Пылающий лес

Доставая весло, она повернулась к Дэвиду и с минуту смотрела на него.
— Вы не находите нужным сказать мне, кто вы и куда мы направляемся? — спросил он.
— Меня зовут Жанна-Мари-Анна Булэн! — ответила она. — И моя партия расположилась ниже по течению, мсье Карриган.
Он удивился быстроте ее признания: как представитель полиции, он счел ее ответ за признание. После столь хладнокровного покушения на его жизнь нельзя было ожидать, что она так быстро согласится назвать себя. И она так спокойно говорила о своей партии. Он слышал о партии Булэна. Насколько он припоминал, это имя было связано не то с Чипевайаном, не то с фортом Мак-Мурреем. «Булэн… Булэн!..»— повторял он про себя.
Бэтиз оттолкнул лодку, а женщина ударила веслами по воде, блестевшей при лунном свете. Он никак не мог выкинуть этого имени из своей головы. Ведь он слышал его раньше и с ним связывалось что-то особенное. Он начал рыться в своей памяти. «Булэн!»— он сказал это сам себе шепотом, не спуская глаз со стройной фигуры сидевшей впереди него женщины, которая, легко покачиваясь, работала веслами; когда же ничего не пришло в голову, им овладело легкое раздражение, досада на бессилие своей памяти. В голове вновь начало мутиться.
— Я где-то слышал это имя раньше, — сказал он возможно более отчетливо, хотя его отделяло от нее расстояние всего в пять-шесть футов.
— Возможно, мсье.
У нее был прелестный голос: чистый, как пение птицы, но такой мягкий и низкий, что с трудом верилось, чтобы говорила именно она. Ему хотелось, чтобы она повернулась к нему и что-нибудь сказала. И прежде всего он хотел бы спросить ее, зачем она пыталась убить его. Он вправе был требовать от нее объяснения. Мало того, он обязан был доставить ее на Пристань, где она должна дать отчет правосудию. И она безусловно знала это. Она могла узнать его имя только из его документов, которые вынула, пока он лежал без сознания. В таком случае она должна была знать, что он — сержант королевской Северо-западной конной полиции. И тем не менее это ее, по-видимому, мало смущало. В ней не замечалось никаких признаков боязни или даже простого волнения.
Он немного подвинулся к ней и вызвал этим движением острую боль между глаз. С трудом удержавшись от крика, он с усилием заговорил:
— Вы хотели убить меня, и это вам чуть не удалось. Вы ничего не скажете мне об этом?
— Сейчас ничего, мсье, кроме того, что произошла ошибка, о которой я весьма сожалею. Но вам нельзя говорить. Вам необходимо спокойствие. Боюсь, что у вас поврежден череп.
Боится, что у него поврежден череп! И выражает эту боязнь так, словно говорит о зубной боли! Он снова откинулся на мешок и закрыл глаза. Пожалуй, она права. Эти приступы головокружения и тошноты очень подозрительны. Но если она так думает, то почему не обращается с ним немного повнимательнее? Бэтиз с его бычьей силой совершенно не нуждается в ее помощи. Она могла бы хотя бы сесть к нему лицом, если уже отказывается от более точных объяснений.
Ошибка, говорит она! И она сожалеет о ней! Она холодно заявила об этом, но голос ее звучал, словно музыка. Она прекрасно говорила по-английски, но в ее произношении слышалась бархатистая мягкость французской речи. И ее звали Жанна-Мари-Анна Булэн!
Закрыв глаза, Карриган обозвал себя идиотом за то, что думает сейчас о таких вещах. Прежде всего он — ищейка, и на нем лежат серьезные обязанности, исполнить которые нужно здесь, сейчас же, за тысячу миль от Черного Роджера Одемара, закоренелого убийцы, за которым его послали. Он готов был поставить в заклад свою голову, что Черный Роджер не мог более обддуманно пойти на преступление чем эта самая Жанна-Мари-Анна Булэн, доставшая его за выступом скалы.
А теперь, когда все было кончено и он остался в живых, она держала себя так холодно и невозмутимо, словно они возвращались с увеселительной прогулки. Карриган плотнее закрыл глаза и спросил себя, правильно ли он рассуждает. Он знал, что тяжко ранен, но был глубоко убежден, что его умственные способности в полном порядке. И он продолжал спокойно лежать, прислонив голову к мешку, с закрытыми глазами, надеясь, что речная прохлада прогонит его тошноту.
Он скорее чувствовал, чем сознавал быстрое движение лодки. Сила течения и ловкость гребцов несли ее со скоростью шести-семи миль в час. Он слышал журчание воды, которое иногда напоминало звон маленьких колокольчиков, и чем больше он прислушивался, тем громче звенели колокольчики. Они выбивали все одну и ту же ноту, а затем к этой ноте присоединилась другая, и в ритмическом журчании реки он схватывал все те же монотонные звуки: Булэн — Булэн — Булэн… Это было наваждение. Что-нибудь да значило оно. И он узнал бы, что именно, если бы мог подчинить себе непослушную память. А как только пытался сосредоточиться, начиналась отчаянная головная боль.
Он опустил руку в воду и приложил к глазам. И после этого не поднимал с полчаса головы. За все это время Бэтиз и Жанна-Мари-Анна Булэн не обменялись ни словом. Для жителей лесов сейчас было не время говорить. Быстро поднималась луна, и гасли звезды. Еще так недавно окутанный сумраком мир был залит теперь потоком золотого и серебристого блеска. Карриган почувствовал сначала, как этот блеск струится сквозь его пальцы, а затем отнял руку и открыл глаза. Головокружение проходило.
Прямо напротив него сидела Жанна-Мари-Анна Булэн. Сумрак исчез, словно поднятый занавес, и она вся залита была лунным сиянием. Перестала грести и глядела вдаль. В ее фигуре было что-то восхитительно-девичье. Голова была открыта, как и тогда, когда он в первый раз ее увидел, а распущенные по спине волосы напоминали при лунном свете бархатистый песок. Что-то подсказало Карригану, что она сейчас повернется к нему, и он снова закрыл рукой глаза, немного раздвинув пальцы. Он угадал. Она повернулась лицом к луне и пристально взглянула на него, с явной тревогой, как ему показалось. Она склонилась немного, чтобы лучше видеть, а потом отвернулась и вновь принялась грести.
Карриган был несколько утешен. Может быть, она уже не раз так смотрела на него за последние полчаса. И она была встревожена, она беспокоилась о нем. Мысль, что она — убийца, видимо, начинала мучить ее. Несмотря на красоту ее глаз и волос, несмотря на все исходившее от нее обаяние, он не чувствовал к ней никакой симпатии. Он сказал себе, что отдал бы год жизни за то, чтобы сейчас засадить ее в тюрьму. Проживи он хоть сто лет, то и тогда не забудет, как прятался за скалой в течение почти целого часа. И пусть она прекраснее Венеры и всех граций, он все-таки рассчитается с ней за все, если только останется в живых. Он злился на самого себя за то, что вот только что так глупо загляделся на блеск ее волос при лунном свете. Да и на ее глаза. А на кой черт нужна ему ее красота? У разбойника Фэнчета тоже была красивая сестра, и все же эта красота не спасла его. Закон наложил на него свою тяжелую руку, несмотря на все слезы, пролитые огромными черными глазами Кармин Фэнчет. И он сам был олицетворением этого правосудия. А Кармин Фэнчет была красива, дьявольски красива. И тем не менее негодяй Фэнчет был повешен.
Карриган тихонько выпрямился. Ему захотелось узнать, что сказала бы Жанна-Мари-Анна Булэн, если бы он рассказал ей о Кармин. Но между Фэнчетами и Булэнами была огромная разница. Фэнчеты являлись выходцами с Аляски. И оба были большими негодяями. По крайней мере, все судили о Кармин Фэнчет по ее брату. А Булэны…
Опустив руку, он задел свою кобуру; ни Бэтиз, ни девушка и не подумали его обезоружить. Это было неосторожно с их стороны, если только Бэтиз не следит за ним сзади…
Карриган заволновался от новой тревоги. Он начал понимать, что допустил крупную ошибку и вел недостаточно умную игру. Эта девушка, Жанна, стреляла в него. Эта же Жанна стояла потом над ним в ту минуту, когда он пытался выстрелить из своего револьвера. Она покушалась на его жизнь, а потом размякла, когда пришлось довести дело до конца. Но все это он должен был скрывать от нее; в этом случае удобнее было бы действовать, когда наступит подходящий момент. Но и сейчас еще не поздно исправить свой промах. И он решил попытаться.