Королевский убийца

Я посмотрел вниз, на свою расшитую ночную рубашку, на богатое покрывало. Что-то показалось мне странным. Я был слишком усталым и ослабевшим, чтобы думать об этом.
— Что ты здесь делаешь? — спросил я его.
Он тяжело вздохнул:
— Я ухаживаю за вами. Наблюдаю за вами, когда вы спите. Я знаю, вы считаете, что это глупо, но я ведь и есть дурак. Так что я должен быть глупым. И все-таки вы задаете мне один и тот же вопрос каждый раз, когда просыпаетесь. Позвольте тогда предложить кое-что поумнее. Я умоляю вас, мой лорд, позвольте мне послать за другим целителем.
Я откинулся на подушки. Они были влажными от пота. Я знал, что могу попросить шута сменить их, и он бы это сделал, но в любом случае я вспотею снова. Это бесполезно. Я вцепился в свое одеяло узловатыми пальцами и прямо спросил его:
— Почему ты пришел сюда?
Он взял мою руку в свою и погладил ее:
— Мой лорд, я не доверяю вашей внезапной слабости. По-видимому, лекарства этого целителя совершенно не помогают вам. Я боюсь, что он знает гораздо меньше, чем думают люди.
— Баррич? — спросил я недоверчиво.
— Баррич? Если бы он был здесь, мой лорд! Может быть, он и простой конюший, но я уверяю вас, что он гораздо больше целитель, чем этот Волзед, который перекармливает вас лекарствами и вгоняет в пот.
— Волзед? Баррича тут нет?
Лицо шута помрачнело:
— Нет, мой король. Он в горах, вы же прекрасно знаете.
— Твой король, — сказал я и попытался засмеяться: — Какая насмешка!
— Что вы, мой лорд, — сказал он мягко, — что вы!
Его нежность смутила меня. Это был не тот шут, которого я знал, полный насмешек и загадок, хитрых уколов, каламбуров, искусных оскорблений. Я внезапно почувствовал себя растянутым, как старая веревка, и таким же потрепанным. Тем не менее я попытался сложить два и два.
— Значит, я в Баккипе?
Он медленно кивнул.
— Конечно, — огорченно сжал губы он.
Я молчал, пытаясь измерить всю глубину предательства. Каким-то образом меня вернули в Баккип. Против моей воли. И даже не посчитали нужным, чтобы Баррич сопровождал меня.
— Позвольте мне дать вам немного еды, — взмолился шут, — вы всегда чувствуете себя лучше после того, как поедите. — Он встал. — Я принес ее наверх много часов назад. Держал ее у очага, чтобы не остыла.
Я устало проводил его взглядом. У большого очага он нагнулся, чтобы взять закрытую кастрюлю. Поднял крышку, и я ощутил запах жирной тушеной говядины. Он начал накладывать мясо в тарелку. Прошли многие месяцы с тех пор, как я в последний раз пробовал говядину. В горах ели только оленину, баранину и козлятину. Я устало оглядывал комнату. Тяжелые гобелены, массивные деревянные кресла. Тяжелые камни очага, богатая драпировка кровати. Я знал это место. Это была королевская спальня в Баккипе. Почему я здесь, в королевской постели? Я попытался спросить шута, но кто-то другой заговорил моими губами:
— Я слишком много знаю, шут. Я больше не могу удерживать в себе это знание. Иногда это похоже на то, что кто-то другой контролирует мою волю и заставляет меня думать о том, чего я предпочел бы не касаться. Мои стены пробиты. Все это поднимается во мне, подобно приливу. — Я глубоко вздохнул, но не мог выдохнуть. Сперва в ушах у меня зазвенело, потом я словно погрузился в медленный поток холодной воды. — Новый прилив, — выдохнул я. — Прилив, — я задыхался. — Несет корабли. Корабли с красными килями…
Глаза шута тревожно расширились:
— В это время года, ваше величество? Конечно же, нет. Не зимой!
Мою грудь сдавило, я задыхался. Я пытался заговорить.
— Зима наступает слишком мягко. Она избавила нас и от штормов, и от своей защиты. Смотри. Смотри туда, на воду! Видишь? Они приближаются. Они идут из тумана. — Я поднял руку, чтобы показать ему. Шут поспешно подошел и встал рядом со мной. Он наклонился и посмотрел туда, куда я показывал, но я знал, что он не может ничего увидеть. Тем не менее он преданно положил руку на мое плечо и вглядывался, как будто мог силой воли преодолеть стены и мили, разделявшие его и мое видение. А я мечтал быть таким же слепым, как он. Я схватил бледную руку с длинными пальцами, лежащую на моем плече. На мгновение я взглянул на свою иссохшую ладонь и королевское кольцо с печатью, надетое на костлявый палец с распухшим суставом. Потом мой ленивый взгляд оторвался от руки, и видение унесло меня с собой.
Рука моя теперь указывала на тихую гавань. Я попытался приподняться, чтобы увидеть больше. Темный город расстилался передо мной, как лоскутное одеяло из домов и дорог. Туман лежал в низинах и сгущался над заливом, и я подумал, что это к перемене погоды. Что-то пронеслось в воздухе, остудив влажную от пота кожу, и я задрожал. Несмотря на темную ночь и туман, я все прекрасно видел. «Это Скилл, — сказал я себе и задумался. — Я не владею Скиллом — во всяком случае, не могу контролировать его».
Но пока я смотрел, два корабля, вырвавшись из тумана, вошли в спящую гавань. Я забыл о том, что я мог или чего не мог делать. Они были гладкими и красивыми, эти корабли, и, хотя при лунном свете они казались черными, я знал, какого цвета их кили. Пираты красных кораблей с Внешних островов. Корабли резали защищенные воды бухты, как тонкое лезвие вспарывает свиное брюхо. Весла двигались бесшумно и слаженно. Скрип уключин заглушали тряпки. Они двигались вдоль доков со смелостью честных купцов, прибывших торговать. С первого корабля легко соскочил матрос с линем, чтобы пришвартоваться. Гребец не подпускал корабль к пристани, пока ему не сбросили и кормовой линь, который матрос тоже закрепил. И все это с таким бесстыдным спокойствием! Второй корабль последовал примеру первого. Страшные красные корабли вошли в город, наглые, как чайки, и пришвартовались у родной пристани своих будущих жертв.
Ни один часовой не вскрикнул. Ни один наблюдатель не подул в рог и не бросил факел в приготовленную кучу дров, чтобы зажечь сигнальный огонь. Я повел глазами, и все тут же прояснилось. Их безжизненные тела лежали на сторожевых постах. Прекрасная одежда домашней вязки из серой превратилась в красную, впитав кровь из их перерезанных глоток. Убийцы подошли тихо, по суше, хорошо зная расположение всех постов. И все часовые умолкли навеки. Никто не мог предупредить спящий город.
Наблюдателей было не так много. Не таким уж значительным был этот город — он не заслужил даже точки на карте. Жители рассчитывали на то, что это защитит их от набегов. Они получали хорошую шерсть и пряли добротную пряжу, это верно. Вылавливали и коптили лосося, который водился в реке, а яблоки здесь были маленькими, но сладкими, и из них получалось доброе вино. К западу от города была колония съедобных моллюсков. Вот и все богатства Силбея — не так уж много, но достаточно для того, чтобы люди здесь ценили свою жизнь. Во всяком случае, уж конечно, город не стоил того, чтобы пройти по нему с огнем и мечом. Какой человек в здравом уме сочтет бочку яблочного вина или копченого лосося достойными пиратского набега?
Но это были красные корабли, и они приходили не за товарами и не за деньгами. Им не нужны были ни племенные стада, ни даже красивые женщины, которых можно взять в жены, ни юноши, которых можно посадить за весла на галерах. Густошерстные овцы будут изувечены и убиты, копченый лосось раздавлен грязными сапогами, склады шерсти сожжены, винные погреба разгромлены. Они возьмут заложников, да, но только для того, чтобы «перековать» их. Магия «перековывания» лишит несчастных всех эмоций и оставит им только мысли о еде. Пираты не станут удерживать их у себя, а бросят здесь, чтобы их страшная немощь научила тех, кто любил их и называл родными. Лишенные всех человеческих чувств, «перекованные» будут опустошать родной город безжалостно, как росомахи. Это превращение «перекованных» в охотников за своими собратьями было самым жестоким орудием островитян. Я уже знал об этом. Видел последствия других набегов. Наблюдал, как накатывает смертельная волна, чтобы поглотить маленький город. Островные пираты спрыгивали с корабля на пристань и наводняли улицы. Они безмолвно шли по городу, разделившись на группы по двое или по трое, смертоносные, как растворяющийся в вине яд. Те, что остались на пристани, обыскивали корабли, привязанные к причалу. В основном это были маленькие открытые плоскодонки, но были еще и два рыболовных судна и одно торговое. Их команды постигла быстрая смерть. Неистовое сопротивление моряков было столь же тщетным, сколь истошное кудахтанье домашней птицы, когда ласка залезает в курятник. Я слышал их отчаянные голоса, полные муки. Плотный туман жадно глотал их крики. От этого смертельные вопли людей становились только стонами морских птиц. Потом корабли были пренебрежительно сожжены — никто даже не подумал забрать их в качестве трофея. Эти пираты никогда не брали настоящей добычи. Может быть, горсть монет, если их легко было найти, или ожерелье с тела той, которую они изнасиловали и убили, — но не более того.