Вальс сердец

– Гизела.
– Очень красивое имя, и я думаю, что его обладательница красива не меньше.
Гизела не удержалась от улыбки:
– Даже будь я ужасно уродливой, я бы не призналась вам в этом.
– Я абсолютно уверен, что вы красавица.
Гизела засмеялась:
– На чем же основана ваша уверенность?
– У вас мелодичный голос и безупречная фигура.
Гизела вспыхнула и была рада, что в темноте этого не заметно.
– Это просто… предположение… вы не можете знать… наверняка.
– Наоборот. Я увидел вас на фоне неба, когда проходил по лесу, и мне показалось, что я вижу нимфу, одну из тех, что, по легендам, живут здесь с незапамятных времен.
– О, как бы я хотела их увидеть! – невольно воскликнула Гизела.
Незнакомец засмеялся:
– А мне уже посчастливилось. Помолчав, Гизела сказала:
– Я назвала вам свое имя. А как зовут вас?
– Вы назвали мне лишь половину своего имени.
– Гизела Феррарис. Мужчина резко повернулся к ней:
– Вы приходитесь родственницей известному скрипачу?
– Вы знаете папу?
– Вы хотите сказать, что Пол Феррарис – ваш отец?
– Да.
– Последний раз я был на его концерте в Париже лет пять назад, но мне никогда не забыть волшебные звуки его скрипки.
Гизела хлопнула в ладоши и воскликнула:
– О, как я рада! Но вы должны обязательно повторить это папе, он будет счастлив!
– Я всегда мечтал снова услышать его игру.
– А теперь вы скажете мне, как вас зовут? – немного застенчиво спросила Гизела.
– Миклош Толди.
– Это не австрийское имя, – сказала Гизела, немного подумав.
– Нет. Я венгр.
– Как это замечательно!
– Почему?
– Потому что мне всегда хотелось встретить настоящего венгра. Моя прабабушка была родом из Венгрии, и во мне тоже есть частичка венгерской крови. Венгрия всегда казалась мне такой романтичной, даже больше, чем Австрия, хотя папа считает австрийцев самыми большими романтиками на свете.
– Может быть, он и прав. Ведь все приезжают в Вену, чтобы мечтать, говорить и петь о любви.
– Как студенты, – с улыбкой произнесла Гизела.
– Студенты – шумные и весьма утомительные молодые люди. Их поведение порой бывает непредсказуемым. Вы поступили весьма благоразумно, спрятавшись от них.
При мысли о том, что студенты могли увидеть ее в беседке, Гизела вздрогнула.
– Благодарю вас… Вы меня спасли.
– Постарайтесь в будущем быть осмотрительнее. Когда я увижу вашего отца, я непременно скажу ему, чтобы он построже смотрел за вами.
– Даже не думайте этого делать! – протестующе воскликнула Гизела. – Он очень расстроится и будет долго переживать. Он велел мне ложиться спать, а я не послушалась и… оказалась здесь.
– Могу ли я сказать вам, что я счастлив, оттого что так получилось? Ведь мы с вами встретились. Я не проговорюсь вашему отцу, не беспокойтесь. Напротив, я скажу ему, что у его дочери самый мелодичный в мире голос. Даже ему не удастся извлечь из скрипки более чарующих звуков.
Гизела засмеялась:
– Он вряд ли решит, что это комплимент. Для него, как и для всех музыкантов, музыка – нечто святое.
– Ваш отец – гениальный скрипач. Пока я в Вене, я обязательно воспользуюсь возможностью снова услышать его. Где он выступает?
Гизела сделала рукой неопределенный жест и, немного замявшись, ответила:
– Мы только что приехали… Вероятно, папа будет давать концерты в театре… или где-то еще… только… я пока не знаю… как мне это устроить.
– Вы хотите сказать, что занимаетесь организацией концертов своего отца? – недоверчиво воскликнул Миклош Толди.
– С тех пор как умерла мама. В делах такого рода он абсолютно беспомощен, а мы так часто переезжали, что невозможно было нанять агента или еще кого-то, кто занимался бы этим, как было в те времена, когда мы жили в Париже.
– Понимаю, – задумчиво сказал Миклош. – Лучше всего вам обратиться к управляющему Придворного театра, и он с удовольствием вам поможет.
– Спасибо, это именно то, что я хотела узнать, – поблагодарила его Гизела. – Папа не разбирается в таких вещах. Для него счастье – просто играть на скрипке, и ему все равно, играет ли он в саду фрау Бубин или на сцене театра перед залом, полным нарядной публики.
Немного помолчав, она с улыбкой добавила:
– К сожалению, за это ему не слишком много платят.
– Вы нуждаетесь в деньгах?
– После того как немцы победили в битве при Седане, мы вынуждены были бежать из Франции. С тех пор мы колесили по всей Европе, а путешествия всегда требуют денег.
– Вы очень практичны, фрейлейн, и отец может на вас положиться.
– Я стараюсь, – ответила Гизела. – Хотя он не всегда слушает меня так, как слушал бы маму.
– Это неудивительно. Людям, особенно мужчинам, свойственно требовать от детей повиновения, а не позволять давать указания.
– Да, это правда, – согласилась Гизела. – Но обычно мне удается уговорить папу сделать так, как я хочу.
– У какой женщины нет своего набора дьявольских уловок, чтобы заставить мужчин исполнять их желания! – с легкой насмешкой произнес Миклош.
Гизела покраснела до корней волос, подумав, что он имеет в виду ее.
– Я больше не слышу никакого шума и голосов, – сказала она, – и думаю, что возвращаться уже не опасно.
– Я провожу вас.
– В этом нет необходимости.
– Откуда у вас уверенность, что студенты вдруг не пойдут обратно?
Гизела бросила в сторону гостиницы тревожный взгляд, а Миклош спокойно добавил:
– К тому же вы совсем не знаете дороги. Здесь даже днем легко заблудиться, а сейчас совсем темно. Дайте мне вашу руку, и я провожу вас.
Гизела колебалась не больше секунды. Отказываться от такого в высшей степени разумного предложения было бы просто глупо.
Она вложила свою ладонь в его и почувствовала успокаивающую силу и тепло его руки.
Они пошли по той самой тропинке, по которой Гизела бежала в беседку, и вскоре она вынуждена была признать, что без Миклоша найти дорогу ей было бы нелегко.
Городские огни города скрылись за деревьями, и они оказались в самой настоящей чащобе. Темень была кромешная. За густой листвой не было звезд, а луна еще не взошла.
Но Миклош уверенно вел Гизелу, и внезапно она поймала себя на том, что ей приятно ощущать его присутствие.
Наконец между деревьев показались ярко освещенные окна гостиницы.
– О, теперь я спасена! – воскликнула Гизела.
Миклош остановился в тени деревьев, и, поскольку он держал Гизелу за руку, ей тоже пришлось остановиться.
– Я вернул вас домой невредимой, Гизела, – сказал он.
Она удивилась, что он назвал ее по имени, но ничего не сказала, и Миклош продолжал:
– Боюсь, мы вряд ли увидимся снова. Я только что вспомнил, что завтра мне нужно покинуть Вену.
– Вы уедете, так и не повидав папу? А мне показалось, что вы хотите послушать, как он играет.
– Да, действительно, очень хочу! Но, к сожалению, сейчас это невозможно. У меня есть личные и очень веские причины для отъезда.
– О, простите! А папа был бы так рад поговорить с вами о Париже.
– Как-нибудь в другой раз, – ответил Миклош. – Зато я сделаю вот что. Перед отъездом я поговорю с управляющим театра и предупрежу его, что на следующий день вы зайдете к нему.
– Вы очень добры.
– Я знаком с ним, и он сделает все, чтобы вам помочь.
– О, спасибо! Спасибо! – воскликнула Гизела. – Теперь для нас все значительно проще. Как я рада, что встретила вас!
– И прошу вас, впредь будьте осторожнее. Меня может не оказаться рядом, чтобы спасти вас еще раз.
Он немного помолчал и добавил:
– Дайте слово, что больше не станете так рисковать.
Его тон был серьезным. Гизела подняла голову, чтобы увидеть его лицо, но ее спутник по-прежнему оставался для нее всего лишь голосом в темноте. Свет из гостиничных окон не доходил сюда, и наверняка Гизела могла сказать только то, что он выше ее ростом.
– Обещайте, – настаивал Миклош.
– Даю слово, – сказала Гизела.