Следы под окном

— Так что же это за закон? — допытывалась Алена в тот же день, во время ужина, у Зимина, так и не рассказав ему историю с Граком. — Поймали, раскрыли убийцу, и оказывается, его нельзя наказать, время истекло… Ведь он же все равно убийца!
Зимин, как и раньше, снова сослался на статью уголовного кодекса про определение срока давности и снова удивился, что Алену так это интересует. В последнее время он заметил в ней перемену — не в отношении к себе, а в поведении, душевном состоянии. Пробовал узнать причину — Алена не открылась, отмолчалась, и Зимин решил, что все это вызвано предстоящим поворотом в её жизненной судьбе. Они уже подали заявление в загс, отослали письмо на её работу, — а может быть, она все ещё колеблется, волнуется, взвешивает…
Валерия же вообще не заметила в Алене никаких изменений. Ей, занятой флиртом с Цезиком, было не до соседки. Оставались считанные дни пребывания в санатории, а Цезик внезапно остыл к ней, и все разговоры о совместном будущем кончились. Хоть Валерия с самого начала смотрела на Цезика с лёгким курортным прицелом и не придавала особенного значения их отношениям, однако такой финал их любовной истории удивил и огорчил её. По этой причине и она притихла, куда пропали её живость и шумный оптимизм.
— Я напишу в Москву, чтобы отменили этот закон, — не успокаивалась Алена. — Каждый преступник должен получить по заслугам.
— Напиши, — улыбнулся Зимин.
— Слушай, Алена, тебе не надоело об одном и том же? Зачем ты лезешь в эти юридические джунгли? — не стерпела Валерия. — Или ты, став женой адвоката, как чеховская душечка, уже живёшь его делами?
На том и закончился разговор за ужином. Все замолчали. Цезик, чтобы как-то нарушить возникшую за столом неловкую тишину, попробовал рассмешить компанию рассказом про Женю-язвенника и Фросю — об их отношениях Фрося хвалилась соседкам.
Поужинав, Алена и Зимин пошли в кино, а после фильма сразу разошлись. Подойдя к двери комнаты, Алена услышала громкие голоса Валерии и Цезика и решила немного погулять, чтобы дать им возможность закончить разговор.
Ноги сами повели её к дому Егорченко-Грака — так она теперь его называла.
Сосредоточившись на чем-либо или ком-либо, человек обязательно найдёт подтверждение тому, что хочет увидеть. С каждым днём Алена отыскивала все больше черт Грака в поведении, жестах, внешности врача, и это убеждало её в том, что она не ошиблась.
«Он, он, он! Грак, Грак, Грак!» — настойчиво повторяла она, прогоняя всякие сомнения в том, что она может ошибиться.
Дом светился только двумя фасадными окнами, свет из них падал на берёзы, и подвешенные крынки теперь, ночью, показались клещами, впившимися в тело деревьев. Сквозь тонкие тюлевые гардины она увидела хозяина дома. Он сидел за столом, как раз напротив окна, лицом к нему, и что-то писал. Напишет, заглянет в книгу, почитает и снова пишет. Может, в своей зубоврачебной науке ума набирался? Иногда бросал ручку, складывал на груди руки — сначала левую, потом правую на левое плечо, и смотрел куда-то в одну точку, задумчивый, сосредоточенный. Алене казалось, что взгляд его упирается в неё, и она отступала в сторону, в тень.
«Что, Грак, думаешь, спрятался? Фамилию сменил, может, документы какого-нибудь убитого использовал. Грака никто не ищет и не будет искать, он же убит партизанами. Живёшь припеваючи, вон какие хоромы отгрохал. Не пошли ли на этот дом те кольца и крестики, что с убитых снимал? Ну нет, Грак, кончилась твоя спокойная жизнь. Завтра я расскажу, кто ты на самом деле и чем занимался во время войны. Ты убийца, предатель, полицай, каратель! Вот кто ты».
И тут её рассуждения прервались — она вспомнила про закон давности и обмякла. Преступника Грака защищает этот самый закон. Поэтому, видно, он так уверенно держится и живёт спокойно — на его стороне закон. Вот объявит она завтра, кто такой врач Егорченко, расскажет, что он делал во время войны, как расстреливал людей. И что? Грак ответит: ну, служил в полиции, виноват, но молодой, глупый был. А стрелять в людей немцы заставляли. Однако ж вот уже тридцать с лишним лет живу и тружусь честно, приношу людям пользу, лечу их. Дети у меня хорошие, внуки, и сам теперь совсем другой человек…
А чтобы потом не стыдно было смотреть людям в глаза, он перевезёт дом в другое место, где его никто не знает, и снова будет жить так же, как и тут жил. И никакого наказания ему не будет. Даже в глаза не плюнешь — посчитают хулиганством, самоуправством, оскорблением личности.
— Грак, проклятый Грак, убийца. Как же это тебя пуля партизанская помиловала? Как удалось спастись? У-у, проклятый убийца! — погрозила Алена ему кулаком и заплакала от понимания своего бессилия и беспомощности.
А он встал и начал прохаживаться по комнате со сложенными на груди руками. Располневший, с крепкой шеей, покатыми сильными плечами, он время от времени теребил свою бородку и короткие баки на висках, поглаживал ямочку на подбородке. Потом потянулся так, что майка вылезла из-под ремня и нависла пузырём над брюками, зрительно увеличивая живот. Глыба, а не человек, попробуй стронь её с места. Снова сложил руки, теперь уже на животе, да так, что Алене показалось, — держится за автомат.
Перед глазами у неё поплыли круги, зашумело в голове, она зажмурилась и ухватилась за частокол, чтобы не упасть. Словно эхо долетело сквозь пласт десятилетий, и послышались крики оттуда, из того оврага: «Семён, ты же свой, пожалей!» — «Семён, отпусти дитя!» — это мольба Серафимы. И чья-то последняя попытка спастись: «Семён, возьми кольцо, дай офицеру, попроси, чтобы отпустил меня!» Крики, стоны, плач… Взял Семён то кольцо, поднял к глазам, пригляделся на свету пожара — уже горела вся деревня, — и положил его к себе в карман. «Семён, ты не человек, ты — крыса! Чтоб тебя живым черви сожрали!» — послал ему проклятие Анис Бурбулев. «Тыр-р-р!.. Тыр-р-р!..» — долгие автоматные очереди резанули с обеих сторон оврага… И первым рухнул Анис, упал на белую, запорошённую снегом землю. Весь в чёрном, в высокой зимней шапке, с раскинутыми руками, он был похож на чёрный крест… На Аниса тогда упала она, Алена, на неё кто-то ещё…
В доме выключили верхний свет, горела только настольная лампа.
— Света боишься, крыса, чтоб тебя живым черви съели, — сказала вслух Алена.
Боясь упасть, она крепко держалась за колья забора, сжимала их так, что болели пальцы, а в глазах ещё дрожали жёлтые круги и ноги подламывались.
— Нет, я не упаду. Я не убита. Ты, Грак, хотел меня убить и считаешь, что давно нет меня на свете. Думаешь, что ни одного свидетеля того страшного расстрела не осталось. Может, потому и фамилия моя тебя не удивила. Какая ещё Алена Комкова, та ведь на дне оврага осталась. А я вот живу, гляжу на тебя, убийцу, и проклинаю. — Так она говорила себе и чувствовала, как наливается ненавистью и жестокостью её душа. Нарочно нагнетала, усиливала в себе эту ненависть.
«Крыса, убийца! Вот подожгу твои хоромы, чтобы ты в них сгорел, корчился от огня, молил о помощи и сдох бы там».
Злость и ненависть вернули ей силы. Она оттолкнулась от частокола, начала оглядываться, искать какой-нибудь камень, чтобы кинуть в окно, размозжить ему голову. А лучше бы убить. Свершить суд от имени всех погубленных им. Убить самой, раз нельзя наказать по закону.
Эта конкретная мысль — отомстить Граку самой — захватила Алену сразу, и решение родилось твёрдое: убить! Но как и чем?
Камня она не нашла, да им и не убьёшь. Задумалась, не сводя глаз с Грака, уже сидящего за столом. Вот бы пальнуть в его лицо, в бороду, в лоб из автомата или ружья!
Ружьё! У Магды есть ружьё! Она же не всегда берет его на дежурство! Алена поспешила к знакомому домику. Торопилась, моля бога, чтобы Грак не улёгся спать, не погасил свет, и почему-то не было никаких сомнений в том, что ружьё она добудет, выпросит у Магды, а может, и просто возьмёт без спросу.
Окна у Магды не светились, значит, хозяйка была на дежурстве. Алена помнила, куда Магда прячет ключ, достала его из-под крыльца, отомкнула дверь. Зашла в дом, включила свет. Удача — ружьё висело на стене! Алена сняла его с гвоздя, осмотрела. В партизанском лагере она научилась обходиться с автоматом и винтовкой, стрелять умела. Патроны лежали в мешочке, висевшем там же, на стене. Алена загнала один патрон в казённик ствола, два взяла в запас. Замкнула дверь, положила ключ на место.