Мертвая зона

Только этого ему было мало.
Он продолжал путь. Голова раскалывалась. Да, этого ему было мало. Он чувствовал, что его ожидает нечто большее, чем мотание по Среднему Западу, торговля библиями и подделка счетов ради двух лишних долларов в день. Он чувствовал, что его ожидает.
Величие.
Да, именно так, определенно так. Несколько недель назад он уволок какую-то девицу на сеновал, ее родители уехали в Давенпорт, набив машину цыплятами для продажи, она сначала спросила, не хочет ли он лимонада, а там пошло-поехало, и после того, как ЭТО произошло, она сказала, что в любви он похож на зануду-проповедника, и тут он непонятно почему дал ей пощечину.
Нет, не совсем так.
На самом деле он ударил ее раза три или четыре. Пока она не заплакала и не стала звать на помощь, тут он остановился и с трудом – пришлось пустить в ход все свои чары – утихомирил ее. Тогда у него тоже разболелась голова, пульсирующие яркие точки мчались и сталкивались перед глазами, он пытался убедить себя, что всему виной жара, убийственная жара на сеновале, однако не только она одна вызывала головную боль. В нем поднялась та же самая смутная злоба, что и во дворе перед домом, когда собака разорвала ему брюки, – какая-то темная и безумная.
– Я не псих, – громко произнес Грег. Он быстро опустил боковое стекло, в машину ворвался летний зной вместе с запахом пыли, кукурузы и навоза. Он включил радио и поймал песню в исполнении Пэтти Пейдж. Головная боль немного отпустила.
Главное – держать себя в руках и не подмочить репутацию. Если следовать этому, ты неуязвим. И в том и в другом он начинал преуспевать. Теперь во сне ему все реже являлся отец, который стоял над ним в шляпе, сдвинутой на затылок, и орал: Ты же дерьмо, сопляк! Ты же сущее дерьмо!
Этот сон снился ему реже и реже, потому что все изменилось. Он уже не тот низкорослый сопляк. Конечно, в детстве он много болел, был тщедушным, но быстро выправился и теперь заботился о матери.
Правда, отца уже не было. Он не мог этого знать. Но и Грег не мог затолкнуть слова отца обратно ему в глотку, потому что отец погиб при взрыве на нефтяной платформе; он был мертв, и Грег хотел бы разок, ну хотя бы разок выкопать папашу из могилы и крикнуть в разложившееся лицо: «Ты ошибся, папаша, ты ошибся насчет меня!» – и затем дать ему хорошего пинка, такого же, как тот…
Как тот, что дал псу.
Головная боль возобновилась, но уже с меньшей силой.
– Я не псих, – произнес он снова, теперь музыка перекрывала его голос. Мать часто говорила Грегу, что его ждет нечто большое, нечто великое, и он верил этому. Главное – не срываться и не допускать таких промахов, как пощечины, которые он влепил девчонке, или убийство собаки, и оставаться чистеньким.
Какое бы величие ни ожидало Грега, он узнает о его приходе. В этом он был совершенно уверен.
Грег вновь подумал о собаке, на этот раз при воспоминании о ней улыбка едва коснулась его губ, холодная, равнодушная.
Грега ожидало величие. Оно, правда, могло наступить еще не скоро – Грег был молод, ну что ж, ничего плохого, если тебе не так много лет, если ты понимаешь, что не все сразу получается. Но когда веришь, желаемое в конце концов сбывается. А он верил.
И да поможет бог и сынок его Иисус тому, кто посмеет стать на пути Грега.
Стилсон высунул загорелый локоть из окна машины и начал насвистывать мелодию песни, звучавшей по радио. Он нажал на акселератор, разогнал старый «меркюри» до семидесяти миль в час и покатил по прямой дороге среди ферм штата Айова навстречу будущему, какое бы оно ни было.
 
Часть первая
Колесо удачи
От того вечера у Сары осталось два воспоминания – везение Джонни у Колеса удачи и маска. Но шли годы, и в памяти, когда она могла заставить себя думать о том ужасном вечере, всплывала лишь маска.
Он жил в многоквартирном доме в Кливс Милс. Без четверти восемь, оставив машину за углом, Сара позвонила в парадную дверь. Сегодня они поедут на ее машине, Джонни отвез свою в гараж Тиббетса в Хемпдене – в колесе заел подшипник или что-то в этом роде. Работы на сто долларов, сказал Джонни по телефону и засмеялся таким знакомым смехом. Сара была бы уже в слезах, если бы дело касалось ее машины – ее кошелька.
Она прошла через вестибюль к лестнице, миновала доску объявлений. Обычно доска была утыкана записками с предложениями купить мотоциклы, стереосистемы, воспользоваться услугами машинисток, а также присоединиться к уезжающим в Канзас, Калифорнию или Флориду, чтобы попеременно вести машину и платить за часть бензина. Но сегодня почти всю доску объявлений занимал большой плакат, изображавший сжатый кулак на тревожно-красном фоне, который напоминал пламя. На плакате крупными буквами было написано: «Забастовка!» Стоял конец октября 1970 года.
Джонни жил на втором этаже, в квартире с окнами на улицу – мой пентхаус [1], говорил он. Там он мог стоять в смокинге, как Рамон Новарро [2], с пузатым бокалом в руке, полным сока или воды, и лицезреть большое бьющееся сердце Кливс Милс: его толпу, которая валила из кинотеатра, снующие такси, неоновые вывески.
По существу, Кливс Милс состоял из главной улицы со светофором на перекрестке (после шести часов вечера он превращался в мигалку), двух десятков магазинов и небольшой фабрики по производству мокасин. Как и большинство городков, окружавших Ороно, где находился университет штата Мэн, Кливс Милс жил в основном за счет студентов, обеспечивая их всем необходимым – пивом, вином, бензином, рок-н-роллом, полуфабрикатами, наркотиками, бакалейными товарами, жильем, фильмами. Кинотеатр назывался «Тень». Когда шли занятия, в нем показывали некоммерческие фильмы и ностальгические боевики 40-х годов. В летнее время беспрерывно крутили «вестерны» с Клинтом Иствудом в главной роли.
Джонни и Сара год назад окончили университет, и оба преподавали в средней школе в Кливс Милс, которая в числе немногих еще не вошла в окружную общеобразовательную систему. Университетская профессура и администрация, а также студенты снимали в Кливсе жилье, так что деньги в городской казне не переводились. Средняя школа была оборудована по последнему слову техники. Обыватели могли зудеть по поводу университетской публики с ее заумными разговорами и антивоенными маршами, не говоря уже о ее вмешательстве в городские дела, но они не имели ничего против долларов, которые капали в их карманы в виде налогов на элегантные профессорские особняки и многоквартирные дома, – они располагались в районе, который студенты окрестили Никчемной Землей, или Дурацкой Аллеей.
Сара постучала, и Джонни каким-то странно приглушенным голосом крикнул:
– Открыто, Сара!
Слегка нахмурившись, она толкнула дверь. В квартире Джонни было совершенно темно, если не считать мелькающего желтого света от мигалки с улицы. Вместо мебели горбились темные тени.
– Джонни?..
Решив, что перегорели пробки, она неуверенно шагнула вперед – и тут на нее из темноты надвинулось лицо, ужасное лицо, какое можно увидеть только в кошмарном сне. Оно светилось неземным, могильным зеленым светом. Один глаз был широко раскрыт и смотрел на нее как-то затравленно. Другой злобно уставился сквозь щелочку век. Левая половина лица – та, что с открытым глазом, была нормальная. Зато правая, казалось, принадлежала чудовищу: нечеловечески перекошенная – толстые губы растянуты, кривые зубы оскалены и блестят в темноте.
Сара приглушенно вскрикнула и отшатнулась. Вдруг зажегся свет, и вместо какого-то темного подвала она вновь оказалась в комнате Джонни: на стене – фотомонтаж – Никсон торгует подержанными автомобилями, на полу – плетеный ковер, сделанный матерью Джонни, повсюду винные бутылки вместо подсвечников. Лицо перестало светиться, и она поняла, что это была всего лишь маска, которую продают в дешевых магазинах ко Дню всех святых. Голубой глаз Джонни моргал в пустой глазнице.