Сексот поневоле

Когда я зашел за ним, охотник уже был готов. В сапогах с короткими голенищами, куртке, видимо, перешитой из старого пальто, и заячьей шапке, лихо сдвинутой на правое ухо. За спиной — заплечный мешок. В руках по ружью.
— Ежели нам встретится, какая никакая живность, — пояснил он. — К тому же не люблю, страсть, как не люблю, гулять без дела. Леность это и растление умственных способностей!
Никифор Васильевич изо всех сил старался показать свое образование и культуру. Чтобы новый прораб, как, впрочем, и начальник участка, сполна оценили, какого необыкновенного человека взяли на службу.
Не знаю, как Дятел, а я оценил.
Кладовщик оказался нудным и прижимистым. Без накладной, снабженной всеми атрибутами документа: подписями, печатями, штампами, — он не выдаст даже одного ржавого гвоздя. Помню, один сержант-мастер на колени становился, клялся-божился, что, как только появится начальник — накладная будет мигом подписана. Слезно взывал к совести, ведь люди стоят из-за отсутствия лопат, дерьмовых лопат, стоимость которых не идет ни в какое сравнение со стоимостью простоя.
— А ты на меня не дави, — спокойно отвечал Никифор Васильевич. — Я тебе не виноград — соку не выжмешь. Сколько можно талдычить — без подписи начальника не дам. Хоть все вы там кидайтесь в простои — не выдам…
И подобных случаев знаю я много.
Проживал Никифор Васильевич в собственном доме, неподалеку от прирельсового склада участка. Позже, побывав у кладовщика в гостях, я не уставал удивляться его отношениям с женой. Именовал он ее кратко «мать», и разговор ограничивался редкими приказными словами: подай… принеси… убери. Дети с ними не жили: сын, но словам Никифора Васильевича, служил где-то на заставе в Средней Азии, дочь жила под Москвой.
Дома и на складе старик терял обычную свою многословность, замыкался в себе. Горделиво расхаживал по двору или между стеллажами, поправляя что-то, укладывая. Всем своим видом, показывая окружающим, что сейчас он не болтливый старый дед, а — хозяин, властелин. Не дай Бог, кому-нибудь сделать ему замечание — старик мигом ощетинивался, верхняя его губа с короткими усиками поднималась, обнажая острые, совсем не стариковские зубы… «Кхе, — презрительно выпаливал он по адресу непрошеного советчика либо критика, если, конечно, тот не принадлежал к числу руководителей участка. — Пшел!» И — всё, больше — ни слова.
Скаредность старика совмещалась с необыкновенной хитростью. Когда на прирельсовый склад поступали ответственные грузы, принимать их поручалось только ему. Никто другой не смог бы обвести поставщиков вокруг пальца, обдурить их, выторговав лишние кубометры или тонны. Глаза под лохматыми бровями щурились, по лицу разгуливала хитрая улыбочка, раздвижной метр в его руках превратился в змею, скользящую вдоль и поперек штабеля пиломатериалов. Невозможно было уследить, как кладовщик на каждом метре выгадывал в свою пользу пять-десять сантиметров, которые потом превращались в целые кубометры…
Вот какого человека мне предстояло обхитрить!.. …Соевое поле, по которому, по словам Никифора Васильевича, буквально разгуливали жирные фазаны, находилось за железной дорогой, у подножия двугорбой сопки, которую местные жители почему-то назвали «Два брата». Одни утверждали, что название связано с двумя горбами, другие — в том числе и Никифор Васильевич — что в гражданскую войну на склонах этой сопки погибли два брата-партизана, попавшие в засаду белогвардейцев.
Едва мы вышли на поле, как Джу поднял роскошного петуха. Тот взмыл в воздух шагах в десяти от меня… Выстрел! Петух улетел. Джу разочарованно порычал в мой адрес. Стрелок, дескать, из тебя хозяин, как из меня кот, учиться надо и целиться, как следует!
Две курочки, будто насмехаясь над незадачливым охотником, спокойно, без паники, удалились к перелеску. Джу даже рычать не стал — укоризненно поглядел на меня и вздохнул. Ну, что поделаешь с неумехой, — прочитал я в собачьем взгляде. — Учишь его, учишь, а он только зря расходует дефицитные заряды…
Джу прав. Сам не знаю, что со мной происходит. Трачу драгоценное время, треплю собачьи нервы… Лучше бы подался на подсобное хозяйство к Оленьке…
Нет, конечно, я знаю, что со мной происходит — в голове сидит один кладовщик. Как подкатиться к нему, что придумать?
Первый контакт, налаженный возле карьера, ничего не означает. Его нужно усилить, расширить, подкрепить… А чем конкретно? Именно эту конкретность необходимо продумать самым тщательным образом. Иначе хитрый дед мигом вычислит меня, определит, что я из себя представляю. А это грозит неприятными последствиями. Если Никифор Васильевич причастен к агентурной разведке зарубежья, с их стороны могут быть приняты самые неожиданные меры. Раскрытый секретный сотрудник сродни распахнутой двери, через которую легко проникнуть даже в Особый отдел… Как именно проникнуть — не представляю, но уверен, что это может произойти.
Попробуй, обуреваемый этими нелегкими мыслями, попасть в увертливого фазана… Да и не за трофеями я вышел на охоту, а отдохнуть и попытаться принять окончательное решение. Если не получится — останется одно: подойти к кладовщику и прямо сказать, что он пришелся мне по душе, что я одинок и ужасно хочу свести дружбу с настоящим человеком — черт бы его побрал! А там — будь, что будет!..
Вдруг Джу застыл, с недоумением вглядываясь во что-то лежащее в высокой траве… Нет, это — не фазан, тот давно бы улетел. Что тогда?
Поспешно перезарядив ружье, бросился на помощь к собаке.
В небольшой ямке лежал… енот. Вот это подарочек! Неужели, мертвый? Толкнул стволом ружья — ни малейшей реакции. Только дрожь пробежала по телу… Ага, жив, хитрец! Я тебя сейчас — на кукан!
Схватил притворщика за загривок, поднял — болтается, будто тряпка… А это что? В ямке — ещё один! Схватил второго, а первый ожил, злобно зашипел и цапнул острыми зубами мою руку… Пришлось утихомирить злюку ударом приклада. Нет, не убить — оглушить.
И тут я вспомнил рассказ Никифора Васильевича, большого знатока природы. При опасности енот-самец закрывает своим телом подругу и притворяется мертвым. Если хитрость не удается — бросается на врага, кем бы тот ни был.
Вот тебе и неразумная тварь! Многим людям следовало бы поучиться у нее самоотверженности и верности.
Джу, с видом выполнившей свой долг собаки, стоял в стороне, и наблюдал, как я связывал енотов. Убивать их не хватило духу. Небось, издевается, дрянь этакая, над хозяином — подстрелить фазана не сумел, а пленить несчастных зверьков хватило умения. И после этого человек кричит, что он — царь природы! Такого бы царька — за ноги да на помойку!
Возвращаясь в сторожку, неожиданно подумал: вот он, самый конкретный и верный путь для сближения с кладовщиком! Подарю ему енотов — сам пригласит в гости. А там все будет зависеть от моего умения и ловкости…
Так и получилось.
— Спасибочко, Димитрий, — расчувствовался старик. — Разодолжил деда. Токо мне енти зверьки — ни к чему. И полушубки, и шапки имеются… А вот тебе — в диковинку будет мой подарунчик. Знатно шкурки выделаю, не сумлевайся. Хоть шапку сошьешь, хоть девку одаришь…
— Да я вам принес в подарок…
— Повторяю: мне без надобности. Все имеется в лучшем виде… Отфигурял я, откавалерничал . Заячий тулупчик да кроличья шапка — потеплей, будут… Подарки же дарить нынче некому. Дети знать родителев не хотят, своими умишками живут. Почему я должон подарунчики им посыпать? Старуха и без того щи-каши варит, бельишко отстирывает. А по девкам, дай Бог памяти, годков двадцать уже не ходок… А ведь бывалоче во Хранции мы с Родькой. . Ого-го!.. Оченно хранцузские мамзельки нас любили…
— Спасибо, Никифор Васильевич, — невежливо оборвал я стариковский монолог. — Честно говоря, от шкурок не откажусь… Когда заглянуть?
Подарю Оленьке, — так и пело у меня в груди. — Обрадуется, зацелует меня… Господи, как же хорошо жить на этом свете, как у меня отлично все складывается. И в личном, и в сексотском плане…
— В субботу заглядывай на огонек, — балагурил дед, сладко прищуриваясь. — Токо шкурки енотьи большой технологии требовают. — Словечко «технология» кладовщик подцепил у нас в конторе и теперь выговаривал его с особым вкусом, старательно отделяя слог от слога. — Не смочить самогонкой — вылезут волосья, полиняют… Вот помню, купили мы с Родькой подарунчики бабам. Готовились в Рассею возвернуться, вот и барахлились помаленьку. Я хранцузской ткани выторговал, Родька — лису рыжую, какую бабы на шее любят нашивать… Как называется — не ведаю…