Долгая прогулка

— Скрамм, а что ты будешь делать, если выиграешь? — спросил он.
Скрамм слегка улыбнулся:
— Выиграю. Я всегда хотел участвовать в этом, с самого детства. Я всего две недели назад прошел восемьдесят миль, и ничего.
— Но вдруг… Скрамм только хмыкнул.
— А сколько лет Кэти?
— Она на год старше меня. Восемнадцать. Она сейчас с родителями в Фениксе.
Для Гэррети это прозвучало так, будто родители Кэти знали что-то такое, чего не знал сам Скрамм.
— Ты, должно быть, ее любишь.
Скрамм улыбнулся, обнажая гнилые зубы:
— С тех пор, как я на ней женился, я ни на кого больше не глядел.
Она прелесть.
— И ты в это ввязался.
— Смешно, правда? — ухмыльнулся Скрамм.
— Не для Гаркнесса. Иди спроси, смешно ли ему сейчас.
— Ты просто не хочешь подумать, — вмешался подошедший Пирсон. —Ты ведь можешь проиграть.
— Это игра, парни. А я люблю играть.
— Ага, конечно, — мрачно согласился Пирсон. — И ты в хорошей форме, — сам он выглядел бледным и осунувшимся, отсутствующим взглядом окидывая толпу, собравшуюся у супермаркета. — Все, кто не в форме, уже мертвы. Но осталось еще семьдесят два.
— Да, но… — непривычная морщина умственного напряжения прорезала лоб Скрамма. Гэррети показалось, что он видит, как медленно ворочаются его мысли.
— Я не хочу вас обижать, — сказал наконец Скрамм. — Вы хорошие парни.
Но большинство здесь не знает, зачем они во всем этом участвуют. Вот этот Баркович. Он не хочет выиграть, он хочет только смотреть, как другие умирают. Когда кто-нибудь получает пропуск, он будто становится сильнее. Но этого мало.
— А я? — спросил Гэррети.
— Ты… Ну, ты, похоже, вообще не знаешь, зачем идешь. То же самое — сейчас ты идешь потому, что боишься, но этого тоже мало. Это проходит, — Скрамм опустил глаза и смотрел на дорогу. — И когда это пройдет, ты получишь пропуск, как и другие.
Гэррети вспомнил, как Макфрис говорил: «Когда я устану… Я просто сяду и останусь сидеть».
— А с тобой, конечно, такого не случится? — съязвил Гэррети, но простые слова Скрамма напугали его.
— Нет, — так же просто сказал Скрамм. — Не случится.
Их ноги поднимались и опускались, неся их вперед, за поворот, мимо запертого на ржавый засов сарая.
— Я, похоже, понял, что такое умирание, — тихо сказал Пирсон. —Не сама смерть, а умирание. Если я перестану идти, я умру, — он сглотнул, и в горле у него булькнуло. — Может, это и есть то, о чем ты говоришь, Скрамм.
А может, нет. Но я не хочу умирать.
Скрамм печально посмотрел на него.
— Ты думаешь, знание защитит тебя от смерти?
Пирсон вымученно улыбнулся, как бизнесмен на лайнере во время качки, пытающийся не выблевать свой завтрак:
— Сейчас это единственное, что меня защищает.
Гэррети ощутил безумное чувство благодарности. Его средства защиты еще не были сведены к этому.
Впереди, словно для иллюстрации того, о чем они только что говорили, парень в черном свитере вдруг упал на дорогу и начал кататься в конвульсиях. Он издавал странные горловые звуки — ааа-ааа-ааа, как обезумевшая от страха овца. Когда Гэррети проходил мимо, одна из бьющихся рук парня задела его туфель, и он в ужасе отскочил. Глаза парня закатились, но подбородок стекала струйка слюны. Ему вынесли два предупреждения, но он ничего не слышал, и через две минуты его пристрелили, как собаку.
После этого они перевалили низкий холм и начала спускаться в зеленую долину. Прохладный ветерок приятно овевал разгоряченное лицо Гэррети.
— Здорово, — сказал Скрамм.
С высоты они видели дорогу миль на двадцать вперед. Она вилась среди лесов, как черно-серая карандашная черта, проведенная по измятой зеленой бумаге. Далеко впереди дорога снова шла на подъем и терялась в розовой утренней дымке.
— Должно быть, это то, что называют Хэйнсвиллским лесом, — сказал Гэррети без особой уверенности. — Зимой тут кошмар. Кладбище грузовиков. — Я такого никогда не видел, — с почтением сказал Скрамм. — Во всей Аризоне нет столько зелени.
— Радуйся, если можешь, — буркнул Бейкер, присоединяясь к группе. — Скоро будет не до того. Уже жарко, а ведь еще только полседьмого.
— Хотел бы я построить здесь дом, — сказал Скрамм, фыркая, как бык в жару. — Построить самому, вот этими руками, и глядеть на это каждое утро.
Вместе с Кэти. Может, так и будет, когда все это кончится.
Никто ничего не сказал.
К 6.45 ветерок прекратился, и стало припекать уже по-настоящему.
Гэррети снял куртку и стянул ее узлом на талии. Дорога больше не была пустынной — там и тут стояли машины, пассажиры которых стояли рядом, приветствуя участников Длинного пути.
У одной из машин Гэррети увидел двух девушек-ровесниц в летних шортах и легких блузах. Их лица горели волнением — древним, греховным и чуть не до безумия эротическим. Гэррети почувствовал, как животная похоть волной поднимается в нем, заставляя все его тело дрожать в лихорадке.
Вдруг Гриббл, уже проявивший себя радикалом, свернул с дороги и рванулся к девушкам. Одна из них, та, что была ближе, повернулась к нему и обняла руками за шею. Гриббл — растерянная, перепуганная фигура в пропотевшей белой рубашке, — прижал ее к себе; его руки блуждали по ее груди, животу, бедрам, не встречали никакого протеста с ее стороны.
Он получил второе предупреждение, потом третье. Когда прошло пятнадцать секунд ожидания, он оторвался от девушки, пустился бежать, упал и, кое-как поднявшись, полувышел-полувыскочил на дорогу.
— Не смог, — по лицу его катились слезы. — Видели, она хотела меня, а я не смог… Я… — его слова потонули в нечленораздельных всхлипываниях.
Он шел, держась обеими руками за живот.
— Ну, им-то хватило, — зло, как всегда, вставил Баркович. — Будет, о чем поговорить завтра.
— Заткнись! — крикнул Гриббл. — Как больно, черт! Это судорога.
— Стоячка, а не судорога, — заметил Пирсон. Гриббл молча посмотрел на него из-под упавших на лоб растрепанных черных волос.
— Больно, — снова прошептал он и медленно опустился на колени, так же прижимая руки к животу. Гэррети мог разглядеть крупные капли пота, стекающие по его шее.
Мгновение спустя он был мертв. Гэррети обернулся в сторону девушек, но они уже спрятались в своей машине. Он пытался изгнать их из своей памяти, но не мог. Каково это — прижимать к себе их мягкую, податливую плоть? Ее бедра извивались, когда Гриббл целовал ее… О Боже, они извивались… Это был спазм, оргазм, что угодно… О Господи, только бы сжать ее вот так и чувствовать это тепло… Он вдруг кончил. Теплая жидкость потекла по его промежности.
Черт, сейчас появится пятно на штанах, и кто-нибудь обязательно заметит. Заметит и скажет, что выгонит его на улицу голым и заставит так ходить… Ходить… Ходить…
“О Джен, я люблю тебя, правда, люблю, но это что-то не то, что-то совсем другое…”
Он распустил куртку вокруг талии и продолжал идти так же, как и раньше, и воспоминание тускнело, как фотография, оставленная на солнце. Теперь они шли под уклон, и шаг поневоле ускорился. Пот тек ручьями.
Гэррети — он сам себе не поверил, — вдруг захотелось, чтобы опять наступила ночь. Он оглянулся на Олсона.
Олсон опять глядел на свои ноги. На его шее явно выступили жилы, губы скривились в застывшей усмешке.
— Он уже почти готов, — сказал рядом Макфрис. — Когда человек начинает надеяться, что его застрелят и тогда он сможет отдохнуть, он далеко не уйдет.
С этими словами он ускорил шаг и оставил Гэррети позади.
Стеббинс. Он давно не видел Стеббинса. Гэррети обернулся — Стеббинс сильно отстал, но его можно было безошибочно узнать по красным штанам. Он все еще шел в хвосте, как тощий гриф, выжидающий, когда кто-нибудь упадет… Гэррети почувствовал прилив гнева. Ему вдруг захотелось вернуться и схватить Стеббинса за горло — без всякой причины, просто выместить накопившееся раздражение.
Когда они достигли подножия холма, ноги Гэррети онемели.
Это сопровождалось пробегающими по ним время от времени вспышками боли и грозило судорогой. А почему бы и нет? Они ведь идут уже двадцать два часа.