Подкидыш

– Нервы, – с умным видом заявил Гарри. – Тебе ли не знать, что вся солдатская жизнь состоит из долгих дней ожидания и кратких часов решительных действий.
– Это в нем говорит богатый опыт, – рассмеялся Джон Батлер. – Пусть-ка ему это скажет милорд Йоркский. А, кстати, как он сам-то относится к этому промедлению?
– Так это как раз его идея, – ответил Томас. – Он слишком добр, в этом-то все и дело. В этом отношении он схож с королем Генрихом – потому-то государь его так и любит. Ни один из них не станет воевать на праздники. Но у герцога такая доверчивая душа, что не может постичь всего коварства Маргариты. Он солдат, а не политик. – Все сочувственно слушали Томаса. Каждый из них не задумываясь отдал бы жизнь за своего лорда, и все они считали, что он прав.
– Ну что же, коли нам суждено ждать, – закончил Томас, – остается сделать лишь одно: устроиться здесь поудобнее.
– Твоя правда. Как там говорит милорд? Только кретины мирятся с неудобствами? – вступил в раз говор Гарри.
– А если тебе так уж приспичило непременно чем-нибудь заняться, – добавил Джон, – ты всегда можешь прогуляться с фуражирами.
– Первый отряд как раз отправляется завтра, – добавил Гарри.
Томас неожиданно улыбнулся и покачал головой.
– Нет, ребята, это работенка для вас. А я состою личным телохранителем при милорде. Так что если я вам понадоблюсь, ищите герцога.
Он весело улыбнулся им и удалился, отчаянно изображая молодого галантного капитана.
Вот так и случилось, что однажды вечером, за неделю до окончания перемирия, Томас оказался в маленькой комнате, где собрались генералы и прочие военачальники. Йорк, Рутланд и Сэлисбери в угасающем свете дня сидели за пустым столом, обсуждая со своими подчиненными тактику предстоящих сражений, вспоминая былые битвы, болтая о женщинах, лошадях и прочих близких сердцу солдата предметах. Томас и еще один или два молодых человека подпирали стены, поглядывая вокруг и вроде бы присутствуя в комнате, а вроде бы и нет. Отряды фуражиров уже разбрелись в разные стороны, но ручеек поставляемого провианта мелел на глазах, и всеми все больше овладевало желание хоть что-то делать.
Рутланд раз за разом втыкал в стол свой кинжал, следя за тем, как дрожит его острие. Милорд Йоркский сидел абсолютно неподвижно, как это умеют только солдаты; откинувшись на спинку кресла и положив сильные руки на стол, он переводил спои яркие голубые глаза, прямой взгляд которых не мог выдержать ни один обманщик или злодей, с одного выступающего на другого. Сейчас говорил Сэлисбери.
– Помимо всего прочего, становится трудно держать людей в повиновении. Несмотря на то, что мы ежедневно отправляем отрады фуражиров, в лагере то и дело случаются драки и скандалы. Хорошо еще, что у нас здесь мало вина, а то положение было бы гораздо хуже.
– Надо провести какие-нибудь учения, – отозвался Ричард. – У нас еще целая неделя впереди, не будет ничего плохого, если мы устроим и небольшой рыцарский турнир. Я предлагаю...
Но никто так и не узнал, что он собирался предложить, ибо в этот момент в комнату ворвался один из дозорных в сопровождении взъерошенного лазутчика.
– Сэр! Милорд! Только начали возвращаться отряды фуражиров... – заговорил дозорный, но лазутчик перебил его: – Королева наступает! Милорд, на подходе армия королевы, они уже окружили и пытаются захватить в плен несколько отрядов фуражиров. Королевских солдат – тысячи, и все они вооружены до зубов.
Рутланд вскочил на ноги.
– Они нарушили перемирие! – вскричал он. Лицо Йорка потемнело от гнева.
– Мерзавцы! – проговорил герцог. – Они не сдержали своего слова. Подлые клятвопреступники. Дьявольское отродье... – Его рука легла на рукоятку меча, и в следующий миг Ричард уже был в дверях, забыв обо всем на свете, он рвался в бой. Герцога так разгневало нарушение перемирия, что он совершенно не владел собой. – Мы научим их уважать собственные обещания – пусть хоть трижды будет Рождество. Для таких негодяев нет места на этой земле. Вперед! Покажем им, что такое настоящие солдаты!
Ричард уже сбегал вниз по лестнице, и все остальные последовали за ним, на ходу надевая шлемы, подхватывая щиты, и каждый, кто встречался герцогу на пути, присоединялся к его спутникам. Они выскочили во двор и взлетели на первых попавшихся лошадей, крича об отмщении и клянясь жестоко покарать злодеев. Кровь в жилах воинов кипела, все их помыслы были сосредоточены лишь на мести и спасении попавших в плен товарищей; ворота перед крохотным отрядом распахнулись, и он галопом вынесся наружу. Томас скакал плечом к плечу со своим господином и так же, как и он, всей душой рвался в бой, устав от долгого ожидания и потрясенный вероломством врага. Но Томас все-таки был истым сыном своей матери, и голос унаследованного от неё трезвого рассудка заставил его оглянуться через плечо, что, впрочем, не помешало молодому человеку отчаянно пришпоривать лошадь, посылая её вперед. Но он увидел, как мало их было, очень-очень мало. Перед ними захваченные врасплох отряды фуражиров спешно перестраивались и храбро отбивались от наседавшего противника, но с каждой минутой их силы таяли. Позади трубы пели сигнал общей тревоги. Но если бы герцог ждал, пока подтянутся основные силы, и не предпринял бы этой отчаянной вылазки, фуражиры были бы перебиты все до единого.
Теперь же Ричард мчался им на подмогу – но враг был гораздо ближе, чем только показавшиеся из ворот замка отряды йоркистов, и, погоняя лошадь и, как и его повелитель, что-то громко крича во все горло, Томас, тем не менее, не мог не чувствовать в глубине души растущего беспокойства. Сердце сдавила тревога... Яростный напор кучки храбрецов заставил противника дрогнуть и отступить, в то время как окруженные фуражиры воспряли духом и, издавая радостные крики, с еще большим воодушевлением бросились в бой, влившись в ряды своих спасителей. И вот два отряда сошлись, и больше уже ни о каком порядке или чувствах говорить не приходилось.
Томас сжимал поводья своего взбесившегося коня рукой, на которую был нацеплен щит, а другой, вооруженной мечом, рубил и колол, отражал и наносил удары. Время, казалось, остановилось, а шум битвы достиг своего апогея, когда никакого грохота вроде бы уже и не слышно. Томасу чудилось, что он живет и двигается в каком-то странном мире абсолютного безмолвия, где нет ничего, кроме еще одного искаженного в яростном оскале лица врага, внезапно возникающего то справа, то слева, еще одного занесенного над головой меча, под который надо поднырнуть, еще одного тела, в которое надо вонзить клинок. Ударить, выдернуть меч, чувствуя, как он с трудом выходит из только что пронзенной им плоти. Краем глаза Томас все время видел широкую спину своего повелителя, а чуть позади мелькало что-то красное – похоже, плащ Сэлисбери.
Потом это красное исчезло. Томас вскинул голову, и в этот миг его лошадь пронзительно заржала и рухнула на передние колени; из груди у неё торчала стрела. Томас перелетел через голову скакуна, умудрившись каким-то непонятным образом извернуться в воздухе, приземлиться на ноги и успеть отразить натиск еще одного врага. Бьющие по воздуху задние ноги лошади дали Томасу мгновенную передышку, которой хватило лишь на то, чтобы быстро оглядеться по сторонам и увидеть впереди своего лорда. Герцог все еще был в седле; он отбивался сразу от двух противников, наседавших на него справа, и еще одного, подбиравшегося слева с занесенным для броска копьем.
– Нет! – закричал Томас, кидаясь вперед. Вопль и прыжок слились воедино, они и были одним мгновенным порывом, но опоздали ровно на полсекунды. Копье глубоко вонзилось в бок Ричарда в тот самый миг, когда меч Томаса обрушился на голову метнувшего это копье пехотинца. Ричард завалился на бок, как подрубленное дерево, его лошадь, освободившись от седока, умчалась куда-то вдаль, а Томас издал крик отчаяния, и в воспаленном мозгу молодого человека мелькнула мысль о том, что на крик этот эхом отозвалась сама земля. Томас был в самой гуще битвы. Он не успел добежать до своего поверженного лорда, как в него нацелилось сразу пять-шесть клинков, и по жгучей боли, пронзившей все его существо, он понял, что враги не промахнулись. Он еще сражался, но его тело уже не принадлежало ему, ноги его подогнулись, и в лицо ударила сырая земля.