Искушение Торильи

Маркиз поднял глаза, и взгляды их встретились.
Как бы светясь изнутри, Торилья смотрела на него, едва дыша сквозь приоткрывшиеся губы.
А потом, что-то неразборчиво пробормотав, едва понимая, что делает, повернулась и бросилась прочь из комнаты.
Оказавшись за дверью, она побежала — а может, полетела, — вдоль по коридору, вверх по лестнице в свое убежище, в свою спальню.
 
Глава 3
Торилья вышла из дилижанса в Хэтфилде. Дядина карета уже дожидалась ее. Знакомый конюх в голубой ливрее с серебряными пуговицами с гербом; улыбнувшись, приподнял над головой шляпу с кокардой.
— Добрый день, мисс Торилья, рад видеть вас снова!
— И я рада, Нед, — промолвила Торилья. — Как хорошо, что ты встречаешь меня!
— А ее светлость думала, мисс, что вы появитесь только завтра, — сказал Мед. — Ведь на дилижанс не стоит полагаться.
Бросив презрительный взгляд на неповоротливый дилижанс, он забрал саквояж Торильи, чтобы донести его до крытого ландо, запряженного парой добрых лошадей.
Кучер — тоже прежний — поздоровался с ней и помог подняться в коляску, где она устроилась поудобнее на мягком сиденье, пока Мед забирал ее чемодан.
Все как в былые времена, подумала она, вокруг внимательные слуги, как было в ее детстве.
Она пожалела, что Эбби нет рядом: служанка, конечно, оценила бы ретивость кондуктора дилижанса, с который тот передал Меду ее багаж.
А потом они направились в сторону деревни Фернфорд, расположенной в двух милях от Хэтфилда.
Последующие дни своего путешествия Торилья не могла думать ни о чем другом, кроме сэра Александра Эбди.
Его поцелуй не давал ей уснуть, и она лежала в темноте с открытыми глазами, ощущая на своих губах прикосновение его губ и тяжесть его рук на своих плечах.
Она часто гадала, как это бывает, когда тебя целуют, и теперь поняла, что никогда уже не будет той, прежней.
Слушая сказки, которые рассказывала ей мать, а потом — по мере взросления — читая книги, она всегда ощущала, что там, за привычными и знакомыми вещами, кроется нечто загадочное и таинственное.
Ей казалось, что однажды к ней явится разгадка со всеми неотвратимыми переживаниями.
Лунный свет, пронзающий кружева ветвей, или игра солнечных бликов на спокойной воде пробуждали в ней странное, волнующее чувство.
Иногда ее до умиления трогала бабочка, порхающая над раскрывающимся бутоном, или музыка, угадываемая в трепете листьев.
Торилье всегда казалось, будто нечто непостижимое приближается к ней, но оно тем не менее оставалось неуловимым подобно болотному огоньку.
И вдруг одно прикосновение губ маркиза приблизило ее к решению этой загадки.
Нечто похожее она испытывала во время молитвы или литургии, когда, рассеивая сумрак раннего утра, храм освещали лишь свечи на алтаре.
Эти ощущения абсолютно не выражались словами.. Казалось, они были неотделимой частью ее самой.
Теперь же, по девичьей своей неосведомленности, она решила, что прошлым вечером стала в какой-то степени частью того мужчины, который поцеловал ее.
Но шло время, она провела еще одну ночь в придорожной гостинице, и ей уже начало казаться, что она придумала случившуюся с ней историю.
Неужели человек, подобный сэру Александру Эбди, существует на самом деле?
Откуда вдруг взялся этот мужчина, столь видный и красивый, что она способна думать только о нем?
«Я никогда его не увижу!»— думала Торилья в отчаянии, стараясь уверить себя в том, что, быть может, это не так уж и плохо.
Не в сипах забыть о случившемся, она оказалась лицом к лицу с фактом: она позволила незнакомцу, случайному встречному поцеловать себя и даже не оказала ему сопротивления.
Она была покорна его рукам и не противилась им. Пусть это превзошло всякие чудеса, однако Торилья нисколько не сомневалась, что подобное поведение чрезвычайно потрясло бы ее мать. И что более удивительно — сама она не могла найти разумных оправданий своему поведению.
Она боялась даже подумать о том, что сказала бы Эбби, если б сопровождала ее.
Впрочем, будь с ней тогда Эбби, сэр Джоселин не сумел бы ворваться в ее комнату и ей не понадобилась бы помощь.
В общем, по дороге в Фернлей-Холл Торилья решила, что никогда не расскажет о своем приключении ни Эбби, ни Берил, ни кому бы то ни было еще.
Она владела тайной, которой не стыдилась, потому что тайна сия была полна невероятного счастья, и ей не хотелось омрачать память об этом событии ложными сожалениями.
Никто все равно не поймет отклика ее души на то, что внешне могло показаться пустяком.
Кони свернули в одну из двух маленьких калиток, расположенных с обеих сторон огромных железных ворот, над коими высился герб Фернлеев.
Теперь Торилья ехала по аллее, где в детстве вместе с Берил играла в прятки меж дубов. И наконец она увидела высокий особняк из красного кирпича, построенный во времена королевы Анны.
Он был действительно великолепен, многие восторгались его архитектурным совершенством, но для Торильи это был просто дом.
Она едва дождалась, пока слуги откроют двери ландо и опустят ступеньку, и сразу же выпрыгнула на землю.
Берил, ожидавшая ее наверху лестницы, обняла Торилью, и кузины горячо расцеловались.
— Дорогая, дорогая Торилья, — воскликнула Берил, — мне так не хватало тебя!
Как я рада!
— И я рада вернуться сюда. — Девушка не могла сдержать слезы.
— Дилижанс и впрямь появился в назначенный день! — ликовала Берил. — В это так же трудно поверить, как и в то, что ты вернулась. Мне так много надо сказать тебе!
Она взяла Торилью за руку и повела в большой салон, окнами выходивший на розарий позади дома.
Только развязав ленты своего чепца и сняв его с головы, Торилья воскликнула:
— Берил! Какая красивая ты стала! Самая настоящая красавица! Я тебя такой не помню.
— А я и хотела, чтобы ты так подумала, — ответила Берил.
Торилья говорила истинную правду.
Ее кузина по праву была признана первой красавицей Англии, и поклонники без преувеличения сравнивали ее с английской розой.
Ее золотые волосы не были похожи на волосы Торильи и блестели золотом соверенов. В глазах играла голубизна — точь-в-точь как на скорлупках яиц дрозда-пересмешника, ну а стать являла бело-розовую мечту любой женщины.
Они с Торильей были одного роста и в детстве носили платья одинакового размера, но теперь — после северной голодовки — дочь викария казалась худой рядом с Берил.
Скупы чуть выступали на лице Торильи, в то время как лицо Берил отличалось гладким овалом.
Алые губки ее, цветом своим обязанные только природе, блеск глаз и живость движений, от которых кудри Берил резвились во время разговора, приводили Торилью, как и всех прочих, в восхищение.
— Ты прекрасна! — повторила свой комплимент Торилья, любуясь кузиной.
— А теперь только представь себе, как я буду выглядеть в новых платьях из своего приданого. — Берил подошла к Торилье и поцеловала ее в щеку. — Тебе придется помочь мне с ним, моя дорогая, или я просто ничего не успею вовремя. Ой, кстати, как раз вспомнила еще две фамилии, их следует внести в список приглашенных.
Словно яркая колибри, она порхнула через весь салон к секретеру, схватила белое гусиное перо и стала записывать.
— Если кого-нибудь забудешь, — бросила она через плечо, — то наживешь врага на всю жизнь, поэтому я их и записываю.
Опустив капор, Торилья попросила:
— Покажи мне список, и я расспрошу тебя о старых знакомых; боюсь, они уже забыли меня.
— Капитан Чалмерс с супругой, — произнесла вспух Берил, дописывая имена.
— Я помню Чалмерсов! — воскликнула Торилья. — Она, по-моему, очень милая женщина, ну а капитан всегда казался мне немного агрессивным.
Берил не ответила, и Торилья возобновила расспросы.
— Кстати, еще об одном солдате. Как дела у Родни?
Берил тотчас притихла, но Торилья не заметила этого.
— Как будет весело, когда мы вновь увидимся с ним! — продолжала она. — А ты помнишь, как он любил дразнить нас обеих? Помнишь, как он убрал лестницу и мы целый час прождали на сеновале в конюшне, прежде чем нас спасли?