Индийский веер
Примерно через неделю после того, как Лавинию разоблачили, мы увиделись с ней.
Она оставалась еще возмущенной и выглядела, скорее, как тигрица, чем как избалованный котенок. Ее глаза слегка покраснели, и я поняла, что она много плакала.
— Какой скандал! — сказала она. — Все это из-за ужасной девицы Холли.
— Холли ничем не отличалась от тебя. Джос вас обеих оставил в дураках.
— Друзилла Делани, не смей называть меня дурой.
— Я буду называть тебя так, как хочу. И ты дура, если пошла на это — с конюхом.
— Тебе не понять!
— Ну что же? Все остальные понимают, и именно поэтому нас отсылают отсюда.
— Тебя тоже отсылают.
— Это только потому, что уезжаешь ты. Я должна быть с тобой.
Она фыркнула:
— Я не хочу с тобой.
— Мне кажется, что отец мог бы послать меня в другую школу.
— Моя мать не позволила бы этого.
— Ты знаешь, мы не рабы твоей матери. Мы свободны и можем делать, что хотим. Если ты собираешься возражать, я попрошу отца отослать меня одну.
Она была немного встревожена этим.
— Они относятся ко мне, как к ребенку, — сказала она. — Джос обращался по-другому.
Она начала смеяться.
— Он мошенник, — заявила она.
— Это все говорят.
— О… но это было так волнующе.
— Ты должна была быть осторожной.
— Я и была… если бы эта женщина не пришла и не обнаружила нас в беседке…
Я отвернулась. Хотела бы я знать, как отреагировала бы она, узнав, кто навел на них Холли.
— Он говорил, что я самая красивая девушка, какую он только видел.
— Я думаю, что они всегда говорят это. Они думают, что это поможет им быстро добиться того, чего они хотят.
— Нет, не всегда. И что ты об этом знаешь?
— Я слышала…
— Заткнись, — сказала Лавиния, казалось, что она вот-вот расплачется.
Мы заключили что-то вроде перемирия и, собираясь в незнакомое место, были довольны, что не будем оставаться в одиночестве.
Мы много разговаривали о школе.
В Меридиан-Хаузе мы провели два года. Я вполне освоилась. Меня немедленно заметили как способную ученицу. Лавиния же была недостаточно развитой для своего возраста и не проявляла интереса к учебе. Кроме того, она была заносчива и имела скверный характер, что тоже не способствовало ее популярности; а тот факт, что она принадлежала к знатной семье, скорее, сдерживал, чем давал ей какое-то преимущество. Она всегда надеялась, что окружающие будут приспосабливаться к ней, и ей никогда не приходило в голову, что она сама должна будет делать это.
Рядом находилась мужская школа, и иногда мы видели, как возле нее мальчики играли на зеленой лужайке. Это вызывало некоторое возбуждение среди части девочек, особенно по воскресеньям, когда мы шли на утреннюю службу в деревенскую церковь, и мальчики занимали места прямо напротив нас. Лавиния, конечно же, была в первых рядах среди тех, кто проявлял заметный интерес к мальчикам. Записки тайком передавались через проход, и для некоторых девочек воскресенье было важнейшим днем в неделе по причине, которая не могла бы обрадовать викария или грозную директрису школы мисс Дженшен.
Лавиния снова попала в беду во время второго года нашего пребывания в Меридиан-Хаузе, и это было неизбежно, поскольку по характеру этот случай был схож с первым.
Большую часть времени она не обращала на меня внимания, вспоминая обо мне только тогда, когда ей требовалась помощь в учебе. У нее было свое небольшое окружение — они были известны как «гуляки». Они считали себя взрослыми, знающими жизнь и любящими мирские блага, были очень смелыми и дерзкими. Лавиния была королевой этой маленькой группы, ведь большинство из них могло только теоретически обсуждать близкие их сердцу темы. Лавиния же имела практический опыт.
Когда она особенно сердилась на меня, она обращалась ко мне полным презрения тоном:
— Ты… девственница.
Я часто думала, что если бы я знала, что Лавиния будет принадлежать к этой группировке, я могла бы оставаться в своем уютном доме, занимаясь с мисс Йорк и дорогой Полли, и уехать только тогда, когда возникнет крайняя необходимость.
Полли писала мне, старательно выводя буквы. Она научилась писать, когда Том уходил в море, и таким образом могла поддерживать с ним тесную связь. Ее слова часто были написаны не правильно, но исходящая от них теплота успокаивала меня.
Во время учебы я часто думала о ней и Эфф и в летние каникулы съездила навестить их. Я провела там чудесную неделю. Сестры жили хорошо, обе имели способности к бизнесу. Полли быстро установила дружеские отношения с «платящими» гостями, а Эфф была воплощением высоких моральных качеств, что было очень нужно для поддержания порядка.
— Мы являем собой то, что отец назвал бы хорошей командой, — заявила мне Эфф. В то время она была особенно оживленной, потому что «Нижний этаж, 32» (так она называла постояльцев нижнего этажа в приобретенном новом доме) привезли с собой мальчугана. Они обе были очень довольны и разрешали ставить коляску в саду, что было очень удобно, так как Эфф с Полли в любой момент могли выйти в сад и погулькать с малышом. Эфф всегда называла своих жильцов «Верхний этаж, 30», «Первый этаж, 32».
Это были изумительные дни, когда Полли слушала мои школьные новости, а я знакомилась с биографическими данными или идиосинкразиями «Верхнего этажа» или «Цокольного помещения».
Например, «Верхний этаж» оставлял текущие краны, а «Первый этаж» не содержал должным образом свою часть лестницы; жильцы «Нижнего этажа, 32» на самом деле не принадлежали к высшему обществу, но им многое, конечно, прощалось, поскольку они привезли мальчугана.
— Он славный паренек. Ты бы видела, как он мне улыбнулся, когда я выходила от них. — Я поняла, что, как и в случае с Бренчли, они возмещали ребенку недостающее внимание со стороны родителей.
Отправляться с Полли в «Вест» осматривать большие магазины, бродить по рынку субботним вечером, когда зажжены фонари и в их свете лица продавцов отливают алым цветом, глядеть на розовые яблоки, наваленные грудой на прилавках, слушать крики «Свежая селедка, моллюски и мидии», проходить мимо старого знахаря, который клянется, что его лекарства могут вылечить выпадение волос, ревматические боли и любые болезни, поразившие тело… все это было очень волнующим и нравилось мне.
Полли давала мне понять, что я являюсь самым дорогим для нее человеком. Это очень успокаивало меня, и, когда мы расставались, я чувствовала, что никогда не потеряю ее.
Она любила мои рассказы. Я много рассказывала ей про мисс Дженшен, нашу строгую директрису.
— Эта ваша директриса — настоящая мегера, — волнуясь, комментировала Полли, а когда я подражала мадемуазель учительнице французского языка, она, заливаясь смехом, бормотала:
— Эти иностранцы… Настоящие чудаки! Я думаю, что вы над ней очень потешаетесь.
Все это казалось невероятно забавным — гораздо более веселым, чем было на самом деле. Когда я уезжала, Эфф сказала:
— Смотри, приезжай снова.
— Дорогая, думай о нас, как о своей семье, — сказала Полли. — Вот что я тебе скажу. Там, где я, — всегда твой дом.
Как это успокаивало меня! Я всегда помнила об этом.
Во время последнего семестра, который я проводила в Меридиан-Хаузе, Лавиния и две другие девочки были пойманы, когда они возвращались поздно ночью. Они подкупили одну из служанок, чтобы та впустила их, и были задержаны на месте преступления учительницей, которая, страдая от зубной боли, спустилась вниз за лекарством. Ее приход в холл совпал с тайным возвращением заговорщиков.
Сцена была ужасной. Лавиния вернулась в комнату, в которой она жила со мной и еще одной девочкой. Мы были, конечно, посвящены в тайну, поскольку это происходило уже не в первый раз.
Лавиния была потрясена.
— Из-за этого будут неприятности, — сказала она. — Эта хитрая мисс Спенс! Она поймала нас, когда мы входили.
— Вас впустила Энни? — спросила я. Энни была доверенной горничной.
Лавиния кивнула.