Кровавое действо

— Ну ты же вместе со мной была в доме сестры Уэйт!
— Я не собираюсь отрицать то, что эта женщина практиковала ведьминские ритуалы. Но между человеком, который верит в дьявола, и реальным существованием дьявола — огромная дистанция,ты не находишь?
— Понимаешь, Скалли, известна масса случаев, когда люди отрыгивали всякую мерзость, от бильярдных шаров до мясницких ножей, и этому не удавалось подобрать никакого разумного объяснения. Ни разу. Они не глотали этого. Им негде было это взять, или они были на глазах у других людей достаточно долго перед срыгиванием, чтобы свидетели могли с уверенностью заявлять: не было… все эти вещи попадали к ним внутрь сами. За секунду, за две, за три до срыгивания. Если кому-то удавалось срыгнуть… Представь только, каково приходится человеку, которого рвет мясницкими ножами?
— Откуда ты все это взял? — смирившись в который раз, устало сказала Скалли и опустилась в кресло. Ее уже ноги не держали.
Малдер любовно провел ладонью по распластавшемуся, словно туша, фолианту.
— «Энциклопедия колдовства и демонологии», — проговорил он, словно похваляясь ребенком, сдавшим на «отлично» все экзамены, — самое полное издание.
— И откуда у тебя это потрясающее, это замечательное и уникальное издание?
Малдер поглядел на нее с уважительным изумлением.
— А говоришь, ничего в этом не понимаешь… — пробормотал он. — ты все совершенно точно охарактеризовала. Эта книга была в доме Ребекки Уэйт. И судя по ее виду, она не стояла на полке мертвым грузом. А еще я взял у нее вот это… Малдер поднялся, сделал несколько шагов к стеллажам, громоздящимся у стен, и выдернул из кипы каких-то бумаг, буклетов, журналов большой календарь. Словно поднос с неслыханными яствами, он обеими руками понес его к Скалли. Он был открыт на апреле.
— Очень интересно, — ровным голосом произнесла Скалли.
— Но это действительно интересно! — Малдер ткнул пальцем в день 30 апреля. — Видишь, помечено? Это Рудмас, весенний шабаш.
— Что?
— Весенний шабаш ведьм. Всего их четыре… это весенний. Называется, как видишь, Рудмас. Я прежде не знал этого слова.
— Ты сильно обогатился знаниями…
— И, между прочим, тридцатое апреляэто день рождения бедняги, которого доктор Ллойд недавно распилил пополам.
Скалли помолчала. Усталость ее стремительно отступала.
— Ты уверен?
— Да. Я заново просмотрел медицинские карты после того, как обнаружил этот календарь. Пока ты была в больнице…
— Ты возвращался в Гринвудский центр?
— Еще бы!
— Ну, тогда я слушаю! Давай дальше. Я же чувствую, у тебя еще немало в запасе…
— Это правда, Скалли. Вот смотри июль. Тридцать первое. Видишь отметку? Это Ламмас, летний шабаш. День рождения миссис Трэвор.
— Невероятно… ты думаешь, она выбирала свои жертвы по дням рождения?
— Нет, — Малдер внезапно погас. Отложил календарь. — Она… — повторил он вслед за Скалли. — Она… Все совсем не так. Ты же видела, Скалли. Дни шабашей, дни рождений жертв… помечены звездочками.
— Я думала, так и полагается…
— Ты действительно очень устала;
Он снопа пододвинул к ней календарь. И тогда Скалли увидела: звездочки были нарисованы на днях шабашей от руки.
— Это она рисовала? — почему-то понизив голос, почти шепотом произнесла она. — Зачем?
— Я же говорил: пентаграмма — это охранительный символ. Средство защиты. Помнишь, что она кричала там, у машин? Я думаю, Скалли, что умершая только что медсестра Уэйт пыталась спасти этих своих пациентов. Я думаю, она знала, что им грозит какая-то опасность.
— И потому напала на доктора Франклина? Не вяжется, Малдер.
Он внимательно посмотрел на напарницу.
— Ты думаешь? Скалли задохнулась.
— Неужели ты хочешь сказать…
— Я хочу сказать, что она знала про него кое-что. Я хочу сказать, нам пора наконец выяснить, что именно она про него знала. По крайней мере, прежде чем он вернется к работе.
Отделение эстетической хирургии
Гринвудский мемориальный госпиталь
Чикаго, Иллинойс
Была когда-то песенка годах, наверное, еще впятидесятых, и сумеречные временамаккартизма: «Утро начинается с рассвета…»
Только у бездельников и у бездомных утро начинается с рассвета. У нормальных людей утро начинается с прикидок относительно рабочего графика на текущий день.
Но порой возникают в жизни полосы, когда попробуй-ка, прикинь. Вторгаются все, кому не лень. И хоть бы польза какая-то была от их вторжений!
Доктор Хансен, досадливо хмурясь, вошел в ординаторскую. Там уже был один человек — и, пожалуй, памятуя о вчерашнем, как раз этого человека доктор Хансен менее всего рассчитывал увидеть здесь в столь ранний час. Но именно доктор Франклин, так пострадавший вчера, заступил на свой пост раньше всех. Это было поразительно. Доктор Хансен был уверен, что, пользуясь случаем, коллега на законном основании, по совершенно уважительной причине проспит дома не менее, чем до полудня.
— Привет.
— Привет. Ты в порядке? Я О’кэй.
— Собираешься работать спозаранку? Доктор Франклин, чуть улыбнувшись, посмотрел на коллегу через плечо.
— Нам надлежит вести себя как ни в чем не бывало. Именно такое указание дала вчера доктор Шеннон, и я с ней полностью согласен.
— У тебя железные нервы… О! Легка на помине.
Вошла доктор Шеннон. Глаза ее метали молнии.
— Только что поступил очень неприятный звонок.
— Что еще? — с кислой миной спросил доктор Хансен.
— Опять из ФБР. Они задавали вопросы о днях рождения наших сегодняшних пациентов… и не только сегодняшних. Обещали перезвонить через десять минут. И с утра пораньше уже едут сюда.
— А при чем тут дни рождения пациентов?
— Понятия не имею.
Доктор Франклин молча, неторопливонатягивал на голову тугую белую шапочку, прикрывавшую волосы во время операций.
— Честно говоря, после вчерашнего я думал, что все кончилось, — вздохнул доктор Хансен.
— Как видишь, нет, бросила доктор Шеннон и вышла.
— Ну, что за жизнь, — философски заметил доктор Хансен, без спешки переодеваясь. — Стоит только начать какое-то хорошее дело — и тут же обязательно находится кто-то, кто принимается изо всех сил ставить тебе палки в колеса.
— Бедные всегда ненавидели богатых, — пожал плечами доктор Франклин. Больные всегда ненавидели здоровых. Дураки всегда ненавидели умных. Уроды всегда ненавидели красивых и сильных… так создан мир. Надо принимать его таким, каков он есть — и делать выводы. И действовать соответственно.
— Я не понимаю, почему человек стал таким консервативным. Как будто нам есть, что хранить.
— Кому-то, наверное, и впрямь есть.
Доктор Хансен подошел к коллеге, положил ему руку на плечо и внимательно пригляделся к его лицу, к его ссадинам и синякам.
— Джек, мне не нравится твой голос. И твоя физиономия мне тоже не нравится. Что с тобой?
Доктор Франклин спокойно выдержал его взгляд.
— Просто не выспался.
Доктор Хансен убрал руку с плеча док-гора Франклина.
— Ну, еще бы… пробормотал он. Как ты мог вчера выспаться.
— А так со мной все в порядке. Доктор Хансен поджал губы в нерешительности. Потом твердо сказал:
— Я буду делать твою операцию, Джек. Свою отложу на полчаса… Ничего не случится. А ты сейчас пойдешь домой и как следует отдохнешь. Да?
— Я же сказал — все в порядке.
— А ты посмотри на себя в зеркало. Ты выглядишь, будто только что из преисподней.
Доктор Франклин чуть вздрогнул. И сразу же улыбнулся. Доктору Хансену его улыбка показалась несколько принужденной.
— Спасибо за заботу.
— О! Не пойми меня превратно.Я не собираюсь заниматься благотворительностью.Просто нам сейчас непозволительно совершать новые ошибки, понимаешь? Эти едут сюда… а на тебе действительно лица нет. Дрогнет рука… что тогда?
Доктор Франклин помедлил, потом улыбнулся еще раз и снял шапочку с головы.