Повитель

— Что же, Тихон, нам теперь делать, а?
* * *
С этого дня загудели Локти, как потревоженный улей. Из дома в дом засновали люди, передавая необычайные вести.
— Слыхали, о чем Тихон Ракитин болтает? Царя-де скинули, революцию устроили.
— Какая такая революция? Как же Россия-матушка без царя?
— Нам что с царем, что без царя… Налоги все едино платить кому-то придется.
Молчаливый и робкий работник Бородиных Степан Алабугин спрашивал то одного, то другого:
— А вот революция — об чем она говорит? И как это — «царя скинули»? Кто?
Ему отвечали:
— Ракитин с Веселовым сказывают — народ, рабочие.
— Да кто его, народ-то, к царю допустил? Там, поди, охрана? — допытывался Степан Алабугин.
— Айда к Веселову, пусть разъяснит нам! — кричали мужики.
Кузьма Разинкин, оглядываясь на стоявших в толпе Игната Исаева и Демьяна Сухова, предостерегающе говорил:
— Идите, идите… Приедет Гордей Зеркалов — Андрюшку с Тихоном возьмет за жабры. И вам хвосты поприжмет.
— Не пугай раньше времени. Может, революция эта с пользой для нас произошла, коли в самом деле царя скинули, — отрезал Авдей Калугин.
— С пользой?.. Скинули?.. — петухом налетал то на одного, то на другого Петр Бородин. — Побойтесь бога, мужичье! Глотку заложит после таких слов, как жрать будете?
— Ничего, нам и без того жрать нечего, — ответила ему Марья Безрукова.
«Вон, оказывается, зачем в город поскакал Гордей Зеркалов!» — обеспокоенно думал теперь Григорий Бородин.
Но в разговоры не вступал, отмалчивался.
Когда стаял снег и начала просыхать земля, отец и сын Бородины принялись готовить плуги к пахоте, наверстывая упущенное.
Деревенские бедняки в эти дни пуще прежнего захороводились вокруг бывших фронтовиков, собираясь то у Веселова, то у Ракитина. Пока лежал снег, мужики, грызя семечки, дымя самосадом, рассуждали о революции так и эдак, а теперь, когда наступило время полевых работ, поставили перед Веселовым, которого почему-то считали более сведущим, вопрос прямо: что делать?
Андрей переглядывался с Тихоном, неловко топтался перед односельчанами.
— Да что вы, мужики, у меня-то… Я бы рад сказать вам, да сам…
— Ну, ты все же пограмотней нас, хоть расписываться умеешь… А мы — совсем темнота.
— Ты же как объяснял? Революция — значит, царя-кровопийцу сбросили, оружие народ повернул против богачей… А мы что — не народ? Надо и нам поворачивать.
— В общем-то это так, но… Повременим еще маленько, может, прояснится что…
Но ничего не прояснялось. Газеты в Локти теперь совсем не доходили. Что делалось за глухой стеной соснового леса, никто не знал.
А мужики все настойчивее требовали ответа. И Веселов, еще не зная, правильно это или нет, сказал:
— Ну что ж… Должно быть, раз революция, землю кулацкую нам промеж собой разделить надо…
Голытьба хлынула в поле. Но зажиточные мужики, жавшиеся все время к Лопатину, не ждали этого дня, не ждали Зеркалова, который все еще был в городе, — что-то, мол, он привезет, — они заранее стали потихоньку распахивать свои участки. Увидев это, мужики остановились в нерешительности, опять обступили Андрея. Тот, подумав, проговорил:
— Айда на зеркаловские пашни.
До вечера мужики размеряли землю, втыкали колышки. А вечером неожиданно появился среди них сам Гордей, молча прошел сквозь расступившуюся толпу и спокойно, деловито начал выдергивать колышки.
— Ты что же это, а? — кинулся было к нему Андрей. — Ведь революция…
Гордей Зеркалов выпрямился, спросил спокойно:
— Ну так что? Законы, что ли, кто отменил? В городе тоже революция, а фабрики у владельцев никто не отбирал.
— Врешь!
— Поди узнай… Ишь обрадовались. Марш отседова! Завтра сам пахать начну.
Если бы Зеркалов кричал и матерился, ему не поверили бы. А за его спокойным тоном чувствовалась правота, уверенность, какая-то сила. Мужики, сплевывая с досады на зеркаловские земли, стали медленно расходиться.
— Вот те и революция, ядрена вошь. Богачей, должно, никакой революцией не сковырнешь. Женись, Андрюха, хоть напьемся с горя на твоей свадьбе…
Когда Зеркалов остался один, к нему тотчас же подошли зажиточные мужики, наблюдавшие за всем со стороны.
— Ну, как там, в городе? Или взаправду царя-батюшку, а? Ты-то как, при должности али тоже сняли?
— Не то чтоб сняли, а вообще… — неопределенно ответил Гордей, повернулся и пошел в деревню.
Петр Бородин, узнав о приезде Зеркалова, на другой день к вечеру забежал к нему. Староста — какой-то смятый, невыспавшийся, заросший густой сизоватой щетиной — сидел за столом.
— Правда, что ли, Гордей Кузьмич? — спросил Бородин, едва успев поздороваться.
— В каком смысле?
— Тьфу!.. Да вон, народишко болтает…
— Мало ли чего… — опять неопределенно ответил Зеркалов.
— Ты все-таки бумаги получаешь… В городе был… Может, там разъяснили тебе — что да как… И как дальше нам быть? А? Землица-то вот-вот подойдет, сеять надо. А людишек нанять — не найдешь… Сам-то хвораю, а сын…
— Ты поищи, — вяло посоветовал Зеркалов.
— Поищи… — обиженно тянул Бородин и жаловался: — Я что, не искал, думаешь? Все одно говорят: «Посмотрим еще, наниматься ли. Революция ведь… Отгуляем вот, тогда приходи, поговорим…»
Зеркалов вопросительно поднял брови.
— Андрюшка Веселов женится, — торопливо объяснил Бородин. — Нашел время, дьявол, жениться! Вся голытьба у него собирается гулять. И наш конюшишко Степка Алабугин — туда же. Тоже свадьба — в складчину…
Зеркалов встал и молча ушел в другую комнату, давая знать, что разговор окончен.
* * *
Григорий тоже знал, что Дуняшка выходит замуж за Андрея Веселова.
Почти целый день, заложив руки в карманы, Бородин стоял у окна и смотрел на ровную, словно отполированную гладь озера. В небе висели рыхлые ватные комья, отражаясь в воде, отчего озеро казалось прозрачным и бездонным. Скользили иногда невдалеке от берега рыбачьи лодки. Лодки не оставляли следов, и казалась Григорию, что они плывут не по воде, а по воздуху, между двух слоев облаков.
В открытое окно доносились от дома Веселова шум, крики, пьяные песни. Григорий слушал, намертво сжав кулачищи, будто хотел раздавить свои собственные ладони.
… Свадьба у Веселова была многолюдной, шумной! На ней собралась вся беднота. Маленький дощатый домик Веселова не мог вместить всех гостей, столы пришлось вынести во двор, под старые корявые березы.
Идя на свадьбу, каждый что-нибудь приносил с собой: десяток яиц, бутылку самогону, краюху хлеба, вареную курицу. И столы если не ломились от закусок, то выглядели довольно богато. Тихон Ракитин принес даже банку рыбных консервов с иностранной этикеткой — диковинку, не виданную еще в этих краях.
Дуняшка, принимая продукты, краснела до слез, что-то невнятно бормотала в ответ.
— Господи, чем же мы их отблагодарим, Андрюшенька? — спрашивала она, прижимаясь к его груди.
Андрей, бледный, тоже взволнованный не меньше ее, отвечал:
— Ну чем… Может быть, придет время — отблагодарим чем-нибудь… — Андрей останавливался, не зная, что говорить дальше. — Очень уж охота мне увидеть счастливыми всех этих людей.
Дуняшка понимала, что Андрей мучается, не видя пока способа помочь этим людям стать счастливыми, говорила:
— Ничего, Андрюшенька… Мы уж найдем как…
— Семенов приедет сюда, вот увидишь, — вдруг убежденно проговорил Андрей. — Или кто из тех, что на фронте беседы по ночам вели.
Когда сели за стол, Дуняшка, в новом ситцевом платье, припасенном для этого дня почти полгода назад, первая подняла стакан мутноватого пива:
— Спасибо вам, люди добрые… Спасибо… — И больше не могла вымолвить ни слова, заплакала на виду у всех, не стесняясь, засмеялась сквозь слезы, растирая их ладонью по лицу.
До глубокой ночи царило веселье на тесном дворе Андрея Веселова. Мужики, забыв о своей нужде, о неудавшейся попытке распахать жирные земли Гордея Зеркалова, пели бесконечные песни, яростно плясали, выбивая траву, поднимая целые облака пыли, по десять раз подходили к Дуняшке и Андрею, обнимали их, говоря: