Врата Валгаллы
Письмо от Адретт он проглядел, рассеянно улыбаясь: жанром мать владела в совершенстве. Письмо молодой матери взрослому сыну: очаровательное, легкое, отнюдь не пустое, исполненное уверенности, что «мальчик» не станет зря лихачить и ссориться с «другими детьми». Рубен не помнил совершено точно, когда Адретт приняла этот тон, по он уже вполне присутствовал, когда он исполнял при матери обязанности шофера... Или партнера по танцам па корпоративных и светских вечеринках, чтобы, как она со смехом признавалась, подразнить преобладающих там леди «среднего» возраста. Тон этот, к сожалению, предусматривал обязательный досмотр армейской почты на предмет государственных тайн.
Ознакомившись со всем комплектом, стандартным как по составу, так и по содержанию, Рубен потянулся и сцепил руки за головой. Улле швырнул в Риккена подушкой, но в того не попал, а угодил в Далена. Магне на своей верхней койке мучился с операцией, почти невозможной, а именно – с. помощью стандартного армейского считывателя пытался перевести зарплату на погашение родительского кредита. Со всей возможной флегмой он сунул снаряд себе под спину, и Ренну пришлось сбрасывать кота, топать через весь отсек – что громко сказано! – и с применением силы изымать свое.
Взгляд сам собой сосредоточился в одной точке. Шельмы хохмили и препирались где-то за пределами невидимой сферы, окружавшей комэска, когда тому удавалось «закрыться».
Он хотел другое письмо. Сожаление было неожиданно острым, и даже болезненным, словно в подвздошье вогнали гвоздь. Или в висок. Сколь угодно краткое письмо, может быть – из одной подписи. Вот как Кир кодирует себя единственной буквой.
Ты даже не знаешь, станет ли она ждать. Какие, в общем, у тебя на это права? Это вон Гринлоу успел. Позаботился, и вернется домой, будучи в своем праве. А у нее – свой комплект обстоятельств, исходя из которых она... Когда ты спустишься с небес, возможно, найдется какая-то совершенно другая девушка. Тебя удивляет собственное сожаление?
Едва только Рубен начал понимать суть отношений мужчин и женщин, его изучающий взгляд сразу обратился на мать и отца. Мягкая взаимная снисходительность и ирония, и ощущение, что они – вдвоем, даже будучи порознь, заставляли его и для себя в перспективе желать того же. И вот только сейчас его озарило, что принцип обрел лицо. И имя.
В «мужском» разговоре – инициатором которого, как Рубен догадался позже, несомненно была Адретт – отец предупредил быть «особенно осторожным» с той, кого мужчина с именем Эстергази посадит себе на шею. По крайней мере, чтобы после не сожалеть. Учитывая имущественные права и длительные командировки. Во всяком случае, повидав изрядное количество «драматических див», «задорных хохотушек» и «глянцевых обложек», Рубен достаточно легко распознавал «девушку с удочкой».
В жизни пилота Космических Сил секса обычно несколько меньше, чем хотелось бы. В этом смысле, разумеется, каникулы и отпуска у Эстергази даром не пропадали. Личное время – вещь дорогая. Никогда у Рубена не было ничего неосуществленного или подавленного. Обычно наживка объедалась в кругах несколько ниже собственного, и у него вошло в привычку по отбытии не оставлять координат.
Полагал ли он, что будет так же и в этот раз, когда, летя пассажиром, повстречался взглядом с усталой стюардессой, чья дежурная улыбка недвусмысленно посылала в Хель всех перевозбужденных кобелей? Надеялся, что она примет приглашение, придет на бал... ну и так далее, как оно в конечном итоге и вышло. В противном случае нашелся бы кто-нибудь еще. Один бы, пожалуй, не остался.
Вот только вернуть все назад он не хотел. Она была трогательна, как мокрый цветок. Испуганные глаза, умолявшие его – мужчину – найти единственное спасение для них обоих, спровоцировавшие его на приступ нежности, острой, словно физическая боль. Если бы она все-таки убежала... ведь кинулся бы следом, по кустам, наперерез, чтобы удержать ее силой. Сейчас, после того, как он сделал ее счастливой, насколько мог, и поневоле – несчастной, мерки были уже чуточку другими, чем даже когда они стояли в Тавире, глаза в глаза, и чуть не ножи приставив к горлу друг друга.
Ливень, внезапный и сильный, хлынул в один из дней, в Тавире, застав их обоих на террасе. Девушка, весело и испуганно взвизгнув, убежала спасаться под крышу, как то, в сущности, свойственно девушкам, а он остался, подставив холодным, хлещущим с неба струям упрямый лоб и грудь. Тем самым напоминая себе, что он есть существо земное в той же степени, что небесное, и испытывая по этому поводу дикое веселье.
Ливень был свирепым, вода заливала глаза, Рубен не видел ничего, кроме бесформенных пятен разных оттенков серого, и даже захлебывался, смеясь сам себе. И даже не помнил точно, когда обнаружилось, что босым на досках настила он стоит не один, что, прижимаясь к нему, обнимая, укрываясь за ним от дождя, такое же насквозь мокрое, хрупкое, почти обнаженное, дрожит...
И только тогда стало пронзительно ясно, что дождь ледяной, и как легко причинить ей боль, и как невозможно... Сгрести в охапку, втащить, слабо отбивающуюся, в дом, затолкать под обжигающий душ, где целовать до самозабвения...
Помилуйте, я хочу всего лишь письмо. Сойдет и пустой файл, я сам придумаю, что могло там быть, был бы подписан.
Отец сказал бы, на этот раз ты с наживкой заглотил и крючок.
Ты не космический истребитель, и не мужчина, по правде говоря, если боишься принять своею грудью этот залп.
Басовитый вопросительный мяв вернул комэска в Н-18. Тринадцатый, опираясь лапами о койку, запрашивал разрешения обратиться. За сценой пристально наблюдали десять пар глаз. Улле Ренн, штатный почесыватель, был занят. Вспомнив, как это делал Вале, Рубен неуверенно пощекотал пальцем пушистое горлышко. Вероятно, зря, потому что бобтэйл понял его превратно, мгновенно запрыгнув комэску па живот. К счастью, форменные футболки – белого цвета. Улле, к примеру, приходилось охаживать комбинезон липким роллером не по разу в день.
Командирский считыватель тихонько пискнул и подмигнул зеленым. В самый раз, и возразить-то нечего.
– Время для спорта, Шельмы!
* * *В спортивном зале палубы Н круглые сутки горели белые люминесцентные лампы. Тени от них были резкими, и даже знакомые лица в их свете выглядели странно. И еще он был совершенно пуст. Шельмы оставались одной из немногих эскадрилий, которые еще соблюдали график тренировок: слишком большие нагрузки приходились на пилотов в последнее время, и по доброй воле сюда приходили единицы. Рубен соблюдал строгость в этом вопросе. Продолжительное «напряженное лежание» в кокпитах вкупе с гравитационными перегрузками, перемежаемое бесцельным валянием, вело к атрофии мышц и остеохондрозам. Поддерживаемые в тонусе, Черные Шельмы поднимались по боевой тревоге относительно легко. Ну а еще это эффективно помогало против вредных и пустых мыслей. И против гормонов. А куда ж без них?
В этот раз Рубен подсуетился и захватил кольца сам, послав в сторону остолбеневшего Магне ослепительную улыбку. Кто не успел, тот опоздал, дружище! Полюбуйся, братец-Шельма, что может на снаряде мастер.
«Ракушка» в ухо, глаза – прикрыть. На этот раз в мозг наливалась музыка из старых фильмов: Лей, Морриконе, многочисленные «Бурные воды» Мориа, замысловатые фламенко Пако де Лусии. Тело превратилось в тугой клубок напряженных мышц, сладко тянущих, но – живых. Хорошо чувствовать себя живым.
Рубен с детства любил кольца. В сущности, вся его мускулатура была сформирована ими. Упражнения на кольцах отвечали его подсознательному стремлению к совершенству. Именно здесь особенно видно, если ты чего-то не можешь. Или можешь недостаточно хорошо. К тому же, закрывая глаза, он мог оказаться в любой обстановке – по желанию, сколько хватит воображения, а воображения ему хватало всегда. И потом, взметывая в воздух пластичное тело, послушное единственно его воле, не осуществлял ли он снова и снова, в еще одной доступной ему форме самое непреодолимое желание мужчины – летать? То, что он, покуда жив, никогда не сможет исполнять вполсилы.