Гонители

Прошел мимо толпы разного люда, в коротком приветствии вскинув руку.
В юрте уже собрались его ближние друзья и нойоны, братья. Приехал зачем-то из своего куреня и Даритай-отчигин. Лучились морщинки возле его прижмуренных глаз, в умильную улыбку растягивались губы, в почтительном поклоне согнулась спина. Тэмуджин прошел на свое место, сел на стопу мягких войлоков, обшитых цветным шелком. Умолкший было говор нойонов сразу же возобновился. Они будут шептаться и позднее, когда он станет разбирать жалобы и прошения. О чем говорят? Об удачной охоте на хуланов, о том, у кого скакун резвее, кто сколько кумыса может выпить за один присест.
Шутят, смеются. Бездельники!
– Вы для чего собрались здесь?
Его громкий, сердитый голос заставил замолчать нойонов. Они повернулись к нему, удивленные.
– Повелишь уйти? – спросил Боорчу, явно не понявший его гнева. – Мы пришли, как всегда…
– …чесать языки! – подхватил он. – Я буду сидеть разбираться, кто затеял драку, кто у кого украл овцу, почему от одного к другому убежали домашние рабы, а вы будете чесать языки и зубоскалить! С этого дня все будет по-другому. Друг Боорчу и ты, Джэлмэ, я когда-то повелел вам ведать всеми моими делами – я отменил свое повеление?
Боорчу обиженно мотнул головой.
– Твое повеление отменили подначальные тебе люди. Ты поставил своих товарищей ведать и табунами, и стадами, и кочевыми телегами… Кто чем ведает? Высокие нойоны не признают никого, только тебя.
– Ты прямодушен, друг Боорчу. Будь всегда таким. Но и будь настойчивым, неуступчивым, выполняя мою волю. Отныне ты, Боорчу, моя правая рука, ты, Джэлмэ, моя левая рука. Все остальные нойоны любого рода-племени подвластны вам. Я буду за все взыскивать с вас, вы – с нойонов, нойоны – с подначальных им людей. Джэлмэ, иди и вместо меня выслушай людей. Вы все поняли, нойоны?
Недружно, вразнобой они ответили, что все хорошо поняли. Но он в этом был не уверен. Их заботы хорошо известны. В дни битв и походов – нахватать как можно больше добычи, в дни мира – сохранить эту добычу в своих руках.
– Кто скажет, сколько в моем ханстве коней? Сколько воинов завтра могут сесть в седло?
– Несчетны твои табуны и неисчислимы силы! – выкрикнул Даритай-отчигин.
Откровенная лесть дяди покоробила Тэмуджина. Не удостоив его даже взглядом, возвышая голос, спросил снова:
– Сколько? Никто не знает. И я не знаю. Все эти годы я пытался установить, кто чем из вас владеет. Не получилось. Мешали войны и вы сами.
Какой же я хан, если не знаю, что у меня есть сегодня и что будет завтра?
Какой же я хан, если вы, поднявшие меня над собой, глухи к словам людей, правящим мою волю? Мой дядя хвастливо кричит: неисчислимы, несчетны…
Неисчислимы капли воды в текущей реке, несчетны песчинки на ее дне. А все, чем владеет человек, должно быть подсчитано. Пересчитайте скот, пастухов, воинов и правдиво доложите Боорчу и Джэлмэ. Позаботьтесь, чтобы у каждого воина было исправное оружие, и добрый конь, и запас пищи в седельных сумах. Кто будет плохо радеть, тот лишится своего владения, кто будет лгать и обманывать, тот лишится головы. Знайте, это мое слово свято и нерушимо.
Нойоны молчали. Теперь-то они все поняли. И все это им не по нраву.
Должно быть, думают, как изловчиться, чтобы дать ему как можно меньше, а получить побольше. Не выйдет. Он им приготовил хорошую приманку…
– Отныне, нойоны, все добытое в битвах будем делить на число воинов.
Никто самовольно не должен брать и костяной пуговицы. Вышел в поход с сотней воинов – на сто и получишь, вышел с двумя нукерами – получай на двоих.
В юрту вошел шаман Теб-тэнгри. Нойоны расступились перед ним. Он сел рядом с Тэмуджином. Этого высокого места ему никто никогда не отводил, как-то само собой получилось, что он занял его, без лишних слов закрепив за собой право быть в ханстве Тэмуджина не подвластным никому, даже самому хану. Приходил сюда, когда вздумается, уходил, когда хотел. В разговоры вмешивался редко, чаще всего сидел вроде бы отрешенный от всего земного, но Тэмуджин даже на малое время не мог забыть о его присутствии, чувствовал непонятную внутреннюю стесненность, невольно начинал примеряться: это будет одобрено шаманом? а что он скажет об этом? И, поймав себя на такой примерке, злился, терял нить рассуждений, сминал разговор. Так получилось и в этот раз. Замолчал на полуслове, хотя еще не все сказал нойонам. Но, вспомнив о Джучи, скосил глаза на шамана.
– Хочу женить старшего сына. Погадай, в какую сторону направить коня в поисках невесты.
Надеялся, что шаман не мешкая отправится гадать и он без помех завершит важный разговор с нойонами. Однако Теб-тэнгри лишь шевельнулся, удобнее усаживаясь на мягких войлоках.
– Мне ведомо, где живет невеста твоего сына и жених твоей дочери.
– Ходжин-беки еще девочка.
– Девочки, хан, быстро становятся девушками.
– Это так… – Тэмуджин задумчиво пощипал жесткие усы. – Ну, и где, по-твоему, живут невеста моего сына и жених моей дочери?
– У Нилха-Сангуна есть дочь Чаур-беки. Чем не невеста для твоего сына? У него есть сын Тусаху. Чем не жених для твоей дочери?
– В куренях кэрэитов мои предки никогда не искали невест.
– Хан, – Теб-тэнгри наклонился к нему, снизил голос до шепота, – твои предки не искали и улуса кэрэитов.
– Ты о чем?
– Все о том же… Ван-хан стар, скоро небо позовет его к себе.
Нилха-Сангун не унаследовал добродетелей отца…
Узкое лицо шамана оставалось непроницаемым, но по губам тенью скользила лукавая усмешка. Неизвестно, какие духи помогают шаману, добрые или злые, но такого изворотливого ума нет ни у кого. Далеко вперед смотрит Теб-тэнгри и многое там видит. Давно нацелил свои острые глаза на владения хана-отца. И вот все продумал – принимай, хан Тэмуджин, еще один подарок шамана. О, если бы все получилось, как замыслил Теб-тэнгри! Завладеть улусом Ван-хана без большой крови… Такого ему не снилось и в самых светлых снах.
– Я думаю, Теб-тэнгри, Чаур-беки будет подходящей женой моему старшему сыну…
К ним боком, незаметно придвинулся Даритай-отчигин, навострил уши лиса, учуявшая зайца.
– Чего хочешь, дядя?
– Прости за докучливость. Один я остался из братьев твоего отца. И вот… Когда возвращались из похода на татар, телеги других нойонов прогибались от тяжести добычи. А мне да Алтану с Хучаром нечем было порадовать жен и детей. И воинов вознаградить было нечем.
Даритай-отчигин говорил, склонив голову. В поредевших волосах блестела седина. Голос прерывался от обиды. К их разговору с интересом прислушивались нойоны. Тэмуджин недовольно хмыкнул, и дядя заторопился, зачастил скороговоркой:
– Твой гнев был справедлив. Но и огонь гаснет, и лед тает. Верни нам свою милость. У других некуда девать табунов и рабов… А мы, кровные твои родичи, пребываем в бедности. Не по обычаю это!
– Подожди, дядя… Ты говоришь: мой гнев был справедлив – так?
– Так, хан, так, – с готовностью подтвердил Даритай-отчигин.
– Чего же хочешь? Справедливость заменить несправедливостью?
– Умерь свой гнев… Грешно принижать родичей…
– У тебя с языка не сходит это слово – родичи. Я возвышаю и вознаграждаю людей не за родство со мной – за ум, верность и храбрость. Ты слышишь, за порогом с народом от моего имени говорит Джэлмэ, сын кузнеца.
Почему не ты, не Алтан, не Хучар? Эх, дядя… Если кто-то из моих родичей выделяется достоинством, я радуюсь больше других и отмечаю его, если совершает проступок, я печалюсь больше других и наказываю.
– Мудры твои слова. Как бы радовался, слыша их, твой отец и мой брат!
Смени гнев на милость, удели нам, недостойным, часть того, что отнял.
– Не дело правителя менять вечером то, что установлено утром. Не слезными жалобами, а верностью мне, прилежанием добиваются милостей.
Голый подбородок Даритай-отчигина судорожно дернулся, лицо сморщилось, как у старухи, маленькие руки крепко прижали к груди шапку.