Вальс сердец

Оркестр заиграл «Голубой Дунай», самый знаменитый и блестящий вальс Штрауса.
История его создания была странной и романтической, как и все, что связано с именем этого композитора.
Названием для него послужило заглавие одного стихотворения известного поэта. Вальс был впервые исполнен много лет назад, а после этого полностью забыт публикой и больше не исполнялся.
Шестнадцать лет спустя в парижском Выставочном зале Иоганн Штраус решил исполнить его для императора Наполеона Третьего и императрицы Евгении.
Успех вальса был столь же грандиозным, сколь неожиданным. Более миллиона экземпляров его нот было распродано по всему миру только с первого тиража. Гизела слышала, что этот вальс был самым популярным на приемах у королевы Виктории в «Ковент-Гардене».
Самозабвенно кружась под звуки «Голубого Дуная», Гизела не чуяла под собой ног, ей казалось, что она парит над полом и что ее ведут в танце руки Миклоша.
Они сделали с отцом целых три тура. Волна безграничной любви к Миклошу поднималась в сердце Гизелы все выше, и ей казалось, что где бы он ни был, он знает об этом и чувствует то же самое.
Когда они шли обратно к столику, Гизела сказала, зная, что отцу будет приятно это услышать:
– Спасибо, папа! Это было замечательно! Я никогда не забуду, как в первый раз танцевала под звуки «Голубого Дуная».
– Ты должна сказать об этом самому Штраусу, – ответил Феррарис. – И если не сегодня, то, во всяком случае, при первой возможности.
Гизела замялась.
– Только… это будет… не в таком… заведении…
– Нет-нет, – ответил отец, – конечно же, нет. – И я больше не собираюсь появляться где-либо еще, кроме театра.
Его слова заглушил громкий хохот, донесшийся с другого конца зала. Гизела обернулась и увидела большую компанию офицеров в ярких мундирах.
Проследив за ее взглядом, отец воскликнул:
– Немцы! Я так и знал! Они всегда умудряются создать столько шума…
Пока Гизела с отцом ужинали, зал наполнялся людьми. Скоро уже не осталось ни одного свободного столика, а у входа толпились те, кто рассчитывал проскользнуть, если кто-нибудь решит покинуть зал пораньше.
Веселая музыка всех приводила в восторг и никого не оставляла равнодушным.
Тем временем немецкие офицеры один за другим произносили тосты и пили вино. Они так шумели, что временами заглушали оркестр.
Гизела подумала, что австрийцам, которым свойственно хорошее чувство юмора, не так уж трудно не обижаться на эту компанию. Напротив, их шумное застолье лишь вызывало ответный смех и оживление среди других посетителей.
Пол Феррарис допивал кофе, когда оркестр заиграл еще один из самых знаменитых вальсов Иоганна Штрауса.
– Ну вот, – сказал он Гизеле, – я достаточно подкрепился, чтобы пригласить тебя на следующий танец.
– Конечно, папа, я ждала, что вы меня пригласите, – с улыбкой ответила она и уже собралась подняться, как вдруг к их столику подошел один из немецких офицеров.
– Могу я иметь удовольствие танцевать с вами, фрейлейн? – развязно произнес он.
– Благодарю вас, но я уже приглашена на танец моим отцом, – ответила Гизела на превосходном немецком.
Офицер разразился отвратительным смехом.
– Вашим отцом? – насмешливо переспросил он. – Танцевать с отцом значит растрачивать зря свою красоту и изящество.
Это была дерзость. И Пол Феррарис не выдержал:
– Довольно! Моя дочь уже сказала вам, что она танцует со мной.
– А я хочу, чтобы она танцевала со мной! – сказал офицер. – Прошу!
Он протянул Гизеле руку, но она отклонилась назад:
– Благодарю, но у меня нет желания танцевать с вами.
– Зато у меня есть! – настаивал офицер.
Он явно выпил слишком много вина и был настроен агрессивно. Офицер потянул ее за руку, и Пол Феррарис вскочил.
– Как вы смеете прикасаться к моей дочери! Будьте добры убраться отсюда, иначе я буду вынужден вышвырнуть вас вон!
– Вы собираетесь вышвырнуть меня вон? – с издевкой переспросил офицер, не отпуская Гизелу.
На лице Феррариса появилось такое угрожающее выражение, что девушка невольно вскрикнула.
– Я повторяю вам, – прошипел Пол. – Убирайтесь в свою конюшню и оставьте в покое мою дочь.
Офицер неожиданно отпустил Гизелу.
– Я расцениваю это как оскорбление, – сказал он, – и требую удовлетворения!
– Единственное «удовлетворение», на которое вы можете рассчитывать, – это взыскание, если вы не успокоитесь и не будете вести себя прилично. Завтра я доложу обо всем вашему командиру.
– Вы просто уличный фигляр, – нагло произнес офицер. – Как вы смеете говорить со мной в таком тоне! Я требую удовлетворения, и, клянусь Богом, я его получу! Я преподам вам такой урок, что вы запомните на всю жизнь!
Он говорил все громче и громче, и Гизела с ужасом обнаружила, что вокруг уже начали собираться люди, среди которых она увидела других немцев из той же компании. Они выглядели так же непривлекательно, как и их товарищ.
Гизела покраснела и, встав из-за столика, подошла к отцу.
– Папа, прошу вас, уйдемте, – взмолилась она.
– Не так быстро, – сказал офицер. – Мы еще не потанцевали, а я уверен, что вы не откажетесь.
Прежде чем Гизела успела что-то сказать, ее отец воскликнул:
– Я не могу позволить тебе связываться с этим человеком. Мы уходим!
– Только после нашего поединка, – перебил его офицер. – Я требую удовлетворения и надеюсь, вы не настолько трусливы, чтобы отказаться!
Гизела молила Бога, чтобы отец не стал обращать внимания на нападки и они поскорее ушли бы отсюда, но Пол Феррарис уже отвечал:
– Если это все, что вы от меня хотите, я готов принять вызов. Назовите время и место.
Немец захохотал:
– Оказывается, у этого уличного фигляра есть немного смелости. Так позвольте сообщить вам, что мне не нужно назначать вам встречу. Я поколочу вас прямо здесь и сейчас, а потом мы с вашей милой дочкой потанцуем, как я и хотел с самого начала.
– Нет… папа, нет! Вы не должны… этого… делать! – взмолилась Гизела, но замолчала, увидев, что отец ее даже не слушает. Лицо его выражало крайнюю решительность.
– Отлично, – спокойно ответил он. – Мы будем драться. Если я одержу победу, то вы принесете извинения мне и моей дочери!
– Извиняться придется вам! – гневно воскликнул немец. – Разойдитесь, господа, дайте нам место. Я собираюсь поставить этого музыкантишку на колени.
– Пожалуйста, господа, остановитесь! – взмолился управляющий. – Ваше превосходительство, не надо портить веселье!
Но он напрасно взывал сначала к офицеру, потом к Полу Феррарису – они его не слушали.
Гизела онемела от ужаса. Она уже плохо осознавала, что происходит, и будто сквозь туман видела двоих людей, стоящих посреди зала с рапирами в руках.
Немец вернулся к своему столику, чтобы оставить там мешавший ему мундир.
Пол Феррарис, проводив его взглядом, тоже принялся стаскивать с себя фрак. Гизела воскликнула:
– Прошу вас, папа! Не надо! Нельзя драться с таким человеком. Уйдем отсюда! Какая разница… Пусть даже он назвал вас… трусом…
– Разница есть, и очень большая. Я не могу позволить этому мерзавцу, который даже не умеет пить, оскорблять меня!
– Он может вас ранить!
– Возможно, но я все равно должен с ним драться!
– Папа… Пожалуйста!
Но все ее мольбы и уговоры были бесполезны. По выражению глаз отца она поняла, что он не отступит.
Она вспомнила, как отец говорил, что в студенческие годы любил фехтовать.
Но это было так давно, а немец силен и молод. Разве есть у отца надежда одержать победу?
– Папа, нет! – в отчаянии воскликнула Гизела. – Я пойду танцевать с этим господином!
– Неужели ты думаешь, что я позволю этому наглецу прикасаться к тебе? – сказал Пол Феррарис. – Не стоило везти тебя в такое место, но раз уж мы оказались здесь, то и уйти должны с достоинством.
Гизела, несмотря на отчаяние, надеялась, что отца еще можно уговорить уйти, но у нее уже не было возможности поговорить с ним.