Карантин

Я пересылаю программу «Фон Нейману» («Континентальная Био-Логика», 3150 долларов). Нейронная сеть плохо приспособлена к моделированию компьютера общего назначения, откуда и необходимость в специальных модах, физически оптимизированных для таких задач. Но никто не может купить все существующие моды, а если бы и мог, то покалечил бы свой мозг, реструктурируя такое количество нейронных связей. Вот и приходится, как ни дико это выглядит, иногда загружать чип с последовательными программами.
Culex explorer, комар-разведчик – чисто органическое существо, только очень сильно модифицированное как генетически, так и на стадии развития. Цель генетической модификации в том, чтобы максимально увеличить количество нейронов, обеспечив фронт работ для наномашин, а также в создании ИК-чувствительных клеток. Мысленно я выбираю из меню нужные мне поведенческие параметры, жду пять минут, пока программа закодирует их на языке нейронных схем комара, затем накрываю ладонью коробочку, чтобы усилить сигнал, и перекачиваю свои распоряжения в крошечный мозг насекомого. В протоколе «Красной Сети» предусмотрены бесчисленные тесты корректности данных, но я все равно провожу контрольное считывание, и сравнение подтверждает, что команды записались правильно.
Когда я иду к метро, на улицах уже немало людей. Продавцы еды стоят у своих тележек, над которыми поднимается вкусный пар, и вокруг них собираются стайки покупателей, игнорирующих соблазнительные на вид, но лишенные запаха голограммы, рекламирующие содержимое автоматов по продаже всяческих закусок. Я покупаю пакет лапши и ем ее на ходу. Мимо шагают тщательно одетые служащие, банкиры и инфоброкеры; люди, которые могли бы заниматься своей работой не выходя из дома, могли бы делать все необходимое прямо у себя в голове и даже поручить это модам, получают удовольствие от хождения на службу. Я нехотя признаюсь себе в том, что вид этой торопящейся куда-то зонтоносной инфократии, излучающей самодовольство, определенно вселяет веру в мощь человеческого духа. Свет неожиданно меркнет, я смотрю на небо и вижу, как два слоя вспененных серых облаков несутся там друг за другом. Через несколько секунд я уже мокр до нитки.
Научно-техническое сердце Нью-Гонконга находится в двадцати километрах к западу от центра города. Поднявшись из метро на поверхность, я оказываюсь в почти безлюдном мире разбросанных тут и там бетонных строений, окруженных настолько идеальными газонами, что легко усомниться в их материальности. После толп и небоскребов Сити здешний простор кажется едва ли не неприличным. Многие институты и производственные корпуса достигают пятнадцати-двадцати этажей, но улицы достаточно широки, прилегающие к строениям участки просторны, и архитектура не заслоняет небо, которое опять сияет ослепительной синевой от горизонта до горизонта.
Я останавливаюсь, чтобы вытряхнуть комара из коробочки на ладонь. Он крепко вцепляется в кожу. Я подношу его к глазам и различаю крошечные точки двенадцати инфохамелеонов по бокам грудной клетки. Прежде чем двигаться дальше, я складываю пальцы в неплотно сжатый кулак – трудно шагать небрежной походкой, держа на ладони разведывательную аппаратуру стоимостью в двадцать тысяч долларов.
Район к северу от станции метро напоминает лабиринт, но легко заметить, что раньше он состоял из нескольких отдельных, независимо спланированных «научных парков», которые впоследствии заполнили разделявшее их пространство. Каждый, должно быть, имел когда-то собственный, строгий или, наоборот, экзотический рисунок аллей, и каждому в той или иной степени удалось распространить этот рисунок за свои исконные пределы, а там, где столкнулись несколько несовместимых планировок, получилось нечто дикое. МБР располагается в глухом конце тупика, так что небрежно пройти мимо главного входа не удастся. Однако весь район представляет собой поистине капиллярную сеть узеньких улиц и их ответвлений, так что я без труда смогу как бы случайно оказаться у задней части здания.
Вокруг тишина, слышно даже пение птиц. Проезжающий велосипедист удивленно оглядывается на меня. Других пешеходов не видно, и я начинаю, несколько преждевременно, чувствовать себя вторгшимся на чужую территорию. Похоже, что все эти улицы для общего пользования, но пройти по ним можно только к нескольким частным владениям. Если, что маловероятно, кто-нибудь остановится и предложит мне помочь найти нужное место, я всегда смогу сыграть роль заблудившегося туриста.
Наконец в промежутке между зданиями «Трансгенетического экоконтроля» и «Промышленного морфогенеза» я вижу то, что, по-видимому, и есть МБР – грязно-белая бетонная коробка, метрах в ста от меня. Под таким углом невозможно увидеть никаких вывесок или эмблем, и я дважды сверяюсь с картой у себя в голове, чтобы исключить всякие сомнения.
Я ловлю себя на мысли, что вряд ли Дети воспользовались бы таким прикрытием, и сам же громко смеюсь над этим «обнадеживающим» соображением. Дети не имеют к этому делу никакого отношения, это ясно и не требует дополнительных подтверждений. Самое страшное, что может случиться, – то, что МБР окажется просто ложным следом.
Я копирую свое визуальное поле в видеобуфер программы Culex. Я отчетливо помечаю здание, а затем выдаю последнюю команду собственно насекомому. Подняв руку, я раскрываю ладонь. Комар сразу взлетает, делает вокруг меня несколько кругов и исчезает.
* * *
Большую часть дня я посвящаю изучению общедоступной информации о владельце МБР, Вей Бай Лине. Прилежно перекопав записи информационных программ за двадцать пять лет – он упоминается в среднем в шести материалах за каждый год, – я не нахожу ничего замечательного. Единственное сообщение не чисто делового характера – информация об открытии нового отдела Музея Науки НГ. Вей возглавлял консорциум, финансировавший это предприятие, и в статье процитированы строки из его банальнейшей речи: «Будущее наших детей зависит от того, насколько мы сумеем развить их интеллект и воображение уже в самом раннем возрасте...»
Мне бросается в глаза, что Вей не проявляет никакого интереса к компаниям, которые достаточно стары, чтобы послужить причиной увечья Лауры. Ему только пятьдесят с небольшим, и он предпочитает новые области деятельности хорошо освоенным направлениям. Конечно, это ничего не говорит о клиентах МБР.
В конце дня мне уже не на что отвлечься хоть с какой-то пользой для дела. Иррациональные страхи по поводу Детей просыпаются снова. Я точно знаю, как справиться с ними, но не хочу этого делать. Пока не хочу.
Я включаю ГВ и попадаю на самую середину рекламы; перебираю канал за каналом, но везде то же самое. Конечно, это никакой не сговор соперничающих телекомпаний (боже упаси!), просто все-станции вдруг решили позволять рекламодателям указывать в договоре время выхода в эфир их рекламы с точностью до сотых долей секунды. Я мог бы вообще отключиться от передач в реальном времени и загрузить что-нибудь поинтересней, но это не стоит труда, ведь мне просто надо убить время.
Молодой человек говорит:
– ...ощущение бессмысленности и бесцельности жизни? Проблему решит «Аксон»! Теперь вы можете купить самые разнообразные цели! Семейная жизнь... успешная карьера... материальное благополучие... сексуальное удовлетворение... художественное самовыражение... духовное просветление.
Пока он произносит каждую фразу, в его правой руке материализуется куб, в котором разыгрывается соответствующее действие, он подбрасывает его в воздух, чтобы освободить место для следующего, и в конце концов начинает легко жонглировать всеми шестью:
– Более двадцати лет «Аксон» помогает вам достигать всего, что вы пожелаете. Теперь мы поможем вам пожелать этого достичь!
Посмотрев конец непонятного, но эффектного сюрреалистического триллера, я выключаю ГВ и начинаю расхаживать по комнате, все более укрепляясь в принятом решении. До встречи с Culex'ом еще четыре часа нескончаемого, беспокойного ожидания. Чего ради, я должен рее это терпеть? Из мазохистского желания переживать подлинные человеческие чувства? Нет уж, к чертовой матери эти чувства, из-за них я сегодня утром чуть вообще не бросил расследование.