Гость из Альтрурии
Альтрурец посмотрел на меня, и я сказал, что буду только рад прихватить для них несколько книг и присоединиться к доброму делу.
— Возьмите что-нибудь из своих, — тотчас посоветовала миссис Мэйкли.
— А они не станут судить меня слишком строго, как вы думаете? — спросил я.
— Миссис Кэмп, возможно, и станет, — ответила миссис Мэйкли с улыбкой, — ее интересует более содержательная беллетристика, но Лиззи, я думаю, с удовольствием прочтет хороший старомодный романчик, где дело всегда кончается свадьбой, как в ваших очаровательных книжках.
Я слегка поморщился — всякому охота считаться писателем серьезным, и потом я не любил, когда мне напоминали о моем литературном успехе у молоденьких барышень, но я сумел справиться с собой и сказал:
— Итак, мое доброе дело посвящается Лиззи.
Спустя полчаса мы уже катили в горы в двухместной коляске, экипированной одной из лучших упряжек гостиницы и одним из самых неразговорчивых кучеров. Мужу своему, чтобы, проснувшись, он не начал беспокоиться, не найдя нас в гостинице, миссис Мэйкли оставила записку. Она зазвала альтрурца на заднее сиденье, и, после нескольких безуспешных попыток завязать беседу с кучером, я повернулся к ним и вмешался в их разговор. Внимание альтрурца привлекал не столько пейзаж — хотя он неизменно признавал его красоту, каждый раз, когда мы начинали восторгаться, — а люди, их быт и отношения. Его интересовало все: и скот, пасущийся на полях, и встречные лошади, и красота и удобство жилищ, и разнообразие посевов, и виды на урожай. Я был рад, что он хотя бы на время прекратил свои въедливые расспросы о нашей цивилизации и переключился на предметы реальные и, наперебой с миссис Мэйкли, удовлетворял его любопытство. Мы сообщили ему, что шикарные упряжки, повстречавшиеся нам, принадлежат гостиницам, или пансионам, или — на худой конец — фермерам, сдающим комнаты со столом; потрепанные же экипажи принадлежат местным жителям, зарабатывающим на жизнь землепашеством. Земли возделывалось не так уж много — поскольку главный упор делался на сено, — и только там и сям мелькали небольшие клочки земли, засеянные картофелем или фасолью, да еще попадалась иногда пара акров кукурузы. Дома, хозяева которых не сдавали комнат дачникам, были не лучше упряжек, и только те, где дачники жили, выглядели современно и нарядно. Встречались нам и заколоченные домики, и я пытался растолковать альтрурцу, что фермеры Новой Англии не выдерживают конкуренции с огромными хозяйствами Запада.
— Видите ли, — говорил я, — земледелие там — это предпринимательство, вроде добычи угля в Пенсильвании или финансовых операций на Уолл-стрите. Вы даже не представляете себе тамошних масштабов.
По всей вероятности, я слегка занесся, расписывая богатства, широкой рекой текущие с наших ферм на Западе, подчеркивая, что они пять, десять, а то и двадцать акров каждая, — просто не мог обойтись без того, чтобы не жать на педаль, проигрывая этот пассаж. Миссис Мэйкли слушала меня с интересом, не менее живым — будучи передовой американкой, она, разумеется, ничего не знала о собственной стране: ни ее географии, ни истории, ни политики.
— Итак, в гористых районах Новой Англии, — заключил я, — остаются лишь те, кто слишком стар или слишком ленив, чтобы уехать. Энергичные молодые люди считают постыдным для себя задерживаться здесь, разве что кто-то из них надумает содержать пансион или сдавать дом на лето дачникам. Если же он к такому заработку не склонен, то едет на Запад, получает в свое распоряжение участок, а затем, в зрелом возрасте, возвращается и покупает заброшенную ферму, чтобы жить там весной и летом.
— Боже мой! — воскликнул альтрурец. — И до чего же все просто! Тогда, конечно, не удивительно, что владельцы бросают свои оскудевшие земли, хотя, мне кажется, некоторые не могут не чувствовать при этом, что лишают себя родины.
— Ну, мне кажется, сантименты тут ни при чем, — ответил я беспечно.
— Тпру-у! — сказала миссис Мэйкли, по обычаю некоторых женщин обращаясь к лошадям, прежде чем к кучеру, тот натянул вожжи и обернулся к ней.
— Кстати, не Рубен ли это Кэмп вон там около дома? — спросила она, как будто мы только что говорили о нем — тоже манера чисто женская.
— Так точно, сударыня, — ответил кучер.
— А, ну тогда… Рубен! — окликнула она молодого человека, нервно расхаживающего в палисаднике обветшалой, покрытой налетом грусти фермы, заглядывая то в одно окошко, то в другое. — Подойдите-ка ко мне, пожалуйста.
Он поднял голову, огляделся по сторонам, и, определив, кто его зовет, подошел к калитке и, опершись о нее, выжидающе посмотрел на нас. Я увидел, что это тот самый молодой человек, который сидел накануне вечером на веранде гостиницы с девушкой, которую миссис Мэйкли называла Лиззи.
— Не скажете ли вы, дома сейчас Лиззи или нет?
— Да, она дома, с мамой сидит, — ответил молодой человек голосом, в котором не было ни приветливости, ни неприязни.
— Вот как хорошо, — сказала миссис Мэйкли. — А то она могла и в церковь пойти. А что, собственно, тут происходит? Что-нибудь случилось?
— Нет, просто я проверяю, все ли в порядке. Хозяева просили меня посматривать.
— А где же они сами?
— Уехали.
— Уехали?
— Да. На Запад. Бросили свою старую ферму, потому что не могли больше сводить концы с концами.
— Вот вам, пожалуйста, иллюстрация, мистер Гомос, — сказал я. — Удобный случай из первых рук узнать очень интересную подробность нашей цивилизации, — и прибавил тихонько, обращаясь к миссис Мэйкли, — познакомьте нас, пожалуйста.
— Конечно! Мистер Кэмп, это мистер Твельфмо, писатель, — вы, конечно, читали его книги, а это мистер Гомос — гость из Альтрурии.
Молодой человек открыл калитку и вышел к нам. На меня он не обратил никакого внимания, а альтрурца схватил за руку и стал ее трясти.
— Уж о вас-то я слышал, — сказал он. — Миссис Мэйкли, вы ехали к нам?
— Да.
— Так поезжайте же. Мама будет вне себя от радости познакомиться с мистером Гомосом. Мы немало здесь слышали об Альтрурии, — прибавил он, обращаясь к нашему другу. — Мама читает о ней все, что только ей в руки попадет. Ей будет очень приятно поговорить с вами; боюсь, что никому из нас она не даст слова вставить.
— О, я буду очень рад познакомиться с ней, — сказал альтрурец, — и поведать ей все, что сам знаю. Только не расскажете ли вы мне сначала об этих заброшенных фермах. Это для меня нечто новое.
— Ну, для нас это далеко не новость, — усмехнулся молодой человек, — да и что тут рассказывать. Они рассыпаны по всей Новой Англии. Стоит человеку убедиться, что он и на похороны себе не сможет заработать, у него пропадает желание быть похороненным в этой земле, и он снимается с места и уезжает.
— Но ведь раньше люди имели с земли достаточно, чтобы жить, — вмешался я, — почему же теперь так получается?
— Почему? Да потому что прежде им не приходилось конкурировать с ценами, устанавливаемыми Западом; кроме того, земля не была так истощена, да и таких высоких налогов не взимали. Понравилось бы вам платить от двадцати до тридцати долларов с тысячи, притом, что доходы ваши до последней копейки вычисляются в городе?
— Но чем же объяснить такие высокие налоги?
— Школами и дорогами. Нам нужны школы, а вам, горожанам, нужны хорошие дороги, чтобы приезжать сюда летом. Верно? Ну и потом лето коротко, и иногда мы остаемся без урожая. Кукурузу может побить морозом, и, в награду за труды, нам только прибывает забот. Единственно, что никогда не подведет, это картофель — не считая, разумеется, сена, — ну, а когда все до одного выращивают картофель, вы сами понимаете, что случается с ценами.
— Но, послушайте, мистер Кэмп, — сказала миссис Мэйкли, склонясь к нему, и голос ее стал ласковым и воркующим, словно она убеждала его не скрывать правду от старого друга вроде нее. — Не заключается ли причина в том, что фермерским дочкам захотелось учиться играть на рояле, а фермерским сыновьям понадобились кабриолеты? Профессор Люмен говорил как-то, что, если бы фермеры работали с былым усердием, фермы их по-прежнему приносили бы хороший доход, а что бросают они их в большинстве случаев по своей лени и нерадивости.