Бесы в Париже

У него было бледное, с чистой кожей лицо, взгляд огромных — в пол-лица — глаз светился напряженной верой. Он говорил запинаясь, как человек, которому не свойственно высказывать вслух свои мысли.
— Берем «Калашниковы», — заключила девушка. — Так решили в штабе, значит, так и будет. Теперь перейдем к другим вопросам. Маскировка в порядке? Переодеваемся?
Все выразили согласие.
— А машины? — обратилась она к рыжему. — С ними все в порядке?
— Конечно.
— Кто проверял?
— Беранже. И я. Мы даже сраные свечи поменяли. А может, тебе новые моторы поставить? Так сразу и скажи.
Девушка потеряла терпение.
— Знаете что, — сказала она, ее высокие скулы чуть порозовели, — по-моему, вы все не понимаете политического смысла задания. Ведете себя, будто мелкие ремесленники, каждый самоутвердиться норовит, а нам-то нужны политические активисты с технической подготовкой, а вовсе не наоборот. Вас слушать просто смех и слезы. Ну так в чем политический смысл нашего задания?
Она помолчала, но и остальные не проронили ни слова.
— Я вам объясню, раз вы до сих пор не уразумели. Политическая цель — дестабилизация, слыхали об этом?
— Господи, Ингрид, да кто ж этого не знает? — произнес Виктор.
— Что-то не похоже, чтобы вы знали. Если бы вы это действительно по-настоящему усвоили, то понимали бы, что перед нами две задачи. Две, а не одна. Первая — посеять панику, вызвать потрясение, шок — называйте, как хотите. А вторая — вот тут вам всем политического чутья и не хватает — это создать впечатление, что победить нас нельзя. Что все нами задуманное неизбежно будет выполнено. Общество должно почувствовать, что мы тут хозяева, что государственная машина перед нами бессильна и их не защитит. Это значит — у нас нет права на ошибку. Ни одного провала. Никогда. Вот что я имею в виду, когда говорю о политическом значении акции. И если один только «Калашников» бьет наверняка, то им и надо воспользоваться, даже если тут больше риска для нас самих. Так что хватит молоть насчет того, как мы здорово стреляем из пистолета да как здорово разбираемся в машинах.
— Ты просто один риск заменяешь другим, — возразил Серж. — Мы, конечно, должны задание выполнить. Но как раз с «Калашниковыми» можем его провалить. Ведь если машину потом задержат, это тебе не пистолеты, их не выкинешь. Это разве не риск?
— Штаб больше заинтересован в том, чтобы задание было выполнено, чем в твоей личной судьбе. Да поймите же вы, если мы его не прикончим, а просто раним, то эффект будет как раз обратный, ему все сочувствовать начнут. Нам нужен труп, а не раненый народный герой. Вы, главное, свое дело сделайте чисто, а что будет потом — не ваша проблема. Есть ведь специальная группа, которая отвлечет внимание местной полиции начисто, вам десять минут гарантированы на то, чтобы смыться.
— Столько и надо, — заявил Жан-Поль. — Вторая машина будет в двух минутах езды. Она, собственно, уже там. Поставлена отлично: ничто не помешает сразу выехать. Когда вы пересядете, так никто и знать-то не будет, за кем гнаться, кого искать.
— Жан-Поль прав, — подтвердила девушка. — Теперь сверим часы.
— Мы за ним наблюдаем три недели, — сказал Виктор. — Каждый понедельник он бывает на заседании партийного комитета в Венсане и возвращается оттуда домой на машине. Время возвращения колеблется: десять сорок семь, одиннадцать двадцать восемь и одиннадцать девятнадцать. — Он приводил цифры на память. — Мы думали, что выполнять поручение придется через пару месяцев. Если бы нам раньше сказали об этом задании, мы могли бы месяца два последить и знали бы точнее. Ну а теперь считаем примерно: где-то без десяти одиннадцать — половина двенадцатого. На месте надо быть в десять сорок.
— Лучше в десять двадцать, — предложила девушка.
— Риску больше.
— Зато больше шансов на успех!
Серж пожал плечами.
— А с нами считаться не надо, так, что ли? — спросил он язвительно.
— Вот именно, — согласилась девушка. — Все мы — лишь средство для достижения одной цели. И действуем во имя общего дела, во имя выживания нации, а не ради отдельных людей.
Жан-Поль прикурил сигарету от своего же окурка и бросил его в блюдце на столе, где он еще долго тлел. Он снова откинулся на стуле и уставился на грудь девушки, туго обтянутую майкой. Мысли его переключились. Как бы это ее трахнуть? На таких сборищах он всегда помирал со скуки, мелют без конца какую-то чушь насчет идеологии да пережевывают подробности — кому они нужны-то? Лучше бы предоставили дело настоящим специалистам — ему и Беранже. Чего эта телка смыслит в машинах или оружии? Заткнулась бы, а то раскомандовалась. Что ей надо — так это чтобы ее как следует трахнули…
— Жан-Поль, где стоит первая машина? — Она перебила его мысли еще одним дурацким вопросом.
— У Беранже, в его гараже и под замком. А ты где думала? У Елисейского дворца?
— А сам Беранже где?
— Может, в сортире, понятия не имею.
— Хватит тебе, Жан-Поль, — вмешался Виктор. — Мы же работаем всей командой. Уймись.
Девушка встала.
— Присмотри за своим приятелем, Виктор. Мне еще надо кое-что сделать, а потом я пойду в клинику. Ждите меня здесь, я буду самое позднее в половине четвертого. Перед акцией действуют наши обычные правила: никто никуда не выходит, не звонит. И не пьет. Договорились?
Остальные выразили согласие. Ингрид надела на плечо потертую кожаную сумку и вышла. Проходя через мастерскую, она кивнула человеку в белом халате.
— Жан-Поль доставляет много хлопот, — сообщила она.
— Да он хороший парень, — ответил тот. — Просто немного скандальный. Ты ему что-нибудь лестное скажи…
— Никогда и никому не льщу…
— А надо бы. Не мешает иногда немного вожжи отпустить…
— Если бы мы себе это позволяли, нас бы уже всех перебили, — возразила девушка. — Эх, если бы мы могли обходиться без этих скотов, без представителей славного французского пролетариата…
— Не можем же…
— С этим субъектом я больше никаких дел иметь не желаю. — Голос Ингрид прозвучал непреклонно.
Человек пожал плечами.
— В штабе с тобой, может, и согласятся. Но имей в виду — это лучший угонщик в Париже. И не напивается.
— От него воняет. Заставь его хоть ванну принять, раз уж он зубы не чистит.
Человек усмехнулся и покачал ей вслед головой, грохот машины поглотил слабое звяканье колокольчика.
Утром этого дня Альфред Баум сидел в кабинете Вавра и пил кофе с таким выражением, что шеф чувствовал себя неспокойно: ему давно было знакомо это выражение лица Баума, оно возвещало, что сейчас будет предложен некий хитроумный и скорее всего рискованный план действий. Подобные свои идеи сам Баум величал мистификациями, а Вавр отзывался о них как о грязных трюках. Нечего особенно стесняться, когда имеешь дело с противником, начисто лишенным совести, — так полагал Баум. Однако ответственность-то нес Вавр, и именно ему в случае неудачи пришлось бы отчитываться перед начальством. Это, естественно, усиливало его природную осторожность.
— Вы ведь согласились с президентом, что главное сейчас — это секретность? — говорил Баум.
— Разумеется!
— То есть о происходящем не должен знать никто — ни те, кого мы разыскиваем, и ни кто-то другой. По крайней мере пока преступник не обнаружен, а, возможно, и после этого.
— Согласен.
— Мы-то с вами знаем, что наши хозяева предпочтут похоронить такое дело в архивах. Найти виновного и упрятать концы в воду.
Вавр кивнул и перевел взгляд на фотографии в рамках, к которым Баум сидел спиной, — на одной был изображен генерал де Голль, на другой — нынешний президент. Пока ничего не было сказано такого, что могло бы их взволновать.
— Мой маленький план, — продолжал Баум, — исходит именно из этого…
— Каждый раз, когда речь заходит о «маленьком плане», Альфред, я начинаю тревожиться, не погонят ли меня со службы, да и тебя заодно.