Тень убийства

Она замолчала, когда Шэрон подошла к камину с графином бренди и серебряным портсигаром, поставила графин на столик у кресла, села рядом со мной на диван.
Я смотрел на желто-голубые языки пламени, шипевшие над дровами, и перед глазами возникали жуткие образы. Змея — Царская диадема, символ фараона! — вполне естественно смотрелась бы на лбу Низама аль-Мулька. Меня будто кто-то по спине ударил: припомнился дневной рассказ Банколена о найденном парижской полицией в лесу теле мужчины в сандалиях и золоченых одеждах египетского вельможи. Он был застрелен в голову…
Колетт Лаверн подняла руку, закуривая сигарету, звякнув сверкающими браслетами. Губы выпустили колечко дыма, проплывшее мимо стеклянных, застывших глаз. Вытянулась, изогнулась, глубже откинулась в кресле, обхватив плечи руками. Лицо холодное, мертвое, настороженное. Темно-карие глаза щурились. Кровавые губы с прилипшим кусочком бумаги от сигареты медленно приоткрылись, обнажив белые зубы.
— Низам читал всякие вещи, которых я не понимаю, — неожиданно сообщила она. — Абсолютно не понимаю… Однажды вечером шел буйный пир. Не могу рассказать, что стряслось. Я искала де Лаватера и Кина и не смогла найти. К утру явился один мой приятель. Его била дрожь, хотя он не был пьян, в отличие от остальных, и не мог никому ничего втолковать, — все в дым пьяные валялись на полу. Он стоял и кричал, что кто-то застрелил де Лаватера, разыскивают Кина.
В тишине треснуло полено.
— В Булонском лесу нашли мертвого де Лаватера. Мертвецки пьяный Кин оказался в своей квартире на авеню Марсо, лежал в постели с револьвером в руке. А Низам улыбался.
Снова пауза. Она потерла руки, сильно затянулась сигаретой.
— Кин, протрезвев, разрыдался. Объяснил, что дрался с де Лаватером на дуэли. Полиция спрашивала, где другой пистолет, потому что оружие было только у Кина. Кин сослался на Низама, который дал им пистолеты, пообещал присутствовать при дуэли и дать сигнал стрелять. Понадеялся, что Низам подтвердит. А Низам только улыбался и пожимал плечами. Объявил все это ложью…
Она скрестила ноги в шелковых чулках, потянулась к графину, налила себе бренди и невозмутимо откинулась в кресле.
 
Глава 7
Стук в ночи
Потом весело и энергично взмахнула бокалом, высоко вздернув плечо.
— Вам интересно, милочка? — обратилась она к Шэрон, пролив немного бренди на синий халат и сокрушенно надув губы. — Ох, я очень виновата, моя дорогая! Такая красота… Alors, revenons a nos moutons [10].
Шэрон улыбнулась мне через плечо.
— Ах! — вздохнула Колетт. — Как мило!… Девочка-англичанка и великий детектив! Но мы заняты делом. — Челюсть ее вдруг стала жесткой, квадратной. — Как я вам уже сказала, — продолжала она, затягиваясь сигаретой. — Кин был пьян до того, что почти ничего и не помнил. Помнил, что вызвал на дуэль де Лаватера, стрелял в него, но считал, что промахнулся. Помнил, как Низам хлопнул его по спине, сообщил, что де Лаватер застрелен, и велел отправляться домой, так как дело плохо. И все.
— Низам все отрицал. Заявил, что слышал, как Кин грозил де Лаватеру; наверно, просто завел его в Булонский лес и застрелил. Обещал предъявить доказательства, что не выходил из дому весь вечер. Сослался на меня, потому что все прочие были пьяны, и я подтвердила…
— И это была правда?
Она задумчиво взглянула на меня, скривила губы в легкой улыбке, пожала пухлыми плечами:
— Откуда мне знать? Я на него вообще никакого внимания не обращала. А он подарил мне прелестное авто «испано-сюиза», так чего вы от меня хотите?
Колетт Лаверн продемонстрировала столь искреннее недоумение, что я только кивнул:
— Понятно. Продолжайте, пожалуйста.
— Хорошо. Приятно, что вы такой милый мужчина и все понимаете… Ну, Кина судили за убийство, Низам был свидетелем, и я тоже. Кин сказал, плевать ему на приговор, он хочет только доказать, что была дуэль, и он не такой подлец, чтоб стрелять в безоружного человека. Са, c'est rigolo, hem? Ces anglais, ils sont tres, tres droles! [11] — Она рассмеялась, выпила, задумалась и опять рассмеялась над очень смешным заявлением. Потом вдруг стала серьезной. — Кина приговорили к пожизненному заключению. Но он не стал его отбывать. Он повесился в камере.
Женщина откинулась на спинку кресла. Где-то далеко в большом доме часы пробили половину третьего.
— Я страшно нервничала, пока все не кончилось, — задумчиво призналась она. — Боялась одного человека, только одного. Вы его не знаете. Некий Банколен. Се chameau, ce sale fils de putain! [12] — выругалась она, стиснув руки. — Он все время смеялся, смеялся. Вообще ничему не поверил. Но ушел на войну и к суду не вернулся в Париж, ничего не смог сделать, все кончилось. А потом вдруг пришел, постучал ко мне в дверь, элегантный, в перчатках, в цилиндре, улыбается и говорит: «Добрый день, мадемуазель». А я говорю: «В чем дело? Я вас не знаю!» А он говорит: «Совершенно верно, мадемуазель, — и опять улыбается. — Но, возможно, узнаете. Просто хочу вам сказать, что, возможно, узнаете». И ушел. Я боюсь полицейских. Они не дураки. Каждый раз, как подумаю обратиться в полицию, вспоминаю его… и боюсь. Но вы… вы, дружочек, совсем другое дело.
Слепые божки плетут сеть! Смерть, случайность, безрассудство Шэрон — все привело к тому, чтоб я выслушал рассказ женщины, не желавшей иметь дело с полицией! По чистой случайности я не открыл ей правду. И к чему все это?…
— Вам непонятно, — заключила она, — зачем я все это рассказываю. Слушайте. Уверяю вас, я никогда не знала настоящего имени Кина. Правда. Но его кто-то знает. Кто-то считает меня и Низама виновными в смерти Кина и собирается нас за это убить.
Она смотрела на меня пристально, напряженно, подавшись вперед.
— И кто же? — спросил я.
— Не знаю! Но хочу узнать! Это просто ужасно! Он так и кружит поблизости, я больше не могу!
Мне приходилось вести себя осторожно, не выдавая известных фактов: зловещая картина почти полностью прояснилась, и я с трудом сдержал триумфальное восклицание.
— По-вашему, некий знакомый или друг Кина запланировал изощренную месть?
— Да.
— Но все это случилось десять лет назад. Вы утверждаете, что вас кто-то преследует, — осторожнее! — все это время?
— Нет-нет-нет. Вовсе не десять лет. Только после нашего приезда в Лондон. Несколько месяцев. И в основном Низама преследует. Я его заметила только пару недель назад. И хочу вам рассказать. Наплевать на Низама, дело во мне, понимаете? Пускай он убивает Низама, обо мне есть кому позаботиться. Но если он хочет убить и меня… — Она всплеснула руками.
— Ясно, — сухо заключил я. — А почему вы решили, будто вас преследуют и что это связано с гибелью Кина?
— Ох, Низам точно знает. Он мне почти ничего не рассказывал, вел себя странно. Пришел в ярость. Сказал, что его смерть пришла, он точно знает. — Она подчеркнула слова, стукнув по ручке кресла. В глазах горел суеверный ужас. — Сказал, полиции сообщать бесполезно, и еще говорил что-то странное, я не поняла. Только я вам не про него рассказываю, а про себя. — Она замолчала, собираясь с мыслями, допила свой бокал и поставила. — Низам мне давно говорил, что кто-то его постоянно запугивает, присылает посылки, понятно? А я только смеялась. А потом, боже мой, получила письмо! При себе у меня его нет, оно дома, но я помню, что там было сказано, каждое слово.
Колетт подняла палец и медленно процитировала:
«Дорогая мисс Лаверн! Недавно мне стало известно о вашей причастности к смерти в Париже юноши по имени Дж.Л. Кин. Я не убежден, что вы одна заслуживаете наказания, но, будьте уверены, оно вас настигнет. 17 ноября наступает десятая годовщина со дня его смерти, и, надеюсь, она станет памятным событием и для вас, и для господина аль-Мулька. Искренне ваш…»