о нем. Первым заговорил Хакон из Олвесхауга:
— Нам следует рассказать всем в округе, что мы знаем о человеке короля, — сказал он. — Тогда тот, кто это делает, поумнеет и в следующий раз поостережется.
Совет всем понравился.
— Мне в тот раз после сражения под Несьяром не следовало бы говорить Туриру о лживых клятвах, — сказал Эльвир, обращаясь к Сигрид. — Сейчас я и сам дал лживую клятву королю.
Голос его звучал устало. И, когда Сигрид попросила рассказать обо всем подробнее, он отвечать не захотел; сменил тему.
— Во дворце встретил твоего старого друга Сигвата. Он сидел на почетном месте, рядом с королем и прочел величальную в честь хозяина вечера.
— Каковы его стихи? — спросила Сигрид.
— Полагаю, они были лучше прежних. Или, может быть, я переоценил их.
Рот его растянулся, в подобие улыбки.
— Эти стихи он написал, когда ездил в Свейское государство сватать невесту для Олава. Они по-настоящему хороши, за исключением строчек, посвященных мне. Они мне понравились меньше.
Сигрид обуяло любопытство.
— Никто не захотел выехать навстречу Сигвату Скальду и его спутникам, — рассказал Эльвир, — и путешествие оказалось тяжелым. Вскоре после того, как они отправились в путь, все натерли мозоли на обеих ногах, рассказывал мне Сигват. Что же касается вис обо мне, то вот они:
Нас взашей прогнали,
Косо глядя, тезки.
Вели не похвально
Себя колья стали.
Всяк, боюсь, кто носит
Имя Эльвир, скальда
Впредь, не глядя на ночь,
Погонит с порога. [4]