Леденящий ужас

Напрасно он этого опасался – Дайану не тянуло ни к бутылке, ни к наркотикам, даже очень легким. Прежде всего потому, что ей не нравилось состояние потери контроля над собой; она знала, что алкоголь и наркотики не снимают, а усугубляют проблемы. Напротив, Дайана хотела бы сконцентрироваться. Но вот беда – чем сильнее она напрягала внимание, тем быстролетнее и путанее становились ее мысли. Что только Дайана не предпринимала, чтобы угомонить их и привести в порядок, – ничего у нее не выходило. Что же касается самоубийства, то о нем она вообще не помышляла.
Вот чем Дайана действительно обладала, так это упорством. Поэтому она и оказалась здесь, втайне надеясь на чудодейственность очередной терапии.
– До свидания. Увидимся завтра, – сказал Рафферти.
Еще он говорил: «Желаю успехов», – но каждому в отдельности.
Дайана сняла халат, повесила его на угол мольберта и хотела уже выйти за остальными, но Бо окликнул ее:
– Дайана.
Она немного удивилась. Рафферти подошел к ней.
– Возьми с собой вот это. – Он протянул альбом и набор цветных карандашей.
Нахмурившись, она взяла их.
– А зачем? Что, снова какие-то тесты?
– Нет, не тесты. Держи это поблизости и, как только почувствуешь тревогу, страх или беспокойство, начинай рисовать. Ни о чем не думай, просто рисуй.
Дайана попыталась возразить, но Рафферти остановил ее:
– Дайана, рассуждать не нужно. Берешь в руки карандаш и рисуешь. Все очень просто.
– Понимаю. А к моей мазне вы примените всякие разные фрейдовские методики и узнаете, что у меня в голове творится, так?
– Нет, Дайана. Не для меня ты должна рисовать, а для себя. Тебе это поможет. Ну а если решишь показать мне свои рисунки – я с удовольствием взгляну на них.
Ей снова, не в первый уже раз, захотелось расспросить художника обо всем, что ему стало известно о ней, но она сдержалась. Только согласно кивнула. Дайана еще никогда не рисовала свои ощущения, так почему бы не попробовать?
– Хорошо. Увидимся завтра, – проговорила она.
– Счастливо, – улыбнулся Рафферти.
Дайана вышла из оранжереи и направилась к садам. Нет, они ее не привлекали, а цветы она не любила; просто не хотелось возвращаться в коттедж. Сады в Пансионе были очаровательные: открытые, где цветы распускались уже сейчас, в середине апреля, и закрытые, вмещавшие в себя удивительное разнообразие хризантем.
Дайана миновала сады, не обращая внимания на все их цветочное великолепие. Она шла по выложенным восьмиугольными плитками тропинкам, затем по небольшому каменному арочному мостику пересекла искусственный ручей с резвящимися золотыми рыбками и очутилась в саду дзен [1], где все – и аккуратно подстриженные небольшие кустики, и карликовые деревья, и с особым смыслом положенные на песке камни, – располагало к тихим размышлениям. Дайане он вдруг показался большой игрушкой.
Она села на низкую каменную скамейку в тени плакучей ивы, решив не оставаться здесь долго: солнце уже клонилось к закату – еще немного, и оно зайдет за макушки гор; к тому же становилось прохладно. Поднимавшийся туман медленно обволакивал долину, подползал к Пансиону и укутывал сады. В такие минуты Дайана всегда испытывала смутную тревогу – возвращение домой в сырой молочной дымке, по многочисленным путаным тропинкам, могло превратиться для нее в довольно неприятное путешествие.
Такая перспектива Дайане вовсе не нравилась, но она заставила себя побыть в саду дольше, чем хотела. Она перевела рассеянный взгляд на блокнот, взяла его в руки, открыла коробку с карандашами, вытянула из нее первый попавшийся. Как и остальные, он был уже заточен. В голове по-прежнему проносились мысли, и Дайана попыталась сконцентрироваться на одной.
Она раскрыла блокнот и безразлично, не думая, провела карандашом, пробуя его. Дайане вдруг показалось, что ей удалось утихомирить сумятицу мыслей. Почему ей так трудно засыпается? Нет, бессонные ночи случались и раньше, но почему, как только она приехала сюда, в Пансион, бессонница стала постоянной?
Бывало, что и раньше Дайану мучили кошмары, но здесь они стали постоянным явлением. Более того, сделались явственнее, еще насыщеннее и страшнее. Всякий раз она просыпалась ночью, до рассвета, задыхаясь от ужаса, но любая попытка вспомнить, что же ее так напугало, ни к чему не приводила.
Оказалось, что гораздо спокойнее и безопаснее проводить ночи на подоконнике, у окна в форме ниши: свернуться на нем калачиком, закутавшись в большой плед, и смотреть на долину и грозно темнеющие вдалеке горы.
Что-то высматривать. Но что?
Чего-то ждать...
Дайана, вздрогнув, пришла в себя и сразу же почувствовала, как ноют ее озябшие пальцы. Она продолжала держать карандаш, остальные лежали рядом. Грифели у всех были почти полностью стерты. Ей казалось, что она просидела здесь очень долго, но сколько точно, знать не хотелось.
Именно это Дайане и было нужно – чтобы к ней вернулось ощущение, не посещавшее ее вот уже несколько месяцев. Ощущение пустоты. Затмение.
Дайана опасливо посмотрела на раскрытый блокнот, лежавший на коленях, и, к своему удивлению, увидела нарисованное мужское лицо – худое, с выдающимися скулами и живыми голубыми глазами в обрамлении чуть спутанных волос каштанового цвета с золотистым отливом. Волевой подбородок, решительный разрез рта, слегка изогнутого в насмешливой озорной улыбке.
Казалось, что он смотрит на нее – и взгляд этот был любопытный, пронизывающий, всезнающий.
Дайана в изумлении не отрывала глаз от портрета. Ей не верилось, что она способна нарисовать такое. Может, она только держала карандаши, а рисовал, водил ее рукой кто-то другой? Дайана могла поклясться, что никогда не видела этого человека. От беспокойных мыслей у нее по спине поползли мурашки.
– Господи, – прошептала она. – Может быть, я и вправду чокнутая?
– Квентин, ну сколько раз можно повторять: нет у нас ничего нового, – упавшим голосом проговорил Нат Макдэниэл и покачал головой. – Вот уже несколько лет, с тех пор как ты и... ну... Бишоп, что ли, нашли потерявшуюся девочку, мы живем совершенно спокойно. Ни одного несчастного случая, не говоря уже об убийствах. У нас тут тишь да гладь да Божья благодать.
– Ну что ж, хорошо, если бы так продолжалось и дальше, – сухо заметил Квентин. – Ладно, благодать так благодать. – Он продолжал сидеть, невозмутимо глядя перед собой, только пальцы его беспокойно постукивали по столу. Нат это заметил и слегка удивился. Он, да, впрочем, и остальные полицейские городка, знал Квентина как человека спокойного и упорного. Недаром он столько лет все ездит сюда и настойчиво ищет ответы на свои вопросы.
Макдэниэл вздохнул.
– Послушай, Квентин, «висяки» не реанимируешь копанием в бумажках. Ты их хоть десять раз перелопать, ничего интересного в них уже не отыщешь. До тех пор пока не появится новая информация, новые улики, дело с мертвой точки не сдвинется – это тебе любой новичок скажет. Двадцать пять лет прошло, а ты все роешься в папках! Не надоело?
– Пока нет.
– И ты надеешься найти ключ к старой разгадке?
– Не знаю, к старой или к новой, но найду.
– Может быть, пора все забыть, а? – Макдэниэл сочувственно взглянул на Квентина.
– Нет, забыть я пока не готов.
– Да только вспомни, какой уже год ты отпуск проводишь тут, в конторской пыли! Ты все наши дела, наверное, наизусть выучил, фотографии всех мерзавцев запомнил.
Квентин хмуро посмотрел на Макдэниэла.
– А куда мне еще ехать в отпуск? Ты же сам говоришь, что места у вас замечательные. Вот я и отдыхаю.
– Так отдыхай, а не тут сиди! Я знаю, ты снял квартиру в городе. Зачем? Езжай в Пансион, поселись там, в номере или в коттедже. Хотя бы воздухом чистым подышишь. – Он заметил, как вдруг изменилось выражение лица Квентина, и прибавил тише: – Я, конечно, понимаю почему ты избегаешь Пансиона, но не разумнее ли охотиться за призраками не издалека, а там, где они появляются?