Горизонты любви
Ее муж терпеть не мог Лондон. Только возможность встречаться с друзьями в клубе и посещение рынка скаковых и. беговых лошадей мирили его с пребыванием в городе.
Он всегда становился раздражительным и неуступчивым по мере того, как приближалось время переезда в их дом на Парк-Лейн, чему предшествовала перевозка в Лондон слуг из имения, в помощь немногочисленной прислуге, которая оставалась в городе, чтобы поддерживать их дом, пока шел сезон охоты.
А для Люси Лондон был поистине землей обетованной, и время, проведенное в поместье казалось ей потраченным впустую, поскольку там было слишком мало мужчин, способных восхищаться ее красотой, да.
Но и для них удачная охота и множество добытой дичи были несравненно важнее ее достоинств.
Сейчас было бы невероятно глупо с ее стороны не заметить, какая опасность таилась в словах Джорджа, поэтому Люси поспешила ответить:
— Если это значит так много для вас, мой дорогой; безусловно, Айна должна поехать в Чейл. Я уверена, вы сумеете позаботиться о том, чтобы она не чувствовала себя там лишней.
Она заметила удивление в глазах мужа, вызванное ее послушанием, и подарила ему улыбку, которую один из ее поклонников сравнил с «лучом солнца, который пробивается сквозь тучи в пасмурный день».
— Я не сомневаюсь, что вы будете разумны, — довольно мрачно заметил лорд Уимонд.
Он обнял жену и поцеловал в щеку.
— Она сдержалась, не попросила его не мять ее платье, но постаралась поскорее высвободиться из его объятий.
— Вам следует позаботиться обо всем необходимом к приезду девочки, — сказала она. — Но боюсь, мы вряд ли сумели найти для нее подходящую одежду, если только у нее не тот же размер, что у меня.
При этом она подумала о платяных шкафах на втором этаже, забитых ее платьями.
Люси предполагала отослать эти наряды своим бедным родственницам, которые получали от нее иногда целый сундук отвергнутых ею предметов ее гардероба.
В ответ она получала письма, полные восторженной благодарности, и это позволяло Люси чувствовать себя истинной благодетельницей.
Ей никогда и в голову не приходило, что кузины, которых она одаривала подобным образом, были либо намного ее старше, либо жили в глухой провинции Уэльса.
Вряд ли им могли пригодиться ее изысканные бальные наряды с глубокими декольте, расшитые искусственными бриллиантами или стразами. Эти ее платья приковывали взоры всех, кто оказывался на скачках в Эскоте. Их разглядывали, их обсуждали, и Люси уже не могла снова показываться в них в свете.
Полагая, что проблема сама собой разрешилась, Люси поспешила к столу и села писать письмо маркизу.
В секретном ящике этого стола, от которого ключ имелся только у нее, лежало множество писем, присланных ей за прошедшие годы. Иногда эти письма наполняли мольбы, иногда — сердитые упреки. Но писем от маркиза было прискорбно мало.
Ей захотелось взглянуть на них еще разок. Перечитав их, Люси поняла, что если бы Джордж и обнаружил письма от маркиза, он не нашел бы в них ничего такого, что могло бы вызвать его подозрения.
На мгновение она почувствовала себя уязвленной, но тут же вспомнила, что маркиз еще не писал ей с тех пор, как они обменялись тем долгим поцелуем. Тогда у обоих перехватило дыхание, а сердце Люси затрепетало в груди.
— Он любит меня и полюбит еще сильнее, прежде чем я брошу его! — успокоила она себя и начала свое письмо к нему.
Маркиз вскрыл письмо на следующий день за завтраком.
Он заметил, впрочем как-то между делом и без особого интереса, что писчая бумага Люси, украшенная гербом Уимондов, тисненным поверх адреса, довольно толстая и не белая, а скорее кремовая, но почерк у нее изящный, и все буквы очень красивы.
Маркиз дочитал письмо, затем, окончив, завтрак, поднялся в кабинет матери.
На территории имения уже был возведен просторный дом для вдовствующей маркизы, на случай, если ее сын женится и она уже не будет хозяйкой Чейла.
Маркиза всегда утверждала, что с удовольствием станет жить в меньшем доме и избавится от груза ответственности.
Но на самом деле она лукавила.
Ее вовсе не радовала мысль о низведении ее особы до положения вдовствующей маркизы. Она правила как королева в своем королевстве, центром которого был великолепный дворец в Чейле. И она не имела никакого желания удаляться от дел.
К тому же маркиза, подобно Люси, хотела оставаться молодой и по той же самой причине.
Элис Чейл, как и ее молодая приятельница, в юности слыла красавицей, только она была брюнеткой с правильными чертами лица, а темные раскосые глаза придавали ей некую таинственность, которую сама королева Виктория считала слегка предосудительной.
Мужчины находили ее неотразимой, и молодая маркиза Чейл разбивала сердца, рассыпая вокруг себя их осколки, пробуждая зависть, ненависть или предосудительные желания у всех своих современников.
Она победно шла по жизни, игнорируя мнения недоброжелателей и считая всех, кто недолюбливал ее, людьми, не стоящими ее внимания.
Только когда маркиз, ее муж, умер, и положение красавицы при дворе пошатнулось, маркиза начала понимать, что она стареет, и некогда столь обширный круг ее поклонников заметно сузился.
Кто-то постарел, кто-то вступил в брак, а кто-то, хотя маркиза и не соглашалась признать это, предпочитал ухаживать за молоденькими женщинами.
Там, где прежде она могла выбирать из множества поклонников, теперь ей приходилось довольствоваться несколькими оставшимися.
Постепенно сложилось такое положение, что около нее пребывал кто-нибудь один, готовый предложить ей свою преданность. При этом он мог жить весьма комфортно.
Маркиз про себя называл их «ручными котами» своей матери и соглашался терпеть их, поскольку это доставляло ей удовольствие.
Он относился к ним примерно так же, как отнесся бы к декоративной собачке вроде мопса или спаниеля короля Карла, если маркизе пришла фантазия держать ее у себя в спальне..
По мнению маркиза, они гораздо меньше влияли на жизнь в Чейле, чем спортивные собаки, которые всегда сидели у его ног.
В настоящее время такой декоративной собачкой, которая сопровождала маркизу повсюду, был Гарри Тревелин.
Из сорока лет своей жизни большую часть он провел как приживал в богатых домах, где становился незаменим для хозяев благодаря своей готовности выполнить все, чего от него пожелают.
Он хорошо танцевал, неплохо играл в бридж и профессионально — на бильярде. На него всегда можно было рас считывать, если требовалось ублажить капризную пожилую даму или развлечь какую-нибудь дурнушку, которой пренебрегали другие кавалеры.
На него можно было положиться, и ему всегда удавалось заставить маркизу поверить, будто ее красота все еще не увяла.
И поскольку она стремилась оставаться красивой, пусть только в глазах Гарри, она весьма заботилась о своей внешности.
Ни в Чейле, ни в любом из других домов сына она не выходила из своих комнат «не почистив перышки», как она выражалась.
Около полудня, изысканно одетая и умело причесанная, с тщательно наложенным гримом, она сходила вниз, отдаленно напоминая свои собственные портреты, которые сохранились во всех комнатах, где имел обыкновение проводить время ее муж, когда был жив.
Он полюбил ее за красоту, и для него она всегда оставалась так же прекрасна, как в свои семнадцать лет.
Ее выдали замуж, когда ей еще не было восемнадцати, так что теперь она весьма убедительно объясняла, что пятьдесят лет — это только юность старости.
Маркиз постучал в дверь комнаты матери, расположенной в южном крыле дома, где находились самые удобные и солнечные комнаты.
Ему отворила горничная и присела перед ним в реверансе.
— Доброе утро, Роза!
— Доброе утро, милорд!
Маркиз прошел мимо нее в большую спальню, где в огромной кровати под пологом, украшенным купидонами, маркиза читала газеты.
Она поспешила снять очки, потому что ненавидела, когда кто-нибудь видел ее в них. Приветливо улыбаясь, маркиза смотрела на сына, пока тот пересекал комнату, чтобы поцеловать ее руку, протянутую для поцелуя.