Долгая прогулка

Паника росла. Внезапно он испытал уверенность, что видит последний закат в своей жизни. Он хотел продлить его, хотел, чтобы закат длился часы.
— Предупреждение! Третье предупреждение 100-му!
Последнее предупреждение!
Зак непонимающе осмотрелся. Его правая штанина ссохлась от запекшейся крови, потом внезапно он побежал, виляя между идущих, как футбольный нападающий с мячом. На лице его застыло то же непонимающее выражение. Вездеход увеличил скорость. Зак услышал это и побежал быстрее. Кровь у него опять пошла, Гэррети видел, как ее капли падают на дорогу. Зак взбежал на подъем и на.
Миг четко вырисовывался на фоне багряного неба черным застывшим силуэтом. Потом он исчез. И вездеход уехал за ним. Двое соскочивших с него солдат шли рядом с участниками все с теми же каменными лицами.
Никто не сказал ни слова. Все слушали. Долго, очень долго до них не доносилось ничего. Только птичьи голоса, ранние майские сверчки да где-то вдалеке гудение самолета. Потом — резкий окрик, пауза и еще один.
— Готов, — сказал кто-то.
Когда они взошли на холм, они увидели стоящий у обочины вездеход.
Зака нигде не было.
— Где Майор? — заорал кто-то паническим голосом. Это был Гриббл, номер 48. — Я хочу видеть Майора! Где он?
Солдаты, идущие рядом, молчали. Все молчали.
— Может, он скажет нам еще речь? — продолжал кричать Гриббл. —Он убийца! Я… Скажу ему это! Скажу прямо в лицо! — в возбуждении он замедлил шаг, почти остановился и солдаты впервые заинтересовались им.
— Предупреждение! Предупреждение 48-му!
Гриббл на мгновение замер, потом быстро, опустив голову, пошел вперед.
Скоро они дошли до вездехода, и он, не торопясь, пополз за ними.
В 16.45 Гэррети поужинал — протертое мясо тунца из тюбика, несколько крекеров с сыром и вода. Он заставил себя остановиться. Воды можно попросить всегда, но концентраты раздадут только в девять утра. А ночью ему тоже может понадобиться еда. Обязательно понадобиться.
— Пускай это вопрос жизни и смерти, — заметил Бейкер, — но я не могу ограничивать аппетит.
— Знаешь, мне не очень хочется упасть утром в обморок от голода, — сказал Гэррети.
Хотя это была не такая уж неприятная идея: ничего не видишь, ничего не чувствуешь, очнулся — и ты уже в вечности.
— Думаешь о чем-то? — тихо спросил Бейкер. Его лицо в меркнувшем свете дня было очень молодым и красивым.
— Да. О многом.
— Например?
— Например, о нем, — Гэррети махнул головой в сторону Стеббинса, который шел точно так же, как в начале пути. Штаны его высохли. В руке он все еще держал сэндвич.
— А что с ним такое?
— Ну, почему он здесь и почему он ни с кем не говорит. И умрет ли он. — Гэррети, мы все умрем. Кроме одного.
— Может, хоть не этой ночью, — сказал Гэррети. Он сказал это легко, но внезапно его охватила дрожь. Он не знал, заметил ли это Бейкер.
Он повернулся задом, расстегнул молнию и помочился.
— А что ты думаешь о призе? — спросил Бейкер.
— Не вижу смысла думать об этом, — Гэррети застегнулся и повернулся опять, слегка удивленный, что выполнил всю операцию, не получив предупреждения.
— А я думал. Не о самом призе, а о деньгах.
— Богачи не войдут в Царствие небесное, — сказал Гэррети. Он обгладывал свои ноги — то единственно, что могло ему помешать узнать, существует Царствие небесное или нет.
— Аллилуйя, — сказал Олсон. — После проповеди будут поданы прохладительные напитки.
— Ты верующий? — спросил Бейкер у Гэррети.
— Не особенно. Просто я не жадный до денег. — Ты был бы, если бы вырос на картофельном супе и капусте. Мясо только по праздникам.
— Может быть, — согласился Гэррети, думая, что бы еще сказать. —Но это, наверное, не самое важное.
— Да, с собой деньги все равно не заберешь, — сказал Макфрис. Он опять улыбался своей кривой улыбкой. — Так ведь? Мы ничего не приносим сюда и, конечно, ничего не уносим.
— Да, но промежуток лучше прожить в комфорте, — сказал Бейкер.
— Комфорт! — сказал Гэррети. — Если один из этих болванов тебя пристрелит, тебе уже будет все равно.
— Но сейчас-то мне не все равно, — не унимался Бейкер.
— А если ты выигрываешь? Представь себе, ты месяц думаешь, как ты распорядишься деньгами, а потом выходишь из дома и — бац! — попадаешь под такси!
С ними поравнялся Гаркнесс.
— Со мной это не пройдет, — сообщил он. — Как только я получу деньги, я куплю целый парк машин. Никогда не буду ходить пешком.
— Вы не поняли, — Гэррети эта тема почему-то взволновала.
— Картофельный суп или черепаховый, особняк или хижина, — все равно потом тебя положат в ящик, как Зака или Эвинга, и все. Нужно просто принимать все, как есть, вот что я хочу сказать.
— Какое красноречие! — иронически сказал Макфрис.
— А ты? — повернулся к нему Гэррети. — Что ты планируешь?
— Сейчас лично я планирую почесать яйца.
— Так вот, — продолжил Гэррети мрачно. — Вся разница в том, что мы можем умереть прямо сейчас.
Наступило молчание. Гаркнесс опять принялся протирать очки. Олсон еще больше побледнел. Гэррети начал жалеть, что сказал это.
Тут кто-то сзади позвал:
— Слушайте! Эй!
Гэррети оглянулся, уверенный, что это Стеббинс, хотя он никогда не слышал его голоса. Но Стеббинс шел, все так же смотря вниз.
— Что-то я отключился, — сказал Гэррети, зная, что отключился на самом деле не он, а Зак. — Хотите печенья?
Он раздал печенье, и наступили пять часов. Солнце повисло над горизонтом. Земля будто перестала вращаться. Те трое или четверо, кто еще шел впереди, замедлили шаг и смешались с остальными.
Гэррети чуть не споткнулся о брошенный пояс. С удивлением он поднял глаза. Олсон держался за талию.
— Я… Уронил. Хотел съесть что-нибудь и уронил, — он засмеялся, чтобы показать, как это глупо, но резко оборвал смех. — Я голоден.
Никто ему не ответил. Все уже ушли вперед, и подобрать пояс было некому. Он лежал на белой линии, как свернувшаяся змея.
— Я голоден, — повторил Олсон.
“Майор сказал, что любит остряков", — сказал Олсон когда-то. Теперь он уже не выглядел остряком. Гэррети осмотрел свой пояс. У него осталось три тюбика концентратов, крекеры и сыр — довольно плохой.
— Держи, — он протянул сыр Олсону. Олсон взял его, ничего не сказав. — Мушкетер, — сказал Макфрис с той же кривой улыбкой.
К половине шестого стало темнеть. В воздухе закружились первые светляки. В низинах клубился молочно-белый туман. Кто-то впереди спросил, что будет, если туман заволокет дорогу.
Ответил голос Барковича:
— А ты как думаешь, балда?
“Четыре выбыли, — думал Гэррети. — Восемь с половиной часов в пути, и выбыли только четверо. Но всех я все равно не переживу. Хотя почему бы и нет? Ведь кто-то…”
Разговор замолк, и воцарилась тяжелая тишина. Их окружала темнота, в которой таинственно плавали островки тумана. Гэррети вдруг до смерти захотелось прижаться к матери, или к Джен, или к любой другой женщине, и он удивился, зачем он здесь и что он здесь делает. Впрочем, он был не один — рядом блуждали в темноте еще девяносто пять таких же болванов. В горле у него опять застрял слизистый шар, мешая глотать.
Впереди кто-то тихо всхлипывал, потом все опять затихло.
До Карибу оставалось десять миль. Эта мысль немного успокаивала. Он жив, и незачем думать о том, чего пока еще нет.
Без четверти шесть донесся слух об одном из предыдущих лидеров по имени Трэвин. Теперь он медленно, но верно отставал, и кто-то сказал, что у него диаррея. Гэррети не мог в это поверить, но, увидев Трэвина своими глазами, понял, что это правда. Бедный парень все время подтягивал штаны и каждый раз получал предупреждения. Гэррети удивился, почему он вообще не снимет штаны. Лучше идти с голым задом, чем валяться мертвым.
Трэвин согнулся, как Стеббинс с его сэндвичем, и каждый раз, когда он вздрагивал, становилось ясно, что у него снова схватило желудок. Гэррети сам почувствовал тошноту. В этом не было никакой тайны, никакого ужаса — просто парень, которого прохватывал понос. Ужасными были только последствия.