Чикаго, 11
С того времени строение из песчаника вело самое разнообразное существование. Даже в дни баронов-грабителей не каждый был настолько состоятелен, чтобы содержать и оплачивать обслуживающий персонал такого здания в качестве персонального жилища, и постепенно стареющая усадьба прошла через многочисленные руки.
Она была домом торговцу пшеницей и выскочке миллионеру, сделавшему себе состояние на торговле недвижимостью.
Одно время в нем размещалось шикарное казино, школа-интернат для утонченных молодых леди, дом для не столь утонченных юных дам и в годы «сухого закона» — бар, где продавались контрабандные спиртные напитки.
Однако, с появлением представления о том, что вне зависимости от того, сколь хорошо она оплачивается, работа по дому — это что-то унизительное, а также с возрастающей тенденцией к совместному обучению девочек и мальчиков, с возникновением яростной конкуренции между профессиональными жрицами наслаждений и любительницами, появлением незаконных или полузаконных азартных игр и с возвращением в конечном итоге к угловой таверне наступало время, когда здание больше уже не могло оставаться пригодным для жилья или же с выгодой функционировать в любом прежнем качестве.
Годами во время «великой депрессии» оно стояло брошенным и позабытым всеми, за исключением сборщика налогов. Потом, вскоре после начала Второй мировой войны, некий предприимчивый торговец недвижимостью, предвидя возможную будущую цену земли, превратил здание в платящий налоги организм простым рациональным потрошением интерьера, заменив устаревшие подъемники витиеватой трехэтажной винтовой лестницей и реконструировав покои из песчаника в двенадцать, в то время очень современных, квартир с одной или двумя спальнями.
Плата за квартиры была высокой, но из-за близости как к «Петле» ["Петля" — деловой, торговый и культурный центр Чикаго], так и к озеру спрос на квартиры держался годами.
Но теперь, к несчастью для теперешних жильцов и к счастью для наследников того предпринимателя, который реконструировал здание и сумел сохранить свое право на него, цена земли в этом районе поднялась так высоко, что жильцов пришлось попросить освободить помещение. И в результате после первого июля бывший частный дом предназначался для сноса, чтобы та относительно небольшая площадка, которую он занимал, смогла бы стать частью двадцатичетырехэтажного ультрамодного кооперативного квартирного комплекса стоимостью в несколько миллионов долларов.
Глава 2
Пешеходов на улице было не слишком много. Но, по мнению Мери Дейли, вполне достаточно для воскресенья. Этот район Чикаго совсем не изменился. Единственное отличие, которое она заметила со времени своего детства, — это явное уменьшение изгоев, отсыпающихся с похмелья в тупиках и перед обшарпанными дверями закрытых контор, случайных ломбардов и дешевых ночных клубов.
Конечно, в те дни она всегда боялась, что одним из этих пьяниц может оказаться ее отец.
Метеоролог оказался прав. Он сообщил, что уик-энд Дня поминовения будет жарким. Даже ранним утром термометр поднялся почти до 90 градусов по Фаренгейту — но самая сильная жара этого дня еще предстоит.
Мери воспользовалась уголком черной кружевной мантильи, закрывающей волосы, чтобы промокнуть пот, выступивший на щеках. Лучше бы она поехала к собору Святого Имени в автомобиле, чем идти туда пешком. А еще лучше было бы пойти вместе с Энн и Корой в дюны.
Черноволосая учительница средней школы шла по полупустынной улице. Стук ее высоких каблучков казался неестественно громким в тишине субботы. Когда она оглядывалась на свое прошлое, ее раннее детство (по крайней мере, то из него, что она позволяла себе вспоминать) было непосредственно связано с Джеймсом Т. Фарреллом. Сквернословящим Фарреллом, питающим странное пристрастие к двусложным ругательствам. Этот район Чикаго, район, в котором она родилась, с его смесью сводников и шлюх, пьяниц, дешевых ночных клубов, еще более дешевых аляповатых отелей и грязных, скудно обставленных меблированных комнат, был тем неприятным типажом романиста, с которым он знакомил элиту богатых загородных клубов.
Мери вспомнила, как однажды она одевалась к мессе, а ее мать предупреждала: "Если случайно встретишь своего родителя по пути домой, не вступай ни в какие разговоры с этим сукиным сыном. Мы прекрасно живем на пособие по безработице.
А когда ты наконец закончишь учиться и начнешь преподавать,. мы переедем в прекрасную квартиру и не возьмем с собой никаких старых пьяных бездельников, клянчащих несколько долларов на бутылку и позорящих нас перед нашими новыми соседями".
На следующем перекрестке горел красный свет светофора.
Пока Мери пропускала поток несуществующего транспорта, какой-то пешеход средних лет, идущий по переулку, остановился, в восхищении глядя на ее соблазнительную фигурку, обтянутую скромным белым платьем, которое ей очень шло.
— Привет! — забросил он пробный шар.
— Чтоб ты сдох! — отпарировала ему в ответ девушка и вернулась к попытке воспроизвести логическую цепь рассуждений своей матери.
Будучи еще школьницей, Мери считала довольно нелепым то, что мать заняла позицию судьи по отношению к отцу. И это притом, что сама редко ходила к мессе, никогда не исповедовалась, пила на равных или даже больше отца и была выше того, чтобы как-то увеличить пособие по безработице, на которое они жили, хотя не считала унижением принимать плату за услуги, оказываемые случайным встреченным в барах приятелям, которым позволяла сопровождать ее в квартиру, которую они делили с тараканами.
К счастью, если только это можно назвать счастьем, отец Мери умер, как только ей исполнилось четырнадцать лет, а мать ушла из жизни два года спустя. Мери молилась, перебирая четки, за них обоих, но не могла плакать по ним, хотя и считала в душе это грехом.
— Возможно, Джим и прав. Вероятно, в эмоциональном плане, как и в физическом, ей все-таки чего-то недостает.
Преподаватель психологии обвинял ее в холодности, говоря, что не верит в то, что она способна полюбить.
«Все, на что ты способна в жизни, — это твоя адская работа и эти никчемные ученые звания, ради которых ты надрываешься».
И все потому, что она отказалась составить ему компанию в курортное местечко на Игл-Ривер, где он надеялся получить удовольствие от приятного уик-энда, поразвлекшись с ней в постели до свадьбы.
Мери шла по жаре. Однако сама она не считала себя холодной. По крайней мере, надеялась, что это не так. Уголок ее рта дернулся вниз в кривой улыбке. Она уверена, что способна полюбить. Ведь любит же она Бога! Любит Христа. Любила сестру милосердия, которая взяла ее после смерти матери к себе и сделала все, чтобы она получила образование.
И когда ей попадется хороший человек, она сможет полюбить его так, как он захочет, чтобы она его любила. Ее бывший жених никогда не узнает, насколько близко он подошел к своей цели. Если бы вместо того, чтобы ссориться с ней, он стал бы ее целовать или положил бы руку на полдюйма выше, все могло бы случиться. Она до сих пор не понимает, почему этого не произошло.
Но факт остается фактом. Ей уже двадцать шесть лет. В сентябре исполнится двадцать семь, она порвала с единственным мужчиной, с которым была помолвлена. Может оказаться, что она останется старой девой. Многие учительницы не выходят замуж.
Когда Мери подошла к перекрестку, ведущему к улице, где она жила, и свернула налево, то была вознаграждена относительно прохладным ветерком, дующим с озера.
Обычно она посещала церковь Святой Агнессы. Но этим утром, поскольку и Энн и Коры не было в городе, а она добралась до той части своей диссертации, где описывались социальные язвы эры, которая закончилась еще до ее рождения. Мери прошла еще несколько кварталов к собору Святого Имени.
Литературные источники оказались правы. На гранитном фасаде собора действительно остались отметины. И у Мери не было сомнений в том, что они оставлены пулеметными очередями, которые положили конец карьере графа Вайцеховского, известного в гангстерских кругах своего времени под именем Хайме Вайс. Получится интересная глава. И Хайме, и человек, место которого он занял, бывший церковный певчий по имени Дион О'Банион, в определенном отношении были легендарными личностями.