Карантин

На улицах полно народу, влажность такая, что можно задохнуться. С почти механической настойчивостью я пробираюсь сквозь субботнюю вечернюю толпу. Прохожу через большую группу из примерно шестидесяти подростков обоего пола, чьи совершенно идентичные ухмыляющиеся лица скопированы с какой-то поп-звезды. Одинаковые люминесцентные татуировки синхронно мигают, воспроизводя серию психоделических узоров. «Они не ищут приключений, – говорит «Дежа Вю». – Просто хотят, чтобы их видели».
Придя в отель, я быстро собираю вещи и рассчитываюсь. На обратном пути делаю крюк и иду мимо аэропорта. В основном из любопытства – хочу выяснить, следят ли за мной, или МБР отныне полностью мне доверяет. Я хочу войти в зал, попытаться купить билет и посмотреть, станет ли кто-нибудь мне препятствовать, но эта мысль кажется настолько ребяческой, что я тут же забываю о ней и иду дальше.
Подсознательно я ожидаю услышать какие-нибудь внутренние голоса или увидеть галлюцинации, хотя прекрасно знаю, что такие грубые методы больше не используются. Моды верности ничего не нашептывают вам прямо в черепную коробку. Они не забрасывают вас изображениями объекта преданности, одновременно возбуждая центры удовольствия в мозгу, и не скручивают болями и тошнотой, если ваши мысли отклоняются от правильного курса. Они не затуманивают ваши мозги блаженной эйфорией или лихорадочным фанатизмом, не пытаются перехитрить, заставляя поверить в противоречивую, но изящную казуистику. Никакого промывания мозгов, никакой дрессировки, никакого внушения. Мод верности не инструмент, призванный что-то изменить, он сам является конечным продуктом, свершившимся фактом. Не обоснование веры, а сама вера, вера во плоти, или скорее плоть, превращенная в веру.
Более того, нейроны, на которые воздействует мод, перекоммутируются жестко, так что последующие манипуляции невозможны физически. Поколебать такую веру невозможно.
Не знаю, усиливают или ослабляют все эти сведения раздвоенность моего сознания. Мод никак не препятствует мне думать об этих вещах. По-видимому, тот факт, что я понимаю» что со мной произошло, дает такие преимущества, которые перевешивают любые конфликты между искренностью чувств и осознанием их истинной природы. В конце концов, если бы я не знал, почему я испытываю такие чувства к Ансамблю, то, наверное, сошел бы с ума, пытаясь это понять. Мод, конечно, можно было сконструировать так, чтобы он никак не проявлял своего существования. Можно было бы позаботиться и о том, чтобы не возникали вопросы о причинах произошедших перемен. Однако такую цензуру было бы очень трудно реализовать, не низводя пользователя до состояния почти полного идиотизма. Вместо этого мой разум и память остались нетронутыми (насколько я могу судить), чтобы я мог самостоятельно все осмыслить и принять новую ситуацию.
Ансамбль, как объяснил Хуан, – это международный союз исследовательских групп. МБР возглавляет этот союз. Работа, которой они занимаются, должна совершить переворот в науке, и я призван сыграть свою скромную роль в том, чтобы эта работа велась без помех. Я все еще несколько заторможен после легкого шока, но это постепенно проходит, и я начинаю сознавать, в какой восторг приводит меня эта перспектива. Ведь служить Ансамблю действительно очень важно для меня, и то, что это результат действия наномашин, а не более традиционных факторов, ничуть не умаляет этой важности.
Разумеется, залезать без разрешения в чужой мозг – гнусность, но в данном случае, когда речь идет о таких жизненно важных вопросах, как безопасность Ансамбля, такое вмешательство было совершенно оправданно. Да, сутки назад я считал МБР своим противником, но не это было фактором, определяющим всю мою личность. Я тот же человек, что раньше, только у меня другая работа и другие приверженности, вот и все.
Я захожу перекусить в небольшую, битком набитую забегаловку – больше для того, чтобы отвлечься. Я обнаруживаю, что чем дольше я удерживаюсь от того, чтобы заниматься бессмысленным анализом положения, в котором я оказался, тем больше оно мне нравится. Я буду работать на Ансамбль! Чего же мне еще надо? Может быть, это в конечном счете все-таки дрессировка – мод вознаграждает меня за правильный образ мыслей? По-моему, нет. Просто человек быстро устает от раздумий о том, что именно делает его таким счастливым.
Я возвращаюсь на квартиру чуть позже полуночи. «Карен» говорит: «Скажи мне – ты влюбился? Или стал религиозным?»
Я отсылаю ее прочь.
Лежа в темноте, я не могу удержаться от того, чтобы обдумать все это еще раз.
Мод верности – это отвратительно. Но Ансамбль занят важнейшим делом, он должен был как-то защитить себя, и я не хотел бы, чтобы это было сделано иначе.
Почему я уверен, что они заняты важным делом, хотя даже не знаю, что это за дело? Конечно, потому, что мне поставили мод верности.
Я знаю, что мои чувства вызваны техническим путем, но это не делает их слабее. Одна часть моего сознания считает это парадоксальным, другая – вполне естественным. Это противоречие можно обдумывать, пока не сойдешь с ума или пока оно не покажется чем-то вполне житейским. Но устранить само противоречие невозможно.
А я уверен, что не сойду с ума. Я привык к «Н3». Я привык к «Карен». Мне никогда не ставили моды насильно, но принцип-то тот же. В глубине души я, конечно, уже давно смирился с тем фактом, что мои переживания, мои желания, ценности – не более чем детали анатомии. На этом уровне не существует парадоксов, противоречий, нет вообще никаких проблем. Кусок мяса в моем черепе немного переделали, вот и все.
А если говорить о ценностях и желаниях, никогда в жизни я не хотел ничего так сильно, как сейчас хочу служить Ансамблю. Единственное, что мне нужно сделать – как-то согласовать это с моим представлением о том, кто я есть.
Утром приходит Хуан, чтобы помочь мне привести в порядок мои дела. Имея таких спонсоров, как МБР, иммиграцию можно считать простой формальностью. Я заказываю перевозчиков, которые упакуют и доставят сюда содержимое моей квартиры в Перте. Лишь несколько секунд уходит на то, чтобы изменить национальную принадлежность моих банковских счетов и физический адрес моего телефонного номера.
Мой клиент должен звонить двенадцатого, чтобы получить отчет за две недели. Я оставляю на «Ночном коммутаторе» сообщение. Оно будет передано абоненту, который введет условленный пароль (известный моду, но не мне). Сообщение гласит, что я прекращаю работу над делом из-за болезни и прошу указать номер счета, на который можно возвратить полученный аванс.
Пока я навожу порядок в делах своей прежней жизни, я думаю о том, насколько разумнее было завербовать меня, чем убивать. Не надо возиться с трупом, подделывать компьютерные файлы, сбивать со следа полицию. Придется всего лишь пару раз соврать, вполне невинным образом. Жертва добровольно помогает преступнику – наверное, это и есть идеальное преступление.
Днем Хуан показывает мне МБР.
Сотрудников около ста, в основном ученые и техники. Мне объясняют только небольшую часть организационной структуры. Службой безопасности руководит Чень Я Пинь, та женщина, которая меня допрашивала. Но у нее есть и другие, административные и научные обязанности, ее официальная должность – менеджер по организационно-техническим вопросам. Она опять расспрашивает меня, уже не под дулом пистолета, и, кажется, разочарована тем, что мои ответы почти не изменились. Единственный обман, в котором я признаюсь, – это две гипотезы о мотивах похищения, которые я утаил в прошлый раз. Когда я рассказываю о них, по ее лицу невозможно понять, насколько я близок к истине. Я огорчен этим, но не подаю виду. Ансамбль для меня – все, и я хочу знать о нем все, но понимаю, что это надо заслужить.
Позже она показывает мне красиво отпечатанный рекламный проспект новейшей системы электронной защиты от инфохамелеонов. Со всей возможной деликатностью я сообщаю неприятную новость – хамелеоны последней модификации, которые поступят в продажу в конце месяца, сделают эту дорогую систему совершенно бесполезной. Без дотошной предварительной проверки изготовители хамелеонов не станут иметь дело с Чень Я Пинь, но я обещаю держать ее в курсе всех новостей.