Девушка на скале

 
Джеймс Оливер Кервуд
Девушка на скале
 
Глава I. «ОНА СМЕЯЛАСЬ!..»
Ветер со зловещим стоном проносился по темному хвойному лесу, сгибая вершины деревьев. В эту декабрьскую ночь случайный путник, очутившийся на опушке, увидел бы перед собой трансконтинентальный экспресс, казавшийся цепью тусклых огней. Они манили своей теплотой, но в то же время казались призрачными. Между тем экспресс, беспомощный и неподвижный, похожий на какую-то волшебную тень, сливался с тьмой северной ночи. Длинной вереницей надвигались с севера снеговые тучи и проносились совсем низко над землей. Время от времени раздавался насмешливый вой ветра, как бы издевавшегося над этим созданием человека и над теми живыми существами — мужчинами и женщинами, — которые в нем укрылись: они начинали дрожать, и их напряженные бледные лица со все возраставшим беспокойством вглядывались в таинственный мрак ночи.
Прошло уже три часа, как эти люди пристально всматривались в ночную тьму. Вначале многие из пленников этих занесенных снегом вагонов испытывали удовольствие. В неожиданных приключениях есть что-то приятное, и это приключение в течение короткого промежутка времени казалось исключительно занимательным. Было тепло и светло, раздавались голоса женщин, мужской смех и шум детских игр. Но сейчас даже самый беззаботный шутник сидел молча, кутаясь в свою шубу, а молодая женщина, хлопавшая в бессмысленной радости в ладоши, когда узнала о том, что поезд занесен снегом, сейчас дрожала и плакала. Было холодно; на опушке леса градусник, наверно, показал бы не меньше сорока градусов ниже нуля. Внутри вагона еще сохранилось немного тепла, но с каждой минутой становилось все холодней. Окна покрылись седым инеем. Отдавшие свои шубы женщинам и детям мужчины чаще других посматривали на свои часы. Занимательное приключение становилось серьезным и малоприятным.
Проходившему проводнику в двадцатый раз задавался один и тот же вопрос.
— Кто его знает, — проворчал он в ответ красивой молодой женщине, к которой раньше отнесся бы с вежливым вниманием, — паровоз и тендер ушли три часа тому назад, а до ближайшей станции всего двадцать миль. Они могли бы давно вернуться с нужной помощью, не правда ли?
Молодая женщина не ответила, только легкой гримасой молчаливо согласилась с последним замечанием.
— Три часа, — продолжал ворчать проводник, продвигаясь вперед со своим фонарем, — железная дорога на краю полярных стран — сущий ад. Когда вас здесь заносит снегом, то заносит, как следует.
Он остановился у купе для курящих, на мгновение заглянул туда, затем прошел дальше и, перейдя в следующий вагон, захлопнул за собой дверь.
В этом купе друг против друга сидели двое мужчин. Они не обратили внимания на проводника. Поглощенные разговором, они, казалось, совсем забыли о буре.
Старший из собеседников наклонился вперед. Ему было лет пятьдесят; рука его, красная и узловатая, несколько секунд лежавшая на колене Дэвида Рэна, напоминала руку человека, всю жизнь проведшего в борьбе с дикой природой. О такой же жизни говорило и его лицо, на котором кожа потемнела и огрубела от ветра и северного солнца; о том же свидетельствовало и бесчисленное множество тонких морщинок вокруг глаз. Он был невысокого роста, значительно ниже Дэвида. Несмотря на легкую сутуловатость, во всей его фигуре чувствовались сила, энергия и любовь к жизни и ее тайнам. В дикой северной стране он был известен как отец Ролан.
Его собеседнику было не больше тридцати восьми лет, — быть может, даже годом или двумя меньше. Своими светлыми, серыми глазами, которые, однажды увидев, нелегко было забыть, он прямо смотрел на отца Ролана. Он производил впечатление человека, перенесшего болезнь и еще окончательно не поправившегося. Отец Ролан, положив руку на колено своего собеседника, произнес:
— Итак, вы говорите, что боитесь за своего друга?
Дэвид Рэн утвердительно кивнул. Складки вокруг его рта стали резче.
— Да, я боюсь.
На мгновение он отвернулся к окну. Бесчисленные снежинки с внезапно усилившейся яростью набросились на окно: казалось, что защищенное от них бледное лицо приводило снежных демонов в бешенство.
— Я склонен сильно беспокоиться о нем, — прибавил Дэвид и слегка пожал плечами.
Он снова взглянул на отца Ролана.
— Слышали ли вы когда-нибудь о заблудившемся человеке? — спросил он. — Не в лесу и не в пустыне, а в жизни? Слышали ли вы о человеке, потерявшем точку опоры, о человеке, из-под ног которого ускользнула почва?
— Да, много лет тому назад я знал такого заблудившегося человека, — ответил отец Ролан, выпрямившись. — Но он выбрался на дорогу. А ваш друг? Ваши слова меня заинтересовали. Я три года не был в цивилизованной стране, и история вашего друга, наверно, не похожа на все то, к чему я привык. Может быть, вы ее мне расскажете, если это не секрет.
— Это невеселая история, — предупредил младший собеседник. — А в такую ночь, как эта…
— Возможно, что в такую ночь человек более способен понять всю глубину несчастья и трагедии, — спокойно прервал отец Ролан.
Слабый румянец появился на бледном лице Дэвида Рэна. Его руки нервно сжались.
— Конечно, здесь замешана женщина, — сказал он.
— Да, конечно, женщина.
— Иногда я сомневался, боготворил ли этот человек женщину или только ее красоту, — продолжал Дэвид со странным блеском в глазах. — Он любил красоту. А эта женщина была красива, мне кажется, даже слишком красива. И все же он любил женщину. Когда она ушла из его жизни, ему казалось, что он погрузился в темную бездну, из которой нет выхода. Я часто спрашивал себя, любил бы он ее, если бы она была менее прекрасна, даже совсем уродлива. Как и мой друг, я отвечал себе, что любил бы, и все больше и больше убеждаюсь в этом. Я уверен, что к моему другу никогда не вернутся надежда и вера, потерянные им в тот момент, когда он столкнулся лицом к лицу с силами жизни, быть может, природы, которые оказались могущественнее его любви и твердой воли.
Отец Ролан кивнул головой.
— Я понимаю, — сказал он и откинулся глубже в свой угол у окна, так что его лицо очутилось в тени. — Тот человек, которого я знал, тоже любил женщину, и она тоже была прекрасна. Он считал ее самым чудесным созданием в мире. Сильная любовь во всем видит красоту.
— Но эта женщина, жена моего друга, отличалась такой красотой, что даже женщины восхищались ею. Не любовь моего друга делала ее красивой. Она была поистине красива.
— И нашлись другие, оценившие ее красоту, готовые ради этой женщины на все, не так ли?
— Да, нашлись и другие. Но чтобы уяснить себе все происшедшее, вам следовало бы знать моего друга до того, как он погрузился в бездну отчаяния, пока он был еще человеком. Он увлекался науками. Он обладал достаточным состоянием, чтобы располагать временем и средствами для любимых занятий. У него была большая библиотека и лаборатория. Он писал книги, которые читались немногими, так как в них он излагал довольно необычайные теории. Он считал, что мир очень стар и что развитие современной искусственной цивилизации принесет человечеству меньше пользы, чем воскрешение немногих великих законов, похороненных в пыли прошедшего. Он не был фанатиком или чудаком. В нем кипели молодость и энтузиазм. Он любил детей и хотел, чтобы его дом был полон ими. Но его жена полагала, что для этого она слишком красива — и детей они не имели.
Дэвид Рэн немного наклонился вперед и слегка надвинул на лоб шляпу. Буря на мгновение утихла, так что слышно было тиканье больших серебряных часов отца Ролана.
Затем он продолжал:
— Не знаю, зачем я все это вам рассказываю, наверное, для того, чтобы излить свою душу. Мне трудно найти подходящие слова, чтобы говорить о… его жене. Может быть, существовали обстоятельства, смягчавшие ее вину. Мне кажется, что в наше время мужчина не должен быть слишком требовательным. Он не должен вздрагивать, когда его жена чокается бокалом шампанского с другим мужчиной. Он должен научиться ценить порочную красоту танцоров кабаре и воспитать себя так, чтобы его не оскорблял вид дам, залпом осушающих бокал с искрящимся вином. Он должен приучить себя ко многим вещам, как приучает себя к классической музыке и опере. Он должен забыть тихие мелодии и нежных женщин: и те и другие отошли в область преданий. Нужно принимать жизнь как грандиозную симфонию нового композитора; те же, кому не удается приспособиться к ее ритму, становятся неудачниками. Все эти мысли развивал и мой друг, чтобы оправдать жену. Она любила яркий свет, веселье, вино, песни, возбуждение. Он — неудачник — любил свои книги, свою работу и свой дом. Ему хотелось быть только с ней вдвоем. Так он представлял себе любовь. А она хотела другого. Вы понимаете? Пропасть росла, и, наконец, он увидел, как они далеки друг от друга. Ее жажда вызывать восхищение, ее страсть к шумному веселью стали граничить с безумием. Я знаю это, так как видел все… Мой друг и сам называл это безумием, но он верил ей. Если бы он от кого-нибудь услышал, что она изменяет ему, я уверен, он убил бы того человека. Постепенно он пришел к мучительному убеждению, что боготворимая им женщина не любит его. Но это не заставило его подумать, что она любит другого или других. Однажды он уехал из города. Жена провожала его на вокзал и махала ему вслед платком. В этот момент она была великолепна.