Репортаж

Стивен подумал, что с этим советом лучше все-таки согласиться. Он отыскал спальный мешок, немного повозился, устраивая на полу у стены подобие лежанки, обработал антисептиком пораненную руку – серый налет у ногтей не смывался – не раздеваясь, лег, набросив на себя плед.
«Господи, не пальнуть бы в кого спросонья!» – подумал он, нащупывая винчестер. Ныли не только мышцы. Буквально каждый нерв просил об отдыхе, но сон не шел.
Конечно, бессмысленно понять причину безумия, исходя из объяснений самого сумасшедшего, а в том, что Сирил Джонс Гэррод был таковым, Стивен теперь почти не сомневался, – однако Книгу Лукавого тянуло читать дальше. Тем более, что ужасно не хотелось гасить свет, хотя бы и такой тусклый и прерывистый. Он снова стал осторожно расклеивать и перебирать страницы несгоревшей рукописи.
«...Ниже я привожу свои расчеты. Они довольно тривиальны. Не я первый описал вакуум как море виртуальных частиц. Не я первый описал законы их превращений. Но я первый понял, что мир вакуума – это квантовый мир. Я всего лишь записал основные правила, которым будут подчиняться превращения сложных макроскопических структур, порождаемых флюктуациями вакуума в четырех измерениях. И результаты моих расчетов первоначально были тривиальны. Собственно, все основные явления жизни – и развитие, и самоумножение, и постоянное усложнение, и саморазвитие, и последующее самоуничтожение ее основных форм – хорошо выводились как следствия нескольких простых, даже не физических, а скорее философских принципов – симметрия, необходимость, сохранение нескольких инвариантов. Только одна сложность омрачала красоту всей теории. Маленькая заковыка, породившая необходимость в том, чтобы переосмыслить всю основу нашего бытия. Дело в том, что ни одно решение, ни один из полученных результатов не был единственным, их всегда было два! Всякое бытие, всякая форма, которую может обрести живое, имеет, оказывается, две ипостаси. Но самое невероятное последовало дальше. Те образы, что мы видим перед собой, и те, которые мы сами принимаем, ничуть не похожи ни на один из этих двух теоретических вариантов. Я долго, невероятно долго и путано пытался осмыслить это несоответствие безупречной теории и простой очевидности. Пока все не стало просто и поразительно ясно: то, что есть наблюдаемые нами реальные формы живых существ – это гибриды, суперпозиция двух идеальных решений. И не будь этого их, как мне казалось ранее, совершенного инертного наполнителя, этой всепроникающей биохимической каши, которая энергией своего метаболизма, потоком примитивной информации стабилизирует это промежуточное состояние, каждая из живых форм неминуемо и мгновенно скатилась бы к одному из двух своих воплощений. Но откуда это стремление к промежуточности, к недопущению окончательного чистого решения? Все различие...»
Телефон на тумбочке зазвонил. Странно, что в обстановке ужасного разгрома, царившего в комнате, этот старомодный аппарат продолжал с достоинством занимать свое место на специальной, очень неудобной тумбочке у стены с расколоченным бра и перекособочившимися олеографиями прошлого века. Стивен поднял трубку.
– Открой, – сказал давно знакомый голос. – Открой, ты же меня узнал?.. У вас тут все законопачено, а мне страшно в этом лесу...
Бог его знает, почему он не удивился. Просто взвесил в руке винчестер и, положив трубку на тумбочку, уже шагнул к двери, но, не пройдя и шага, стал как вкопанный и рассмеялся горьким смехом. «Вот они как... Уже залезли в мое “личное дело”. В то “личное дело”, что хранится у человека под черепными костями... Ну почему же все-таки... Нет, нечисть остается нечистью. И говорит с нами только голосами мертвых...»
Он снова поднял трубку. Конечно, мертвый телефон молчал, как дверная ручка. Но он все равно заговорил, словно пытаясь использовать хоть этот дикий, нечестный шанс сказать хоть полслова туда. Откуда не прилетают сгоревшие «Ди-Си».
– Не надо, девочка, – сказал он в глухую трубку. – Не надо бояться леса. Папа учил тебя не бояться леса... Ты помнишь?..
– Но я все равно... Мне все равно страшно и холодно... Открой, папа... Это такой лес... – сказал ему голос дочери. Очень хорошей девочки, которая никогда не забудет отца, не уйдет с нечесанными искателями мудрости, не станет хриплой, оплывшей алкоголичкой. Которой всегда будет без трех дней двенадцать лет...
Точнее, он сам сказал себе это. И тут же, словно черт из коробки, наглой и визгливой пародией взвыл голос из подпола:
– Ну, открой! Ну, открой же ей! Ей плохо, ей страшно, твоей девочке!!!! Ну, открой, открой, открой...
Облившись холодным потом, Стивен сделал шаг к огнемету... А ведьмино отродье там, внизу, уже с нечеловеческой силой раскачивало крышку люка и, хрипя и запинаясь, умоляло, упрашивало, заклинало: «Отвори, о-т-в-о-р-и...»
«До рассвета люк не выдержит», – не столько предположил, сколько констатировал он сам для себя довольно спокойно, но зло. И поднял глаза: на пороге кладовки с посеревшим лицом стоял Айк. Взгляд у него был какой-то неживой.
– Что у тебя? – спросил он.
– Мне позвонили... Видишь? – Стивен положил трубку на рычаг.
– А-а-а... Всего лишь... – Айк повернулся и, как-то неловко пошатнувшись, шагнул вглубь подсобки.
В подвале опять наступило временное затишье, лишь что-то вроде изуродованной молитвы доносилось оттуда. Стивен снова взял в руки бумаги Гэррода.
«...Все различие между вариантами воплощения для каждого создания состоит в их энергетическом и информационном уровне. Насколько позволил мне судить предварительный анализ тех особенностей, которыми, по теории, должны были отличаться эти уровни, низший из них, вероятно, слишком некомфортен для живой протоплазмы. Он слишком богат крутыми энергетическими градиентами, быстрыми трансформациями внутренней среды; это своего рода „информационный ад“ для нее. Неудивительно, что огромная внутренняя работа мириадов биологических молекул направлена на дестабилизацию этого решения. Но для того, чтобы достигнуть другого чистого решения – более высоко расположенного в координатах энергии и информации, – у живого бульона просто не хватит мощности, и обретаемая живым организмом форма „зависает“ между двумя разными вариантами, а многие показатели внутреннего ее состояния беспрерывно колеблются, часть времени пребывая в информационном аду, а часть – в противоположном состоянии. Не в раю ли?..
Кстати, только тогда, когда я условно употребил эти, принадлежащие скорее морали и религии категории «рай» и «ад», мне пришло в голову: не здесь ли, не в этих ли двух вариантах реализации всякой жизни и всякой идеи и коренятся наши исходные идеи добра и зла. Дьявола и Бога? Чем станет по отношению к нашей колеблющейся, промежуточной плоти ее собственное воплощение в низшем информационном уровне? А в высшем? Не рассказал ли я сам себе старую историю милейшего доктора Джекила и мерзкого мистера Хайда на языке анализа систем? Ладно, посмотрим, как выглядят эти персонажи в мире одноклеточных...»
Двенадцать страниц математического бреда. Несколько вконец обуглившихся листков. Глаза слипаются. Спать.
Ветер в стонущем лесу. Крысиное шуршание по закоулкам разоренного дома. Громыхание, непонятные шумы и глухие проклятия из подпола. Заснешь тут...
Сгорбившись и растирая руками лицо, подошел Айк.
– Шеф, вы звали? Все у вас в норме?
– Тебе показалось. Как там Сол?
– Я не хотел сразу говорить... Кажется, все. Вам не придется дежурить, шеф. Он еще долго протянул с такими ранами...
– В сознание он не приходил?
– Нет...
– Так, наверное, и лучше. Надо... Ну, наверное, надо его перенести в фургон и там закрыть. Здесь всякая нечисть, крысы... А нам, к тому же, объясняться с властями. Пошли.
* * *
Они старались не поворачиваться спиной к туману. А там лес, уже не скрываясь, жил своей жизнью, призрачные огни вставали между стволов, дурные голоса окликали их... Несколько раз что-то непонятное задевало по лицам. Словно не желая показать, что они боятся, Стивен и Айк задержались у двери.