На равнинах Авраама

Барон предложил Анри и Джимсу приходить на его учения; их отказ нисколько не отразился на его дружеском расположении к ним. Он прекрасно понимал, как тяжело было бы Анри готовиться к войне против соотечественников жены, и его тайное восхищение Катериной только росло при виде ее мужества на пороге катастрофы и веры в благоразумие обоих народов. Тонтер радовался, что его уверенность служит ей утешением, и готовность, с какой она прислушивалась к суждениям старого солдата, воодушевляла его преступить ту грань, которую Хепсиба считал пределом разумного. Барон не догадывался о буре, бушевавшей в сердце Джимса, как не догадывались о ней и родители юноши. Только Хепсиба знал о ней, знал во всех подробностях.
Ранней осенью торговец взял племянника с собой в путешествие к английскому форту на озере Георга, а оттуда в Нью-Йорк. Возвратились они в ноябре и обнаружили в Катерине некоторую перемену. Она не утратила ни своей уверенности в будущем, ни удовольствия от созерцания рая, который помогала создавать, но в жизни ее появилось нечто такое, что она принимала смело, мужественно и даже с гордостью. Однажды вечером Катерина заговорила о военных приготовлениях на Ришелье. Она сказала, что многие юноши, живущие на реке, тренируются наравне со старшими и не пристало Джимсу держаться от них в стороне. Если убийство — жестокость и не заслуживает прощения, то защита своего дома и своих близких — долг, завещанный от Бога. В подтверждение своей уверенности, что война никогда не доберется до них, она процитировала Тонтера, добавила, что знает — Джимс стремится к войне не больше своего отца; и все же, по ее мнению, Джимсу неплохо было бы принять участие в учениях вместе с молодыми людьми из поместья.
Житейская рассудительность Хепсибы восстала против предложения сестры. Он возразил Катерине, что недалек день, когда Джимсу придется вступить в борьбу и выбирать, на чьей стороне сражаться. Тогда будет не до щепетильности; если мир охвачен пожаром, нельзя быть и англичанином, и французом одновременно. Он заявил, что даже Анри втянут в борьбу, если, конечно, на ферму не явятся охотники за скальпами и не решат за них все проблемы. Никто не может сказать, на чьей стороне они окажутся, когда дойдет до дела, а поскольку больше всего на свете Хепсиба ненавидел предателей, то, по его мнению, Джимс не имел права обучаться военному искусству под флагом Франции, так как не исключено, что драться ему придется на стороне англичан. Как истинный приграничный житель, Хепсиба придерживался той точки зрения, что самый замечательный воин — Длинный Карабин, вольный лесной бродяга, владеющий сотней куда более важных премудростей, чем стрельба из мушкета в компании дюжины фермеров. Вот кем должен стать Джимс. Для этого у него есть все необходимое, не хватает только опыта. Как и Длинный Карабин, он мог бы служить там, куда в час испытаний его призовут долг и честь.
Этот разговор положил начало новой фазе в жизни Джимса. Он предъявил ему определенные требования, принять и выполнить которые способен лишь тот, кто уже стал мужчиной; это пришлось признать даже Катерине, пусть ей и хотелось как можно дольше видеть в своем сыне мальчика. В следующем году Джимс вместе с Хепсибой совершил несколько путешествий, побывал в Олбани и даже в Пенсильвании. И всякий раз по его возвращении родные замечали, что он еще на шаг приблизился к цели.
Осенью 1754 года, после четырех лет, проведенных в школе, Туанетта вернулась в Тонтер-Манор. В сентябре того же года на ферме Булэнов расчистили семнадцатый акр земли.
Мир и счастье царили на берегах Ришелье. В тот год события на границах складывались на редкость счастливо для Франции. Вашингтон сдал Форт-Несессити, Вилье в Форт-Дюкене с честью выдержал осаду англичан. Англия и Франция по-прежнему лицемерно играли в дружбу. И пока они разыгрывали из себя друзей, исподтишка нанося друг другу предательские удары, над Аллеганами зареял вовсе не английский флаг. Французское оружие и индейская хитрость победоносно прошествовали по всему течению Огайо и проникли в долины к западу от реки. В результате политики, проводимой британским королевским правительством, союзники англичан — индейцы — охладели к ним, и, несмотря на полуторамиллионное население, противостоящее восьмидесяти тысячам жителей Новой Франции, Динвидди направил в Англию отчаянный призыв о помощи. В ответ Англия направила генерала Брэддока.
Во всех церквах Новой Франции служили благодарственные молебны за победы, ниспосланные в этом году; и в ознаменование двойной радости — возвращения Туанетты и успехов французского оружия — Тонтер готовился устроить в поместье большой прием и пикник. В это время Хепсиба находился в отлучке, что разочаровало барона, который, однако, настоял на том, чтобы Анри и его семья пришли на праздник, пригрозив в противном случае порвать с ними дружбу.
Чем ближе к празднику, тем большее волнение охватывало Джимса. Но он даже не подумал, что остаться дома ему было бы легче, чем идти к Тонтерам. Джимс был уже не тем мальчиком, который шел на ферму Люссана в компании Вояки. В январе Джимсу исполнилось восемнадцать лет. Его движения отличались быстротой и грациозностью, присущими самым благородным обитателям леса. Катерина гордилась сыном, радовалась его любви к природе и Богу, чистоте и открытости взгляда, каким взирал он на своего Создателя. Но еще больше гордился Джимсом Хепсиба, видя в своем ученике частицу собственной плоти и крови, благородство, мужество — душевную и физическую цельность настоящего воина.
И все же в то утро, когда Булэны отправились на пикник к Тонтеру, в сердце Джимса ожили волнения мальчика давно минувших дней — хоть это никак не отразилось ни на его лице, ни в поведении, — но не того, который бросил ком грязи в своего соперника, а того, чей характер формировался под влиянием странствующего торговца. Для этой части его существа Туанетта всегда оставалась живой памятью, Туанеттой, которая приняла его Дар на распродаже у Люссана. Желая узнать судьбу красного бархата, он как-то давно, охотясь недалеко от бывшей фермы Люссана, перекопал половину скотного двора в поисках грязной тряпки, в которую, скорее всего, превратилась ткань, если — как он полагал — во время схватки бархат втоптали в землю.
Джимсу очень хотелось увидеть Туанетту, но в этом желании не было и следа прежней тоски и томления. Он собирался взглянуть на совершенно постороннюю молодую особу, общества которой он твердо решил не только не домогаться, но и избегать. Такое решение Джимсу подсказали вовсе не недостаток смелости или сознание общественного неравенства. Нет, просто его обуяла безмерная гордость. В нем жил вольный дух лесов, в крови его кипела жажда свободы, и за всем этим стояла воля Хепсибы Адамса.
Джимс был уверен, что, в какую бы красавицу ни превратилась Туанетта, случись ему оказаться с ней лицом к лицу, он сумеет встретить ее не только без смущения, но даже холодно и равнодушно. Он понимал, что Туанетта должна сильно измениться. Ей уже пятнадцать лет. Молодая женщина. В этом возрасте пять лет — большой срок, и он вполне допускал, что не узнает ее.
Когда Джимс наконец увидел Туанетту, он был поражен, ошеломлен. Словно возвратилось давно минувшее вчера, словно каким-то чудом ожила сгоревшая картина, самый пепел которой давно развеял ветер. Конечно же, она стала выше. Возможно, еще красивее. Но она осталась прежней Туанеттой. Затуманенный рассудок Джимса отказывался признавать невероятную действительность, разрушившую барьеры, за которыми он скрыл мир своих фантазий, как перламутровые стенки раковины скрывают от посторонних глаз драгоценную жемчужину. Он не находил в ней других перемен, кроме той, что она стала еще более женственной. Джимс смотрел на Туанетту, и все труды Хепсибы и его собственные старания, его свобода, воля, мужество рассыпались в прах. Он, как прежде, чувствовал себя существом низшего порядка, подносящим ей в дар орехи, перья, кленовый сахар, по-детски моля ее хоть раз улыбнуться ему. Перед ним была не новая Туанетта, от которой, как казалось совсем недавно, его отделяют миллионы миль, но Туанетта прежняя: она снова обращала его в рабство, вновь ворошила сор разбитых, преданных забвению надежд и тлеющие угли полууснувших желаний, бросала ему вызов, понуждая забыть о гордости, о воле и заставляя кровь раскаленным потоком бежать по телу.