Ночные грезы

— Черт побери! Я не позволю какому-то выскочке измываться над моими лошадьми!
— И не только это, милорд. — Ходжес позволил себе разоткровенничаться. — Ее милость в настоящее время заинтересовалась только призовыми скачками. Лошадей для охоты и прогулок вообще редко выводят из конюшни. У нашего Эбби просто сердце разрывается.
Эбби — старший конюх — благодаря своему умению ухаживать за лошадьми был известен почти всей Англии и стал легендарной личностью. Он разбирался в лошадиной психологии лучше, чем великие умы — в людской, и доказывал, что она столь же непроста.
Эбби руководил первым выездом Роджера, когда тот был еще мальчишкой. Он же научил его всем тонкостям верховой езды и прославил конюшни Кэлвидона, выводя племенных лошадей.
— Ты сказал, что Эбби недоволен? И он тоже подумывает о пенсии?
— Пока нет, милорд, но он получает много предложений. Правда, Эбби такой человек, что не уйдет с должности самовольно, без разрешения и рекомендаций хозяина.
— Я поговорю с ним, — пообещал граф.
— Он ждет вас. Иначе его давно бы уже здесь не было.
Ходжес окинул внимательным взглядом развешенные в шкафу костюмы милорда и осведомился заботливо:
— Что вы наденете к ужину, милорд?
Роджер взглянул на свой гардероб так, как будто впервые видел свои костюмы.
Наряды парижской богемы здесь явно не годились — свободные бархатные пиджаки, светлые брюки. Так он одевался в Париже и еще повязывал шею небрежно завязанным шелковым шарфом вместо галстука. Приличного лондонского портного такая вольность в одежде повергла бы в дрожь.
— Я собирался сюда второпях, — солгал он Ходже-су. — Мой парижский слуга по рассеянности не уложил вещи, которые мне необходимы здесь. Я уверен, что кое-что из моей старой одежды сохранилось где-нибудь в кладовых.
— Разумеется, ваша милость! — Ходжес расплылся в улыбке. — Все вычищено и отглажено и ждало только вашего возвращения, милорд.
— Тогда верни ее сюда и размести там, где ей надлежит быть.
— О чем речь, милорд! Мне потребуется лишь момент, и все будет в порядке!
Роджер взглянул на часы на каминной полке — пора было переодеваться к ужину. Неужели все вернулось вспять и двух лет отсутствия не было?
Его ждала ванна, благоухающая вербеной, а на спинку стула был наброшен махровый купальный халат с вышитым гербом Кэлвидонов и монограммой.
Его монограммой! Даже эта мелкая деталь открыла ему, что его встречают здесь как хозяина.
Он погрузился в теплую воду и блаженно закрыл глаза. Монограмма на халате напомнила ему о вышивальщице, встреченной им в комнате Мазарини.
Откуда она взялась и зачем? Он не помнил, что когда-либо раньше приглашали в Кэлвидон-хауз вышивальщиц.
Графини и их дочери из поколения в поколение с ранних лет занимались рукоделием и искусно управлялись с иголками и нитками.
Однажды в Лувре Роджер увидел выставленные там чудесные вышивки, но ему показалось, что они проигрывают тем, что имеются в Кэлвидоне и являются его собственностью.
«Уповаю на бога в надежде на то, что мисс Сэлвин знает свое дело, — подумал он. — Я не вынесу, если какой-нибудь из гобеленов будет испорчен неопытной или равнодушной швеей».
Это вернуло его мысли к той причине, по которой он внезапно, повинуясь мгновенному порыву, возвратился домой, даже не предупредив о своем приезде.
Весь путь из Франции Роджер размышлял в тревоге, на что еще покусился бесцеремонный подонок и что в поместье уже изменено до неузнаваемости. Лейсворсу хватило ума написать хозяину про оранжерею, но какие-то менее значительные переделки могли быть уже осуществлены по распоряжению его матери. И по подсказке Феликса Хэнсона.
Выйдя из ванной, Роджер обнаружил, что Ходжес уже приготовил для него традиционный вечерний костюм, в который он ни разу не облачался за последние два года.
Он объездил чуть ли не полсвета после того, как, покидая Кэлвидон-хауз, в ярости высказал матери, что она должна сделать выбор — он или Феликс Хэнсон и что он не останется больше ни минуты под одной крышей с ее любовником.
Они обрушились друг на друга с взаимными оскорблениями, и поведение их — Роджер понимал это — было недостойным, но и мать, и сын дали волю своему темпераменту.
После он вспоминал об этом со стыдом. Ведь ему должно было служить примером поведение отца в любых обстоятельствах, его самообладание и уравновешенность.
Роджер обожал отца и старался походить на него, однако в его жилах текла и материнская кровь. Он унаследовал от нее чувствительность, импульсивность и вспыльчивость. Элворты были известны своим необузданным темпераментом, отсутствием какого-либо сдерживающего начала в характере. Они фигурировали во всех публичных скандалах на протяжении последних пяти столетий, и Роджер знал, что это была только видимость, будто отец не ведает, каким образом развлекается его супруга.
— Вы не изменились ни на йоту, милорд! — с удовлетворением отметил Ходжес, помогая молодому хозяину облачиться в туго облегающую белую рубашку с высоким, жестко накрахмаленным воротничком.
— Я уже забыл, как чертовски стесняет эта одежда, — признался эрл.
— Зато очень вам идет, милорд, и вы выглядите в ней настоящим джентльменом.
Роджер не мог удержаться от смеха.
— Значит, я не был похож на джентльмена в том виде, в каком сюда явился? Что ж, вероятно, ты прав. Попав в Рим, надо вести себя, как римляне!
Он сунул белоснежный платок в нагрудный карман.
— Мисс Сэлвин обедает внизу? — поинтересовался он.
Ходжес озадаченно взглянул на своего хозяина и лишь потом ответил:
— Вышивальщица? О нет, конечно, нет. Она кушает у себя, милорд.
— Что ж, тогда нам предстоит приятный ужин в узком семейном кругу, — с циничной усмешкой бросил граф и направился к двери, чувствуя на себе восхищенный взгляд старого слуги.
Так совпало, что как раз в этот момент Алинда заканчивала ужин в своей маленькой гостиной.
Люси накрыла столик белой скатертью и поставила посередине массивный серебряный канделябр. Если честно сказать, он не очень подходил для стола таких размеров, но Алинда ничего не сказала.
Обслуживая Алинду, Люси болтала, не умолкая.
Конечно, этого она не должна была делать, и если б миссис Кингстон узнала, то горничная получила бы строжайший выговор. Однако, мучимая любопытством, Алинда не пыталась остановить словесный поток, льющийся из ротика Люси.
— Что творится, вы не поверите, мисс! — сказала Люси, подавая суп. — Весь дом просто стоит на голове. Представляете, мистер Хэнсон выдворен из своей комнаты! Хотела бы я услышать, что он сказал по этому поводу!
Алинда не откликнулась, и Люси продолжала:
— Но это очень даже справедливо. Мы все так считаем. Спальня хозяина есть спальня хозяина, и посторонним там нечего делать!
Алинда улыбнулась, подумав, что это не собственные слова Люси, а, без сомнения, повторение сказанного дворецким или миссис Кингстон.
— А долго ли пробыл здесь Хэнсон?
— Больше двух лет. Из-за него его милость и уехал в дальние края.
Люси подошла к двери. Другая служанка протянула ей поднос со вторым блюдом и забрала пустую суповую чашку.
На второе был жареный цыпленок с грибами и гарниром из разных овощей, а также два соуса. Люси с сосредоточенным видом расставила все это на столике перед Алиндой и поэтому на короткое время умолкла.
Затем ее прорвало:
— Никто не принимает его за джентльмена, я вам точно говорю, мисс!
— Почему же? — осведомилась Алинда.
— А он отдает приказания совсем не как джентльмен, ну и еще из-за других поступков.
— Что ты имеешь в виду?
— Есть вещи, о которых я не могу рассказать вам, мисс.
И Люси оставила Алинду доедать ужин в одиночестве.
Алинда почувствовала, как она проголодалась, пропустив, увлекшись работой, чай.
Еда была превосходной, но все же мысли ее были далеки от выставленных перед ней яств. Ее заинтриговало то, что сказала Люси, вернее, о чем она умолчала. Ее мысли занимал человек, с которым она столкнулась в спальне герцогини, Когда граф отвернулся от окна и Алинда увидела его лицо, то ей он показался даже красивее, чем на портрете в комнате своей матери. Однако отличие было столь велико, что если б она встретила его не в родном ему Кэлвидоне, а где-нибудь в другом месте, то могла бы его и не узнать.