Знамение

— Тебе, — сказал он, — никогда не следует воспринимать слишком серьезно усердие новообращенного грешника. Оно похоже на новую дружбу и первое время горит сильнее огня. Испытание приходит позднее, когда усердие утратит свою свежесть.
Но сейчас она чувствовала себя намного лучше, чем сразу после смерти детей. То, что говорил ей Эльвир в церкви и позднее, породило у нее чувство, что их уход из жизни не был бесполезным, а преследовал какую-то высшую цель.
Деревья приобрели красноватый оттенок, она смотрела на почки, готовые распуститься, чувствовала, что смерть детей была похожа на осенний листопад, что она явилась вестью о приходе весны, которая уже жила в твердых маленьких почках. И она улыбнулась про себя. Ибо ей давало надежду на новую жизнь и нечто другое. Она еще не совсем верила, но с каждым днем уверенность ее возрастала.
Шла вторая ночь после прибытия их в Мэрин; в двери постучали, Сигрид вскочила в полусне. Стук раздался снова, с улицы слышен был гам и крик. Резкий голос произнес:
— Вы окружены! Выходите и отдайтесь на милость короля!
Сигрид ощупью нашла в темноте свечу и зажгла ее. Эльвир уже встал, оделся и опоясался мечом. Потом на мгновение остановился.
— Нет, — сказал он. — Думаю, лучше выйти без оружия.
Он снял меч и отложил его в сторону.
В доме на скамьях сидели люди. В глазах их был испуг.
Перед тем как выйти на улицу, Эльвир склонился перед Сигрид и прижался щекой к ее щеке, потом повернулся к мальчикам, которые стояли и смотрели на него.
— Чтобы не случилось, вы должны быть мужчинами! — произнес он и направился к двери.
Сигрид набросила на себя одежду и ухом прижалась к стене, пытаясь расслышать, что происходит на дворе.
Когда Эльвир вышел, голоса слились в едином крике. Но она различила его спокойный голос, раздававшийся над этим гулом:
— Что вам нужно?
А затем послышался крик:
— Убить его!
Слышно было, как что-то упало, а затем тот же голос произнес:
— Оставь его! Пусть мучается, пока не сдохнет.
Она не осознавала, что делает; просто выскочила из дому, не раздумывая о том, какой опасности подвергается. Мужчины расступились, когда она вылетела на улицу.
Эльвир лежал у двери в дом; кровь лилась из раны в животе. Она опустилась на камни рядом с ним.
— Эльвир, — шепотом произнесла она. — Эльвир… — Из-за слез, она ничего не видела. Но она взяла себя в руки и вытерла глаза косынкой. — Тебе очень больно? — прошептала она.
Он поморщился.
— Не больше того, что могу вытерпеть, — ответил он, — и не больше того, что я заслуживаю.
Она наклонилась к нему и осторожно стала гладить его волосы.
— Сигрид, ты не можешь позвать священника? — прошептал он. — Я думаю, надо поспешить.
— Одного из священников конунга? — вынуждена была спросить Сигрид.
— Да.
Рядом стоял высокий мужчина с резкими чертами лица и орлиным носом. Сигрид повернулась к нему.
— Он просит священника, — сказала она.
Мужчина лишь презрительно рассмеялся и спросил:
— Для чего он ему?
Сигрид снова нагнулась к Эльвиру:
— Он спрашивает, для чего тебе священник…
— Исповедаться. — Голос Эльвира был едва слышен.
— Он хочет исповедаться, — сказала Сигрид, обращаясь к мужчине.
Тот снова засмеялся зло и безжалостно.
— Исповедаться! — воскликнул он. — Он! Он жил язычником, как собака, и пусть сдохнет тем, кем был всю жизнь.
Сигрид снова склонилась над Эльвиром, который пытался что-то сказать. Слова выдавливались с трудом, и он в паузах между ними тяжело втягивал в себя воздух:
— Скажи… Энунду, что я… раскаиваюсь… в своих грехах… в жертвенной пище… тоже… и прошу тебя… принять новую веру… и… мальчики тоже…
Сигрид лишь кивнула головой. Говорить она не могла. Он попытался сказать еще что-то и со стоном проговорил:
— Осени меня крестным знамением.
Она исполнила его просьбу.
Глаза его еще раз блеснули, рука потянулась так, как будто он искал ее руку, и она схватила ее.
— Сигрид, — прошептал он, — благодарю тебя…
Он начал бормотать, но что он говорил, она понять не могла. Но вот голос его затих, и спустя мгновение голова откинулась в сторону.
Сигрид не знала, как долго просидела там, не двигаясь, держа в своей руке руку усопшего. Ей хотелось плакать, но слезы не приходили. Она подняла голову, только когда почувствовала, что кто-то стоит рядом с ней. Это были ее сыновья. Говорить она не могла. Но когда они опустились на колени возле нее, она обняла их за плечи.
Наконец она встала. Осмотрелась вокруг в бледном свете утра.
Дома бросали косые тени, поблескивало холодное оружие, резко выделялись жестокие лица мужчин. Они казались почти нереальными. В просветах между домами она видела Страумен и фьорд. Но все, что она видела, как будто окоченело, стало таким околдованным, твердым и безжизненным, как стекло.
«Многое видел этот могильный холм». Когда она слышала это? Она снова повернулась к усопшему. Лицо его было спокойным.
— Женщина!
Она вздрогнула, услышав этот резкий голос, и повернула голову к говорившему. Это был человек невысокого роста, но широкоплечий, с пронзительным взглядом. Вид его внушал страх.
— Кто вы? — спросила она, хотя и знала, кто это мог быть.
Он впился в нее глазами.
— Кто ты, не знающая своего конунга?
Она смело встретила его взгляд и почувствовала смущение от того, что не испытала страха. Но тут же поняла почему. Ей нечего бояться; хуже того, что случилось, уже не может произойти.
— Я была женой Эльвира, — сказала она. И это небольшое слово «была» нанесло ей ужасную рану. — Могу я просить о милости, конунг? — продолжала она, но слово «конунг» чуть не застряло у нее в горле.
Король поднял руку, показывая этим, что она может говорить.
— Эльвир умер, как христианин, — сказала она. — Я хотела бы похоронить его по христианскому обычаю.
Но король прищурил глаза, и ей показалось, что в них проскочила искра, как в глазах змеи.
— Нет! — произнес он. — Он был псом-язычником и не имеет права быть погребенным в священной земле. — Он знаком показал Сигрид, что она должна удалиться.
Перед тем как уйти в зал, она обернулась и посмотрела на одного из мужчин, стоявших у входа. Она узнала того высокого человека, с которым разговаривала сначала.
— Кто это? — спросила она.
— Один из сыновей Арни Арнмодссона из Гиске, королевский лендмана на юге в Мере, — таков был ответ. — Зовут его Финн.
Она кивнула. Потом бросила последний взгляд на тело Эльвира и вошла в дом.
Прошло три дня с убийства Эльвира. Сигрид не была на его похоронах; король запретил ей. Но Грьетгард издалека видел, где его зарыли. Севернее могильного кургана.
Первый день Сигрид сидела, как окаменевшая, и молчала, если с ней кто-нибудь заговаривал. Почему она не плачет, спрашивали женщины, как плакали те, кто остались вдовами? Но она не могла плакать, ибо чувствовала не теплую живую боль, а жгучий мороз.
В эти дни убили многих: бонда, жившего в Мэрине, Бьёрна из Саурсхауга и других, проживавших в округе. Олав приказал доставить ему всех, кто обычно, как думал король, участвовал в языческих обрядах.
Их одного за другим приводили в залу к конунгу, как пленников. Некоторые вели себя гордо, на большинство же было жалко смотреть, когда они бросались на колени перед королем.
«Найди себе занятие, — говорила Хильда из Бьяркея. — Если у тебя есть чем занять руки, то даже самое плохое будешь переносить легче».
И Сигрид в Мэрине вытащила ткацкий станок, и последние дни проводила за ним.
Мысли она гнала от себя, ибо знала, что если она позволит чувствам овладеть собою, то сойдет с ума. И она вспомнила свою мать. А может, будет лучше, если она потеряет разум? Матери по-своему было хорошо, когда она бродила по усадьбе и несла чепуху. Сыновья же ее — Турир и Сигурд — старались помочь ей.