Право учить. Повторение пройденного

— У меня достаточно времени.
— Уверен? — Тёмная зелень глаз вспыхивает лукавыми искорками, но я не отступаю:
— Вполне!
— Хорошо, что уверен, хоть и не прав. Уверенность иногда бывает сильнее всего иного и побеждает даже в схватке с Истиной.
Слушать воркующий голос тётушки можно бесконечно, вот только меня мучает сейчас не философия поединка разумов и сердец, а вполне земная вещь.
— Расскажешь?
— Выбирай, о чём услышать прежде, — милостиво дозволяет Тилирит, откидываясь на спинку кухонного стула.
Трачу несколько вдохов на размышления, потому что уже успел понять: полнее и правдивее всего отвечают на самый первый вопрос, все же прочие получают лишь малую толику от света знаний.
Что же я хочу узнать в первую очередь? Нет, не так. Что я должен узнать? Непозволительно долго тяну с принятием решения, но тётушка терпеливо ждёт, словно понимает, какой трудный выбор я поставил перед самим собой.
— Расскажи, из чего она сплетена.
— Ты полагаешь это важным? — Взгляд Тилирит холодеет. Так происходит всякий раз, когда она чем-то заинтересована или удивлена. Хотя на моей памяти нет ни одного случая, заставившего тётушку удивиться, и тут я полагаюсь только и исключительно на обрывочные сведения, полученные мной от её собственного сына в очень личной беседе. Кажется, Ксо был в очередной раз уязвлён или расстроен превосходством матушки в построении логических цепочек, а смятенное состояние духа, как никакое другое, располагает к откровениям.
— Да. Для меня это важно.
— Только не думай, что знание поможет тебе отыскать лазейку в законах мироздания.
— Я и не думаю... Я...
— Надеешься? — Тётушка снова на редкость точно угадывает подоплёку моих действий.
Именно. Надеюсь. Знаю, что невозможно, но хочу испробовать все способы, пройти все тропинки: пусть мне придётся сделать не один лишний круг, всегда можно верить, что движешься по спирали, не удаляясь от центра, а приближаясь к нему.
— А если и так? Откажешь в ответе?
— Почему же? Не откажу. Иногда ответ способен убить быстрее и надёжнее, чем его поиски.
— Если ответ неверный.
— Если ответ дан.
Скрещиваем взгляды, как клинки, пытаясь увидеть, что прячется в тёмных омутах зрачков. Смотрим долго, и совершенно бесполезно: меня тётушка и так знает наизусть, а мне с моим ничтожным жизненным опытом не под силу заставить её отвести взгляд или узреть в нём потаённый смысл.
— Не поступай так, Джерон. Особенно с другими, — смеживая веки, советует Тилирит.
— Почему?
— Создание, слабое духом, не выдержит такой напор, а сильное... Примет за вызов то, что, по сути, является дружеским предложением. И ты попадёшь в опасную ситуацию.
— Волнуешься за меня?
— Возможно. Было бы жаль потерять тебя сейчас, когда...
— Когда — что?
— Когда ты сидишь на цепи. По собственной воле.
Вздрагиваю, как от удара, а тётушка вновь дарит своё внимание пирожным.
В её словах нет лжи, и издёвки не наблюдается: только бесстрастное изложение фактов. Но почему мне больно это слушать? Или — слышать? Ведь я, на самом деле, стал и узником, и тюремщиком в одном лице. В силу обстоятельств, потому что ни одна сила вовне меня не способна сдержать голодную ярость Пустоты, наполняющей моё тело. Только я сам. И это больнее во сто крат, чем быть закованным в цепи и заточенным в глубокое подземелье: изо дня в день, каждый вдох и выдох удерживаться от шага за черту. Оковы можно сбросить, стены — разрушить, но сбежать от самого себя... Не знаю, возможно, кому-то и когда-то удалось совершить подобное чудо, но я творить чудеса не способен.
— Ты уходишь от ответа.
— Уходить, знаешь ли, тоже искусство. Особенно, уходить красиво и в нужное время.
— Разумеется. Но я всё же хочу знать, как...
Тилирит с сожалением отставляет пирог в сторону.
— Ты заглядывал на Изнанку и даже пытался слепить подобие, зачем же спрашиваешь о том, что можешь узнать, всего лишь присмотревшись повнимательнее?
— Я не хочу ПРИСМАТРИВАТЬСЯ к ней.
— О, как всё серьёзно... — тётушка озабоченно качает головой. — Чем это нелепое создание так тебя покорило?
— Она не нелепое создание!
— А как ещё можно назвать сплав плохо обработанной стали и совершенно дикой души?
Растерянно хмурюсь:
— Плохо обработанной?
Хитрый прищур.
— Ты видел её... в изначальном виде?
— Н-нет.
Зелень глаз искрится смехом:
— Тогда незачем спорить. По давним временам и возможностям кайрис [4], выбранная в качестве вместилища души, была неплоха. Очень неплоха. Но сейчас те же гномы стали куда искуснее в работе с металлом. Взять хотя бы твои парные клинки... Они почти идеальны. Если, разумеется, не принимать во внимание «начинку».
— Хочешь сказать, я их испортил?
— Вовсе нет. Ты предписал им один-единственный путь, вот и всё.
— Это плохо?
— Это, скажем так, несколько жестоко. Даже по отношению к неодушевлённому предмету.
Ну вот, теперь меня упрекнули в жестокости... Уже начинаю жалеть, что начал этот разговор: куда ещё заведёт кривая?
Поднимаюсь со стула:
— Вижу, сегодня мне не удастся узнать ничего нового... Посему, позвольте откланяться, драгоценная.
— Сядь!
Недоумённо смотрю на мигом потяжелевшее лицо Тилирит.
— Не смею более отнимать время.
— Ты плохо слышишь?
Сажусь обратно, чтобы услышать слегка презрительное:
— Если просишь о чём-то, имей мужество дождаться просимого. Особенно, если оно стало ненужно.
Приходится поддакивать, чтобы не злить тётушку ещё больше:
— Да, драгоценная.
— Если тебя заинтересуют конкретные детали воплощения, обратись к Танарит или к кому-нибудь из её Дома: не вижу надобности вникать в такие подробности. Тебя ведь волнуют основные принципы, не более того... Итак, любой предмет, равно живой и неживой, представлен на всех уровнях мироздания, с той лишь разницей, что материя, лишённая души в общем смысле понимания, на Изнанке ничем не отличается от свободных Прядей Пространства. Именно это свойство и позволяет «оживлять» то, что изначально живым быть не могло. Однако необходимо умение, чтобы сплести сосуд для души, не изменив непоправимо вид и свойства исходного предмета.
— Но ведь... Артефакт и создаётся для того, чтобы обычный предмет обладал необычными свойствами.
— Не обладал, — поправляет Тилирит. — Наделял ими своего хозяина. Это разные действия [5].
— Хочешь сказать, сам предмет не изменяется?
— В идеале, нет. Потому что любое изменение приводит к нарушению равновесия. Всё равно, что шарик на вершине холма: стоит его коснуться, и он непременно скатится вниз.
— Скатится. Но это может произойти разными путями и... Разве внизу равновесие не будет устойчивее? Ведь падать больше некуда.
Тётушка усмехается, проводя пальцами по тонкой шее.
— Некуда, в этом ты прав. Но беда в том, что и подняться наверх оттуда становится невозможным. Способ, предложенный тобой, действенен и требует меньших усилий, но приводит к необратимым нарушениям структур [6]. Без возможности самовосстановления. Это хорошо для единичных случаев, когда цель важнее средств, а в другое время... Излишне расточительно.
— Расточительно? Для кого?
— Для того, кто творит, конечно же. Потому что артефакт получает способность сожалеть об ошибках только после наделения душой. То есть, когда основная и самая горькая ошибка уже совершена.
Да уж, «после наделения»! Насколько помню прощальный взгляд Мин, она сожалела, и прощаясь с жизнью, и рождаясь вновь.
— Значит, сочетание мёртвой материи и свободного духа...
Тилирит спешит подвести итог прениям:
— Не самый верный путь в жизни. Вмешательство в естественный порядок всегда было чревато осложнениями. Для каждой из сторон. Но в некоторые моменты существования можно пренебречь риском, тем более, если он известен.