Ку-ку
Сергей Каледин
Ку-ку
1
Вита сдала дежурство, сходила на конференцию и села описывать Софью Аркадьевну, умершую этой ночью. Софья Аркадьевна умирала уже два раза и вчера даже шутила: «Мне это не впервой». Тогда оба раза Вита чудом вытаскивала ее клинической смерти. Софья Аркадьевна перед выпиской благодарила ее и просила винения за хлопоты. Вита приняла это за обычное старческое кокетство, но Софья Аркадьевна объяснила: «Вы, Виточка, не подумайте, что я спятила. Просто я давно уже заметила, что в определенном возрасте все начинает повторяться. Вот вы меня лечите, честь вам и хвала. Но если бы мне сказали, что я завтра перееду в мир иной, ей-Богу, я спала бы последнюю ночь ничуть не хуже предыдущей».
И действительно спала накануне спокойно.
В истории болезни Вита нашла телефон сына Софьи Аркадьевны.
Ростислав Михайлович помолчал и попросил Виту встретиться с ним – очень нужно. «В любое время, – сказала Вита, – подъезжайте в больницу, поговорим». «Хотелось бы вне». «Тогда в конце месяца, предположим, тридцатого». «Хорошо».
Положив трубку, она высчитала, что тридцатое – опять после дежурства. Нужно бы позвонить отказаться, но она так вымоталась за сегодняшнее дежурство, что одна мысль о каком-то не очень обязательном разговоре приводила в ужас. Она повторила, чтоб не забыть: тридцатое, семь часов, памятник Пушкину… Памятник Пушкину!.. И чего это он?
Тридцатого в половине седьмого Вита вышла метро «Маяковская».
«Все прекрасно, – привычно настраивала она себя, чтоб окончательно не расклеиться от усталости. – Если б не ныл живот, было бы еще лучше, но…»
На троллейбусной остановке стояла очередь. «Ну уж нет», – злорадно подумала Вита и стала высматривать зеленый огонек такси.
Господи, хоть бы он не пришел. И чего ему приспичило? Она бы подождала минут пятнадцать для приличия и домой. Вита подняла руку. Такси остановилось, но забрызгало сапоги. Все не слава Богу! И никакого куражу. А ведь еще общаться надо с этим, как его… Ростиславом Михайловичем, черт бы его побрал! Ноги отваливаются, и морда от недосыпа наверняка как у бульдога. И чего потащилась? Сказала бы – в больницу – и все. Впрочем, уже вечер, а к вечеру лицо у нее расправляется… Хм, подумать только, раньше времени прибыла, это надо! Совсем на нее непохоже – почему и не любит встреч под часами.
И Лида переняла эту привычку – опаздывать. Не лучшее, что можно от нее унаследовать. Сказала как-то дочери, что опаздывает не кокетства и женственности, а потому что носится, как загнанная кобыла, чтоб ей же, Лиде, помогать. Правда, про «помогать» сказала про себя, не вслух.
Она стояла возле памятника, у самых цепей. Ноги отекли – ужас, хорошо еще в сапогах не видно. Было жарко, Вита расстегнула плащ, но вспомнила, что утром впопыхах схватила поясок от другого платья, и стала развязывать вязаный зеленый пояс. Впрочем, зачем? Вита вздохнула.
– Что сокрушаетесь, Виталия Леонидовна? – спросил ее мужской гундосый голос.
Она сдернула очки, повернулась. Он. Куртка, значок в форме парашютика; на значке цифра «200».
– Здравствуйте, – сказала Вита. – А что значит двести?
– Здравствуйте, – ответил Ростислав Михайлович. – Двести, – значит, двести прыжков.
– Вы что же, двести раз прыгнули и ни разу не разбились?
– Двести шестьдесят семь. По документам: двести девять.
Куртка у Ростислава Михайловича была военная, как у летчиков, сильно потертая. Роста он был среднего. И нос перебит.
– Почему такая спешка, Ростислав Михалыч? Что-нибудь связанное с матерью?
– Связанное… Картавите вы уж очень забавно. Еще раз захотелось послушать.
– Вот как?.. – холодно сказала Вита, переступая отекшими ногами. – А телефон – не подходит?..
– Не подходит, – спокойно отреагировал Ростислав Михайлович. – Хотел воочию.
– Ну, и?..
– Поесть чего-нибудь надо, вы, я понял, с работы?.. Пять минут – и у меня. Я рядом живу.
Они дошли до Театра Ермоловой. Дом был во дворе.
Ростислав Михайлович ковырялся в карманах куртки, выискивая, по всей видимости, ключи. Дышал он тяжело, хотя и старался сдержать одышку.
«Плохо дышит, – отметила про себя Вита. – Надо послушать».
– Слежу за прессой, – усмехнулся Ростислав Михайлович, выудив наконец ключ, привязанный к перочинному ножу, и распихивая по карманам газеты. – В основном с кроссвордами.
«Псих», – подумала Вита и вздохнула.
– Куда идти?
– Прямо.
На стене зазвонил телефон. Ростислав Михайлович взял трубку.
– Нет, не Додик, Ростик, – сказал он мрачно и постучал в ближайшую дверь.
Рядом заурчала вода, дверь распахнулась, и уборной выскочил полный человек в майке.
Комната Ростислава Михайловича была самой дальней, в конце коридора.
Вита поставила сумку на сундук, расстегнула плащ.
– У-у. Старый знакомый, – сказала она, взглянув на вешалку. На вешалке висело женское пальто. Скунс, свесив хищную сухую морду с плеча пальто, смотрел на нее стеклянными глазами. – Пальто Софьи Аркадьевны?
– Ах, это… Да, мамина горжетка. Заходите.
Комната была огромная, в два окна, выходящих на бурые крыши. За крышами был слышен бой курантов.
Вита прошла к платяному шкафу и стала причесываться, поглядывая по сторонам.
– У вас, наверное, самая центральная комната в стране?
– Самая. Садитесь в кресло. – Ростислав Михайлович показал на большое разношенное кресло, прикрытое цветной тряпкой.
– Я уж лучше на стул, – засомневалась Вита.
– Стулья ненадежные. Садитесь в кресло.
Вита с боязнью опустилась в кресло. Кресло задышало и ушло вн.
– Вы здесь один живете?
– Сейчас – да. Когда-то с мамой, а еще более когда-то – с семьей.
– Да-да-да, – закивала Вита. – Я помню: Софью Аркадьевну две девушки навещали. Внучки? Хорошенькие.
– Дочки, – кивнул Ростислав Михайлович. – А насчет хорошенькие, так то не в папу.
Вита потянулась было к сапогам – расстегнуть молнию да повыше положить отекшие ноги, но передумала: «Ну его к черту, еще подумает…»
– Чем будете угощать?
– Сухое есть, отбивные, если не… – Ростислав Михайлович подошел к окну, достал между рам сверток, понюхал. – Вроде съедобные.
– А холодильник?
– Места много занимает. – Он достал шкафа масло, сунул Вите «Науку и жнь». – Кроссворд хороший. Три слова не знаю. Пойду пожарю.
Вита достала сумочки ношпу, выкатила одну таблетку и неуверенно потянулась к узкому старинному графину с водой. Запила прямо горлышка. Так и есть, тухлая.
Она поставила графин на место и аккуратно, чтоб не стереть помаду, промокнула губы платком. Нашла кроссворд. «Аппарат для мерения кровяного давления?» Тоно («Да, не забыть его послушать».) Она потянулась к сумке, достала фонендоскоп, повесила на шею.
Прошлась по комнате. Плетеная козетка у окна, кое-где продранная, такой же столик. И пыль, пыль. Напротив буфета книжный шкаф с резными колонками и выломанным замком. На полках что-то непонятное, чертежи какие-то. Из книг: «Теория и практика парашютной подготовки», Уголовный кодекс… о! Сборник Сельвинского. Вита достала книжку. «Моему взыскательному читателю Ростиславу Михайловичу Орлову 1930 г.». Вита прикинула, сколько лет было тогда «взыскательному читателю». Лет двенадцать-тринадцать. Поставила книжку на место, рядом со «Справочником машиностроителя».
Вита подошла к буфету, открыла: внутри было плохо. Тарелки не вымыты, а обтерты, по всей видимости, хлебом.
Коробочка с поливитаминами. «Молодится, старый хрен…»
– Взята с поличным! – Ростислав Михайлович поставил на стол скворчащую сковородку. – Прошу. – Он взглянул на Bиту. – У вас скулы в форме знака вопроса. Вспомнил: тонометр! – Он достал ручку.
Ручка не писала. Он тряхнул ее над полом. Капельки сорвались с пера на старинный, давно не мытый паркет.
– Простота нравов, – заметила Вита.
– Угу-у, – пробубнил Ростислав Михайлович, вписывая нужное слово. – Руки, кстати, не хотите помыть?