Записные книжки

Чтобы произведение прозвучало как вызов, оно должно быть завершено (отсюда необходимость «обреченности»).
Оно противоположно божественному творению. Оно завершено, имеет свои пределы, ясно, замешано на человеческих потребностях. Единство в наших руках.
В этом мире люди делятся на свидетелей и подтасовщиков. Стоит человеку умереть, как его свидетельство начинают подтасовывать с помощью слов, проповедей, искусства и проч.
Успех может облагородить юношу, как счастье облагораживает человека зрелого. Убедившись, что его усилия оценены по заслугам, юноша может вести себя спокойно и непринужденно – по-королевски.
Об американском романе: он стремится к универсальности. Как классицизм.
Но если классицизм стремится к универсальности вечной, современная литература волею обстоятельств (прозрачность границ) стремится к универсальности исторической. Ее интересует не человек всех времен, а человек всех стран.
– Защищайтесь, – говорили Судьи.
– Нет, – отвечал Обвиняемый.
– Почему? Так положено.
– Пока еще нет. Я хочу, чтобы вы приняли всю ответственность на себя.
О естественности в искусстве. Абсолютная естественность невозможна. Ибо невозможна действительность (дурной вкус, вульгарность, несоответствие глубинным потребностям человека). Именно поэтому все, что написано человеком о мире, всегда в конце концов оказывается направленным против мира. Романы-фельетоны плохи, потому что по большей части правдивы (то ли оттого, что действительность приспособилась к ним, то ли оттого, что мир условен). Искусство и художник воссоздают мир, но втайне всегда не удовлетворены им.
Греки ничего не поняли бы в экзистенциализме – между тем христианство они, хотя и со скандалом, могли бы принять.
Все дело в том, что экзистенциализм не предполагает определенного поведения.
То же. Не существует познания абсолютно чистого, то есть бескорыстного. Искусство – попытка чистого познания с помощью описаний.
Поставить вопрос об абсурдном мире – все равно что спросить: «Согласны ли мы предаться отчаянию и ничего не предпринимать?» Я полагаю, что ни один порядочный человек не ответит утвердительно.
Мои произведения. Окончить книгой о сотворенном мире: «Исправленное творение».
Если тело тоскует о душе, нет оснований считать, что в вечной жизни душа не страдает от разлуки с телом – и, следовательно, не мечтает о возвращении на землю.
На любви ничего нельзя построить: она – бегство, боль, минуты восторга или стремительное падение. Но она не...
Париж, или самая видимость чувствительности.
Новеллы. В разгар Революции некто обещает сохранить жизнь своим противникам. После этого члены его партии приговаривают их к смерти. Он устраивает им побег.
То же. Священник под пыткой совершает предательство.
То же. Цианистый калий. Он решает не принимать яд, чтобы проверить, сможет ли он выдержать все до конца.
То же. Тип, который внезапно переходит к пассивной обороне. Он помогает пострадавшим. Но он не снял нарукавной повязки. Его расстреливают.
То же. Трус.
«Чума». После окончания эпидемии он впервые слышит, как падают на землю дождевые капли.
То же. Поскольку ему скоро предстояло умереть, он должен был срочно убедиться, что жизнь бессмысленна. Он так думал до настоящего времени, пусть же это по крайней мере пригодится в трудную минуту. Неужели как раз тогда, когда ему так необходима поддержка, он встретит улыбку на лице, всегда хранившем суровость.
То же. Тип, которого кладут в больницу по ошибке. Это ошибка, говорит он. Какая ошибка? Не морочьте голову, ошибок не бывает.
То же. Медицина и Религия: два ремесла, которые на первый взгляд вполне сочетаются друг с другом. Но сегодня все разъясняется, становится понятно, что они несовместимы – и что следует выбрать что-то одно: либо относительное, либо абсолютное. «Если бы я верил в Бога, я не стал бы лечить людей. Если бы я думал, что людей можно вылечить, я не стал бы верить в Бога».
Справедливость: понять, что такое справедливость, помогает спорт.
Человек, требующий, чтобы другой делал все за него, и, следовательно, существующий пассивно, начинает действовать, и притом весьма энергично, только когда нужно убедить другого по-прежнему всем жертвовать и все делать.
Считать героизм и храбрость второстепенными ценностями – после того, как ты доказал свою храбрость.
Бессмысленность жертвы: субъект, умирающий за что-то, чего он не увидит.
Я потратил десять лет, чтобы завоевать то, что кажется мне бесценным: сердце, не знающее горечи. И, как это часто бывает, преодолев горечь, я выплеснул ее в нескольких книгах. Следовательно, обо мне всегда будут судить по этой горечи, которой я уже не испытываю. Но это справедливо. Это плата за освобождение от нее.
Страшный и ненасытный эгоизм художников.
Любовь можно сохранить лишь по причинам, не имеющим отношения к любви.
Например, по причинам морального порядка.
Те, кто любят всех женщин, движутся к абстракции. Вопреки очевидности, они воспаряют над миром. Ибо им неинтересны частности, отдельные случаи. Человек, чуждающийся всякой идеи и всякой абстракции, истинно отчаявшийся, предан одной женщине. Из упрямства он хранит верность этому единственному лицу, хотя оно и не может удовлетворить всех его притязаний.
Оправдание искусства: настоящее произведение искусства помогает быть искренним, укрепляет сообщество людей и проч.
Я не верю в безнадежные поступки.
Я верю только в поступки обоснованные.
Но я думаю, что обосновать поступок не так уж трудно.
Против тоталитаризма можно возражать только с позиций религии или морали.
Если этот мир бессмыслен, они правы.
Я не могу признать их правоту. Значит...
Это мы создаем Бога. А не он нас. Вот вся история христианства. Ибо у нас нет иного способа создать Бога, кроме как стать им.
Человек не станет свободным, пока не преодолеет страха смерти.
Но не с помощью самоубийства. Нельзя преодолеть, сдавшись. Суметь умереть, глядя смерти в глаза, без горечи.
Героизм и святость, второстепенные добродетели. Но нужно доказать, что ты ими обладаешь.
Репутация. Ее создают вам посредственности, и вы делите ее с посредственностями и негодяями.
Помилование?
Мы должны служить справедливости, потому что существование наше устроено несправедливо, должны умножать, взращивать счастье и радость, потому что мир наш несчастен. Сходным образом, мы не должны приговаривать к смерти, раз уж мы сами приговорены к ней. Врач, враг Бога: он борется со смертью.
Смысл моего творчества: такое множество людей лишены благодати. Как жить без благодати? Нужно приложить усилия и сделать то, чего никогда не делало христианство: заняться проклятыми.
Классицизм – это подавление страстей.
В великие эпохи страсти были индивидуальными. Сегодня они коллективны. Нужно подавлять коллективные страсти, точнее, придавать им форму. Но они истощают того, кем овладевают. Вот почему большая часть современных книг – репортажи, а не произведения искусства.